В этот раз Самбо на меня поналег по-настоящему. Порка продолжалась поразительно, ужасно долго -- минут пять -- и закончилась тем, что наездничий кнут сломался, и костяная рукоять полетела через комнату.
– - Видишь, к чему ты меня вынудил! -- сказал он мне рассерженно, подняв сломанный кнут.
Я упал в кресло, жалко хныча. Помнится, это был единственный раз за все мое детство, когда битье меня довело до слез, причем даже сейчас я плакал не из-за боли. И в этот раз мне особенно не было больно. Страх и стыд имели обезболивающий эффект. Я плакал отчасти оттого, что от меня это ожидалось, отчасти из искреннего раскаяния, и отчасти из глубокой горечи, которую трудно описать словами, но которая присуща детству: чувства заброшенного одиночества и беспомощности, чувства, что ты оказался не просто во враждебном мире, но в мире добра и зла с такими правилами, которые невозможно исполнять."
Телесные наказания в английских государственных школах, а так же в частных школах, получающих государственные субсидии, запретили в 1987 году. В оставшихся частных школах телесные наказания отменили еще позже -- в 1999м году в Англии и Уэльсе, в 2000м году -- в Шотландии, и в 2003м -- в Северной Ирландии. В некоторых штатах США телесные наказания в школах разрешены до сих пор.
Источники информации
Ian Gibson, "The English Vice"
Ратуя за отмену телесных наказаний в школах, тюрьмах, армии и флоте, общественные деятели 19го века нередко намекали на связь порки и полового возбуждения. Постыдность порки заключалась не только в том, что тех же школьников хлещут розгами по обнаженным ягодицам (тут надо еще учесть, слово bottom -- зад -- было неприлично даже публиковать в газетах.) Гораздо страшнее была вероятность того, что порка прежде времени разовьет в детях зачатки сексуальности. А уж детская сексуальность в викторианскую эпоху казалась сущим кошмаром -- взять хотя бы развитых не по возрасту детишек из романа Генри Джеймса "Поворот Винта." Так что напрашивался вывод о нецелесообразности порки школьников. Вдруг розги превратят их в эротоманов? Или, того хуже, порка начнет им нравится?
Эротическую подоплеку телесных наказаний разглядели не в 19м веке, а гораздо раньше. Еще в 17м веке на нее указал немецкий доктор Иоаганн Генрих Мейбом, более известный под латинским псевдонимом Мейбомиус. Его латинский трактат, напечатанный в 1629м году, был впоследствии переведен на немецкий, французский и английский. В Англии 19го века он был хорошо известен. Доктор Мейбомиус вознамерился доказать, что порка розгами или крапивой благотворно воздействует на эрекцию. Лечить этим чудодейственным средством можно безумие, меланхолию, худобу, и различные телесные недуги. А уж как порка от импотенции помогает -- просто загляденье! Причину столько благотворного влияния порки на мужской организм доктор связывал с механизмом образования спермы. Мейбомиус полагал, что сперма образуется в двух семенных пузырях, расположенных в районе почек. Когда сперма нагревается, она резво течет по семенным каналам в мошонку, а потом извергается через половой член. А вот если сперма остынет, то секса не получится, как не тужься. Собственно, порка и помогает разогреть всю область вокруг тех самых семенных пузырей. Сперма бурлит, аки горная река. С развитием медицины, теория доктора Мейбомиуса видоизменялась. Тем не менее, и последующие поколения врачей соглашались с его тезисом -- что порка по обнаженным ягодицам приводит к половому возбуждению.
Идеи Мейбомиуса повлияли на трактат французского священника Буале "История Флагеллянтов, или Правильное и Извращенное Применение Розог среди Христиан." В своем трактате, опубликованном в 1700 году, Буале рассматривал два популярных вида флагелляции -- по обнаженным плечам и по ягодицам. Хотя священник был не против самой идеи умерщвления плоти, порка по голому заду его настораживала. По мнению аббата, из-за близости к гениталиям, такая флагелляция возбуждает низменные инстинкты.
Еще более известную критику порки мы находим в сочинениях другого француза -- Жан-Жака Руссо. В своей "Исповеди," Руссо предупреждал, что телесные наказания развивают у детей чувственность. В качестве примера, он приводил собственный опыт:
"Так как мадемуазель Ламберсье любила нас, как мать, она пользовалась и материнской властью, простирая ее до того, что подвергала нас порой, когда мы этого заслуживали, наказанию, обычному для детей. Довольно долго она ограничивалась лишь угрозой, и эта угроза наказанием, для меня совершенно новым, казалась мне очень страшной, но после того, как она была приведена в исполнение, я нашел, что само наказание не так ужасно, как ожидание его. И вот что самое странное: это наказание заставило меня еще больше полюбить ту, которая подвергла меня ему. Понадобилась вся моя искренняя привязанность, вся моя природная мягкость, чтобы помешать мне искать случая снова пережить то же обращение с собой, заслужив его; потому что я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, вызывавшую во мне больше желания, чем боязни снова испытать это от той же руки. .(…) Повторение, которое я отдалял, боясь его, произошло без моей вины, то есть помимо моей воли, и я им воспользовался, могу сказать, с чистой совестью. Но этот второй раз был и последним,-- мадемуазель Ламберсье, несомненно заметив по какому-то признаку, что это наказание не достигает цели, объявила, что она от него отказывается, так как оно слишком утомляет ее."
Судя по всему, мадемуазель Ламберсье поступила как в том бородатом анекдоте, где родители нашли садомазохисткие журналы в портфеле сына. "Что делать-то теперь?!" "Нууу, не знаю, но пороть мы его точно не будем."
Но самым известным французом, чье имя прочно связано с эротической поркой, был, разумеется, маркиз де Сад. В своих сочинениях, он соединил эротические фантазии и порку, причем именно порку по обнаженным ягодицам. Столь известными были его книги, что фамилия маркиза и послужила основой термина "садизм." Кстати, о терминологии. В Англии 19го века долгое время в ходу было французское прилагательное Sadique, а не более знакомое нам sadistic (т.е. скорее "садический" чем "садистский"). Любовь к порке обозначали термином "флагелломания" (flagellomania). Именно его Бернард Шоу употреблял, описывая английское помешательство на телесных наказаниях. А услышав фразу "английский порок", европеец 19го века понимал, что имеется в виду отнюдь не привычка уходить не прощаясь. В медицинских кругах бытовал труднопроизносимый термин "алголагния," т.е. влечение к боли. Только в 1886 году в научном труде Psychopathia Sexualis немецкий психиатр Рихард фон Крафт-Эббинг ввел в употребление всемирно известные термины "садизм" и "мазохизм."
Чтобы обозначить стремление к получению боли, Крафт-Эббинг позаимствовал фамилию австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха, автора романа "Венера в Мехах." В романе описываются приключения Северина фон Кузимского, который так любил, чтобы над ним доминировали женщины, что напросился в рабы к роковой красавице Ванде фон Дунаевой. В качестве ее слуги, юноша сопровождал ее во время путешествия в Италию. Поскольку и Северин, и Ванда -- это какие-то условные славяне, то в путешествие они, судя по всему, прихватили самовар. По крайне мере, самовар там часто упоминается, а таскаться с самоваром по Европам это уже само по себе мазохизм. На протяжении всего повествования, Ванда потчует раба хлыстом. Роман изобилует такими сценами:
"Посмотрев на меня мрачным, даже диким взглядом, она вдруг ударила меня хлыстом… Но в ту же секунду склонилась ко мне с выражением сострадания на лице, нежно обвила мою голову рукой и спросила полусконфуженно, полуиспуганно:
– Я сделала тебе больно?
– Нет! Но если бы и сделала,- боль, которую ты мне причинишь, для меня наслаждение. Бей же, если это доставляет тебе удовольствие.
– Но мне это совсем не доставляет удовольствия.
Меня снова охватило то странное опьянение.
– Бей меня! – молил я.- Бей меня, без всякой жалости!
Ванда взмахнула хлыстом и два раза ударила меня.
– Довольно тебе?
– Нет!
– Серьезно нет?
– Бей меня, прошу тебя, – для меня это наслаждение."
Поначалу Ванде не нравилось увлечение Северина, но со временем она вошла во вкус. Впрочем, у хитрой женщины был свой план, о котором недотепа-Северин узнал только в конце их итальянской эпопеи. Как оказалось, Ванда хотела излечить Северина от мазохизма, причем метод выбрала радикальный: связала его, а после попросила своего нового любовника, красавца-грека, выпороть беднягу. Что и было сделано. Северину сразу полегчало. Весь мазохизм как рукой сняло. Правда, с тех пор он ударился в садизм и теперь усердно хлещет своих любовниц.
Казалось бы, роман как раз и есть воплощение садомазохизма в том виде, в котором мы его сейчас понимаем. Более того, в личной жизни автор как раз и предавался таким утехам. Даже совершил путешествие в Италию в качестве раба прекрасной аристократки. Но когда Крафт-Эббинг употребил его фамилию во благо науки, Захер-Мазох обиделся. Себя-то он считал не порнографом, а борцом за женские права! "Венеру в Мехах" можно интерпретировать и как критику общества, в котором отсутствует равноправие полов, в значит один пол обязательно будет в рабстве у другого. Такой вывод делает главный герой в конце романа:
