После этих слов Геринг вскочил на стол и исполнил танец дикаря, сопровождая его кровожадными выкриками. (На суде в Нюрнберге маршал отверг этот факт: «Речь была произнесена в большой гостиной частного дома Гитлера. У меня нет привычки прыгать на столе в частных домах. Такое поведение абсолютно неприемлемо для германского офицера».)
После общего обеда Гитлер напутствовал своих военачальников следующим образом:
«Задача номер один — разгром Польши, даже если на западе разразится война… Действуйте безжалостно, 80 миллионов человек должны получить то, что они заслуживают. Их существование надо обеспечить во что бы то ни стало. Максимум жестокости. Вина за неудачи ляжет на тех командиров, которые поддадутся панике. Наша цель — разрушить Польшу до основания. Главное — скорость. Преследовать до полного уничтожения».
Нет сомнения, что Сталин ожидал «вязкой» войны на западе. Он предполагал увидеть повтор окопной войны 1914–1918 годов с ее изматывающими обе стороны последствиями. Ему мнилась роль «третьего радующегося». Если бы Сталин мог представить себе майский блицкриг 1940 года, он не был бы так самонадеян с Риббентропом в августе 1939 года. Но нельзя также забывать, что в 1941 году Британия вела отчаянную войну с Германией, а в 1939 году у Сталина были определенные сомнения по поводу вступления Запада в борьбу, если германские танки после Польши устремятся в Россию. Британия и Франция к тому времени уже пожертвовали Австрией и Чехословакией, к которым они, разумеется, относились с большей симпатией, чем к большевикам.
Сталина, несомненно, страшила перспектива остаться с Германией — почти победившей своих многочисленных противников в 1918 году — один на один. И все же, если бы летом 1939 года Сталин и его окружение ощущали отличие фашизма от буржуазной демократии, надежность англо-французов и заведомую агрессивность нацизма, события развернулись бы по-иному.
Каким бы ни был конечный просчет Сталина, он сопоставим с просчетом англичан и французов, политическое мышление которых было парализовано страхом перед новой мировой войной. Еще 15 августа, когда Гендерсон и Кулондр посетили Вайцзеккера и тот сказал им, что Советский Союз «в конечном счете присоединится к разделу Польши», ситуацию можно было изменить. Но, как все яснее становится с годами, для Чемберлена Гитлер все же был человеком западных традиций, а Сталин — непримиримым азиатом.
Печальная роль польской дипломатии дорого оплачена горькой участью самой Польши. В этом смысле западные и восточные славяне прошли один трагический путь. Несомненно, эти народы заслуживали лучшего представительства и лучшей судьбы.
Если Чемберлен и Даладье оправдывали Мюнхен как способ выиграть время для вооружения против агрессора за счет третьей стороны, то ту же логику без особого труда можно приложить к Сталину августа 1939 года. Во всем этом видно общеевропейское смятение трагической первой половины века. Цинизм европейских правителей, их высокомерие, внутренняя сумятица, страх и самомнение позволили «герою» этой истории — Гитлеру — расколоть смертельно опасный для него фронт.
Запад после Московского договора
Во второй половине дня 22 августа британский кабинет подтвердил свои обещания Польше. Были предприняты предмобилизационные меры. На этот раз Чемберлен желал, чтобы не было никакой двусмысленности. С этой целью он написал личное письмо Гитлеру: «Провозглашение германо-советского соглашения воспринято в некоторых кругах в Берлине таким образом, будто не следует рассматривать возможности вмешательства Великобритании на стороне Польши. Большей ошибки сделать просто невозможно. Какой бы ни оказалась сущность германо-советского соглашения, оно не может изменить обязательств Великобритании в отношении Польши. Имеется мнение, что если бы правительство Его Величества сделало свою позицию в 1914 году более ясной, то мировая катастрофа была бы предотвращена. Справедливо это утверждение или нет, но правительство Его Величества на этот раз полно решимости избежать такого трагического взаимонепонимания».
Получив письмо, Гитлер впал в характерную для него истерику. Фольксдойче в Польше подвергаются преследованиям, шесть из них кастрировано. Посол Гендерсон передавал в Лондон слова фюрера:
«Мне пятьдесят лет; я предпочитаю начать войну сейчас, а не тогда, когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят». В германском архиве хранится протокол немецкой стороны: «Англия должна твердо осознать, что бывший солдат-фронтовик Гитлер знает, что такое война, и использует все имеющиеся в его распоряжении средства. Для каждого ясно, что мировая война (1914–1918 годов) не была бы проиграна, если бы он был канцлером в то время… Если Британия нападет на Германию, она найдет ее в состоянии готовности и полной решимости».
