Так что глупости писал «скрупулёзный — как его кое-кто аттестует — исследователь истории советской науки» Грэхэм. Темпы-то были взяты с умом, да вот задачи такими темпами надо было решить безумно сложные!
Но — надо.
И можно лишь удивляться тому, насколько остро Сталин — с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок, — понимал необходимость для страны мощной науки.
Не вообще понимал, а понимал практически, вот прямо сейчас.
Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний! Они создавались по постановлениям Политбюро ЦК партии большевиков.
Тот же академик Крылов, ставший, как и Ферсман, и Вернадский, членом Академии наук СССР, знал, что говорил, когда говорил вот что:
«Русская наука в прошлом не пользовалась уважением царского правительства. Тогда учёный-одиночка работал в основном на свою науку». Сейчас учёный работает на народ: он решает задачи гигантского строительства, он создаёт новую промышленность, новую технику. Впервые в нашей стране учёный стал подлинно государственным деятелем».
Но кому нужны были такие государственные деятели? Троцкому? Зиновьеву? Им были нужны деятели новой революции, революции как минимум в европейском масштабе, а не отечественные учёные в области фундаментальных и прикладных наук
Нет, не стараниями троцкистов готовились те постановления Политбюро ЦК, которые давали начало академическим институтам: Энергетическому, Геологическому, Палеонтологическому, Зоологическому, Институту химической физики, Ботаническому, Институту генетики, Институту географии, Институту физиологии растений, Физическому, Институту общей и неорганической химии, Институту физических проблем, Институту органической химии, Математическому, Микробиологии, Институту горючих ископаемых, Институту биохимии, Коллоидно-электрохимическому, Институту эволюционной морфологии и палеозоологии…
Это — только новые институты, только Академии наук СССР, только за пять лет, с 1930-го по 1934-й.
И за этим блестящим перечнем стоял именно сталинский — лично сталинский взгляд на то, чем должна заниматься страна: дискуссиями о строении партии или работой под партийным руководством.
Вот бы такой взгляд на отечественную науку — да нынешним «россиянским» «лидерам»!.. Но уж чего не дано — того не дано…
Пётр Капица пробыл в Кембридже у Резерфорда тринадцать лет. В 1934 году ему намекнули из дому «пора бы и честь знать». Отдадим Капице должное — он вернулся в СССР и сразу же стал крупной фигурой в теоретической и прикладной физике, директором Института физических проблем Академии наук.
Вот как писал он Сталину и Молотову о проблемах с материальной базой этих проблем: «Какое же Вы правительство, если не можете заставить построить?»
Тираны такой запальчивости не прощают, а Сталин против такой критики не возражал, потому что за ней стояло не мелочное самолюбие позёра, не брюзжание завистника и не злорадство скрытого врага, а деловое желание увидеть поскорее построенными новые лаборатории, установки, цеха. Желание делать новую науку новой державы.
И во имя этой же цели Сталин умел видеть разницу между, скажем, Львом Давидовичем Троцким и Львом Давидовичем Ландау. Первый показывал кукиши Сталину, а внешний мир видел кукиши в сторону СССР.
И это было непрощаемо.
Второй держал фигу Сталину и Советской власти в кармане. Однако при этом в Харькове, в Украинском физико-техническом институте, основанном в 1928 году, он был занят хотя и особого рода, но тоже строительством. Строительством нового знания.
И этого оказывалось достаточно для того, чтобы враждебный социализму Ландау мог продолжать работать.
В 1932 году из Харькова на имя Сталина, Молотова и Орджоникидзе ушла телеграмма директора Украинского физико-технического института (УФТИ) Обреимова:
«10 октября научным сотрудникам УФТИ первыми в СССР и вторыми в мире удалось осуществить разрушение ядра лития путем бомбардировки ядрами водорода, ускоренными в разряженной трубке».
Да, мы были вторыми, но после кого? Первый ускоритель протонов в том же 1932 году построила страна Ньютона, Максвелла, Фарадея, Кельвина, Резерфорда! В Англии умели ценить труд учёного издавна. Однако ни англосаксы Черчилль и Рузвельт, ни — тем более — череда тогдашних французских и германских парламентских политиканов не шли ни в какое сравнение со Сталиным в уровне осознания перспектив научного знания и его будущего места в прогрессе общества.
Политический лидер, он имел здесь точность взгляда организатора науки, соединённого с расчётом умного промышленного воротилы, знающего, что вложенное в науку всегда окупится с лихвой. Собственно, по хозяйскому и глубокому отношению к науке Иосифа Сталина нельзя сравнить ни с одной другой исторической фигурой в мировой истории, кроме Петра Великого и, естественно, Ленина.
Но Пётр жил во времена, когда Россия вынуждена была пользоваться плодами чужого научного поиска… Петру приходилось заботиться не столько о науке, сколько об элементарном образовании.
Ленин, сам обладая качествами блестящего учёного, успел лишь наметить подходы Советской России к науке.
А Сталин повседневно эти подходы конкретизировал, расширял и углублял, реально создавая научно-техническую базу строительства социализма.
Гедиминовичи-Голицыны «строили» в это время пирамиды из стульев…
Троцкий строил планы свержения Сталина…
Сталин и СССР Сталина просто строили.
Недаром Горький создал журнал с названием «СССР на стройке», где в редакционной статье первого номера заявлялось:
«Чтобы лишить наших врагов внутри и вне Советского Союза возможности искажать и порочить показания слов и цифр, мы решили обратиться к работе солнца — к фотографии. Солнце не обвинишь в искажениях, солнце освещает то, что есть, так, как оно есть…»
Но как вне СССР, так и в самом СССР было немало тех, кто не мог согласиться с местом под солнцем для первой державы, создаваемой не «героями», а народом. А точнее — создаваемой самым выдающимся в мировой истории строителем великой державы Сталиным, величие которого заключалось также и в том, что он прекрасно понимал: герой может иметь успех, лишь опираясь на лучшие силы народа и служа ему.
Могли ли согласиться с таким взглядом те, кто привык опираться лишь на собственный интерес или на интерес своих хозяев?
Нет, конечно.
А могли ли они не противодействовать Сталину?
Тоже, конечно, — нет.
Они, как читатель вскоре увидит, и противодействовали.
ОКТЯБРЬ 1917 года в России был вполне логичен, хотя он вряд ли стал бы возможен без энергии и напора Ленина, — он один не только обладал идеальным пониманием исторического момента, но и был
непререкаемым авторитетом для революционных масс, для партии большевиков и для руководства партии.
Но Октябрь был всё же логичен уже потому, что лишь большевики-ленинцы неуклонно усиливали своё положение в сознательных массах! Манек и Ванек можно было обмануть, но Иваны да Марьи всё уверенней шли за большевиками. К осени 1917 года на всех выборах в Петрограде и Москве большевики ещё при Временном правительстве получали не менее половины голосов, а среди гарнизонов — и более двух третей!
Россия действительно выстрадала — по выражению Ленина — большевизм.
В начале марта 1920 года Ленин выступал на Всероссийском съезде трудовых казаков:
— Эсеры и меньшевики говорят, что большевики залили страну кровью в гражданской войне. Но разве эти господа не имели 8 месяцев для своего опыта? Разве с февраля до октября 1917 года они не были у власти вместе с Керенским, когда им помогали все кадеты, вся Антанта? Тогда их программой было социальное преобразование без гражданской войны…
Ленин остановился, окинул взглядом внимательно слушающий зал, а потом озорно улыбнулся и продолжил:
— Сегодня мы вправе сказать этим господам: «Нашёлся ли бы на свете хоть один дурак, который пошёл бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?»
По залу пошел понимающий хохот, а Ленин махнул рукой, и во вновь наступившей тишине опять зазвучало:
— Почему же они этого не сделали? Потому что их программа была пустой программой, была
вздорным мечтанием. Потому что нельзя сговориться с капиталистами и мирно их себе подчинить, особенно после четырёхлетней империалистической войны. Как можно согласиться с этим капитализмом, который 20 миллионов людей перекалечил и 10 миллионов убил?..
Ленин ошибся тогда в одном, потому что точной статистики потерь тогда ещё не было. Капитализм убил не 10, а 26 миллионов человек, из них 13 миллионов — гражданских лиц.