Через два дня, 25 августа, Гитлер пообещал Гендерсону дать «гарантии существования Британской империи» и даже предоставить ей необходимую помощь — но только после германо-польского конфликта. В качестве официального ответа Чемберлену он заявил, что германский рейх готов решить проблему Данцига и польского «коридора» «с беспрецедентным великодушием». Безоговорочные же гарантии Англии Польше Гитлер оценил как «поощрение волны ужасающего терроризма против миллиона с половиной немцев, живущих в Польше».
Поляки, боясь спровоцировать рейх и следуя совету англичан, откладывали час своей мобилизации. Немцы сосредоточили непосредственно на польских границах пятьдесят шесть дивизий, в том числе девять танковых, против тридцати польских дивизий. Полякам дали несколько дополнительных дней мира итальянцы. Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши «немедленно». Гитлер был уверен в своем союзнике, подписавшем «Стальной пакт» лишь три месяца назад. Однако Муссолини на этом этапе владел страх перед войной, к которой Италия не была готова. Гитлер читал ответ своего итальянского союзника: «Италия не сможет противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас». Разъяренный Гитлер приказал Кейтелю: «Остановить все». Была намечена новая дата — 1 сентября 1939 года.
Гитлер попытался в последний раз нащупать слабое место англичан. Он обратился к Лондону с шокирующим предложением «заключить союз с Германией»». Одно лишь рассмотрение подобного предложения разрушило бы доверие к Британии во Франции, Польше, Румынии, Турции, Греции и — что становилось все более важным — в Соединенных Штатах. Но посол Гендерсон ответил Гитлеру: «Лично я не исключаю такой возможности». Только грубость фюрера оттолкнула этого крайнего сторонника умиротворения: когда Гитлер 29 августа потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров, посол ответил, что это диктат. Посредником попытался выступить римский папа. Но в Лондоне наконец-то возобладало мнение, что ультиматум Гитлера «полностью лишен смысла».
Даладье также постарался поколебать решимость Гитлера. 26 августа: «Если кровь Франции и Германии прольется снова, как это было двадцать пять лет назад, в еще более длительной и человеко-убийственной войне, каждый из наших народов будет сражаться в полной уверенности в своей победе, но наиболее вероятными победителями будут силы разрушения и варварства». Гитлер постарался сыграть на нежелании французов «сражаться за Данциг». Германия не имеет территориальных претензий к Франции, нет никакой нужды обращаться к оружию.
Гитлер еще раз попытался удержать Британию от вхождения в конфликт. На помощь был призван шведский промышленник Далерус, который вершил свою челночную дипломатию между Лондоном и Берлином. Гитлер принял его с письмом от Галифакса. Далерус говорил о решимости англичан вступить в конфликт глобального масштаба.
«Гитлер, — вспоминает Далерус, — слушал меня, не прерывая, но затем внезапно вскочил, разволновался и стал нервно шагать взад и вперед, говоря как бы себе, что Германия неудержима… Его голос сбивался, это было поведение абсолютно ненормального человека. Он говорил прерывающимся голосом: «Если начнется война, я буду строить подводные лодки, строить подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки». Затем он спросил: «Господин Далерус, вы знаете Англию так хорошо, можете ли вы объяснить мне мои постоянные неудачи договориться с ней?» Далерус признается, что вначале он колебался, а затем сказал: «Англичане не имеют доверия к вам и вашему правительству, в этом причина». — «Идиоты! — вскричал Гитлер, ударив себя рукой в грудь, — лгал ли я когда-нибудь в жизни?» Этот вопрос остался без ответа.
Гитлер вызвал в рейхсканцелярию посла Гендерсона. «Мои солдаты спрашивают меня: «да» или «нет»? Гитлер хотел еще одного Мюнхена. Вечером 28 августа Гендерсон сообщил Гитлеру, что поляки могут приступить к переговорам, они ждут германских предложений. На короткий миг в западных столицах затеплилась надежда. Ложная. В психическом плане Гитлер обрел свою самую агрессивную форму и обратился по телефону к возглавляющим верховное командование вермахта Браухичу и Гальдеру:
