Из 10 тысяч советских заключенных, которые начинали строительство Биркенау той осенью, только несколько сотен дожили до следующей весны. Одним из выживших несмотря ни на что был солдат Красной Армии Павел Стенькин9. Он попал в плен к немцам менее чем через два часа после начала войны 22 июня 1941 года. Сначала он был помещен в огромный военный лагерь за линией немецкого фронта, где его и других советских военнопленных держали в загоне как скот, и кормили только жидкой баландой. Его товарищи начали умирать от голода, но он, по его словам, выжил потому, что привык к недоеданию: он был «голодным с детства», так как рос в советском колхозе в 30-е годы. Стенькин прибыл в Освенцим одним из первых эшелонов в октябре 1941 года, и его сразу послали на строительство бараков на новом участке. «Средняя продолжительность жизни советских военнопленных в Биркенау составляла две недели, – рассказывал он. – Если находилось что-то съедобное, нужно было срочно это проглотить. Сырая это картошка или нет – не имело значения. Грязная, не грязная – то же самое, мыть ее было негде. Когда утром наступало время подъема, те, кто был жив, вставали, а рядом лежали два-три трупа. Вечером идешь спать, ты жив, а утром ты уже мертв. Смерть, смерть, одна смерть. Смерть ночью, смерть утром, смерть в обед. Смерть все время».
Так как советские военнопленные в лагере регистрировались, и у них были номера, руководство Освенцима столкнулось с проблемой – какими причинами объяснять в Totenbuch («Книге смерти») тысячи и тысячи смертей. Решение нашлось: стали придумывать разные болезни, от которых могли умереть советские военнопленные; например, 600 человек записали умершими от «сердечных приступов»10. (Эту проблему им предстоит решить позже, когда начнут прибывать евреи, с помощью простой уловки – просто не регистрировать большинство тех, кого отбирали для немедленной смерти.)
«Их считали людьми низшего сорта, – говорит Казимеж Смолень, который работал вместе с советскими заключенными в Биркенау. – Их больше били эсэсовцы, ставили на более тяжелую работу. Их просто истребляли. Они умирали как мухи». Условия содержания советских военнопленных были настолько ужасны, что среди них случались случаи каннибализма, свидетелем которых был Рудольф Хесс: «Я сам наткнулся на русского, лежавшего между грудами кирпича, из его разодранного тела была вынута печень. Они могли убить друг друга за еду»11. Хесс приводит много документальных примеров подобных кошмаров в своих мемуарах, но нигде не указывает причину, по которой советские военнопленные были доведены до такого состояния. Тот факт, что по его собственной вине и вине его коллег по СС всего за полгода умерло чуть больше 9 тысяч из 10 тысяч советских военнопленных, кажется, ускользнуло от его внимания. И понятно, почему Хесс не чувствует своей вины: по его логике, советские военнопленные вели себя именно так, как и предсказывала нацистская пропаганда: «как животные». В очередной раз нацисты воплотили в жизнь ими же созданное пророчество.
Надрываясь в Биркенау, больной и голодный, видя, как умирают его товарищи, Павел Стенькин мечтал об одном. Он знал, что его ожидает смерть, но «умереть свободным – вот что было моей мечтой; пусть меня застрелят, но как свободного человека». Поэтому он и горстка его товарищей планировали совершить побег, полностью осознавая, что их шансы на успех невелики. Вряд ли можно было придумать более простой план. Однажды весной 1942 года их послали собрать трупы других военнопленных, которые просто валялись за периметром лагеря. Только выйдя за ворота лагеря, с криком «Ура-а-а!» они рассыпались в разные стороны. На мгновение часовые на сторожевых вышках пришли в замешательство, поэтому и не открыли огонь по русским, пока те не скрылись в ближайшем лесу. С невероятным трудом спустя несколько месяцев Павел Стенькин добрался, наконец, до своих… Но, как вы увидите в 6 главе, его мучения на этом не закончились.
В октябре 1941 года, в дополнение к проекту нового лагеря для военнопленных в Биркенау (Бжезинка), архитекторы Освенцима разработали также новый крематорий, чтобы заменить тот, что уже имелся в главном лагере. Недавнее исследование12 показывает, что дополнения в схемах вентиляционной системы, которая выводила отработанный воздух и нагнетала свежий, а также углубление вентиляционных каналов означали: новый крематорий спроектирован так, чтобы при необходимости он мог стать и газовой камерой. Другие специалисты оспаривают это мнение, подчеркивая, что в схемах не показана возможность доставлять газ «Циклон Б» в здание. Но даже если проектировщики СС думали, что новый крематорий будет выполнять те же функции, что и старый, в котором несколько недель назад проводилась небольшая серия экспериментов с газом «Циклон Б», похожих на те, что проводились в блоке 11, это все же не означает, что уже тогда в Освенциме готовились к новым массовым уничтожениям.
В октябре, когда эсэсовские архитекторы работали над своими проектами, а советские заключенные начали строительство Биркенау, Люсиль Айхенгрин и другие гамбургские евреи прибыли в центральную Польшу, в Лодзь – первую остановку на своем долгом пути в Освенцим. То, что они увидели в первый же день в гетто, потрясло их. «Мы увидели сточные воды, текущие по канавам, – говорит Люсиль. – Старые, полуразрушенные дома, район, похожий на трущобы – хотя никто из нас прежде не видел трущоб, но наверняка они выглядели именно так. Люди в гетто выглядели изможденными, еле живыми. Они не обращали на нас никакого внимания. Мы не знали, что это было за место. Да и какой смысл был в том, чтобы это узнать?»
К тому времени, когда Люсиль прибыла в Лодзь, гетто было отрезано от внешнего мира уже 18 месяцев. Болезни и голод уничтожали население. За время существования гетто за его забором умерли более 20 процентов его обитателей. Условия были невыносимыми. 164 тысячи евреев согнали на территорию в 1,5 квадратных мили13.
Сначала нацисты заключили лодзинских евреев в гетто, никак не давая им заработать на еду. Артур Грейзер, имперский наместник Позена, хотел, чтобы под угрозой голодной смерти евреи были вынуждены отдавать все свои ценные вещи. Чтобы выжить в таких обстоятельствах, требовалась изобретательность. Якоб Зильберштейн14, один из первых лодзинских евреев, заключенных в гетто, торговал с поляками, жившими сразу за проволочным ограждением гетто. Он заключил сделку с человеком, который согласился перебрасывать ему котомку с хлебом через проволоку. Якоб съедал половину хлеба, продавал остальное, и отдавал заработанные деньги через ограждение обратно поляку, который, таким образом, получил порядочную прибыль: «Он помогал нам два месяца… И за это был пойман и поплатился жизнью. Но два месяца уже немалый срок». Другие евреи меняли на еду бриллиантовые кольца и другие украшения. В результате поляки и этнические немцы по другую сторону проволоки неплохо разбогатели. «Если тебе за 100 марок достается что-то, что стоит 5000 марок, глупо этим не воспользоваться, – говорит Эгон Зейлке15, этнический немец из Лодзи, признавшийся, что получил огромную прибыль от сделок с узниками гетто. – Они [евреи] не могли съесть кольцо, но могли получить за него кусок хлеба и прожить еще день или два. Необязательно быть дельцом – такова жизнь».
К августу 1940 года нацистам стало ясно, что у евреев, попавших в ловушку гетто, больше не осталось «запасов», и они начали умирать. Типично нацистское мышление недальновидно: местное немецкое руководство не было готово к такому неизбежному кризису. И вот настало время принимать решение. Позволить евреям умереть или разрешить им работать? Немецкий глава администрации гетто Ганс Бибов был склонен дать евреям работу, а его заместитель Александр Пальфингер считал – вопреки очевидным фактам, – что у евреев все еще могут быть припрятаны деньги, поэтому их нужно продолжать морить голодом. Если же у них больше нет возможности платить за пищу, тогда, резюмировал он, «быстрое вымирание евреев не волнует нас, чтобы не сказать – желательно нам»16.
Аргументы Бибова оказались убедительнее, и в гетто открыли около сотни мастерских, большинство из которых производило текстиль. У кого появилась работа, тому доставалось больше еды, чем тем, кому ее не дали: обычная для нацистских администраторов практика деления на тех, кого немцы считают «полезными», и тех, кого можно считать «бесполезными едоками». Нацисты предоставили Еврейскому совету Лодзинского гетто (орган получил название Ältestenrat – Совет старейшин) под председательством Мордехая Хаима Румковского некоторую свободу действий на местах. Ältestenrat организовал предприятия, раздачу еды, полицию гетто и множество других служб. Со временем Совет старейшин утратил популярность среди населения гетто. «Они получали особый паек, – говорит Якоб Зильберштейн. – У них были специальные магазины, где им доставалась очень неплохая еда. Достаточно, чтобы жить комфортно. Я был очень зол, что избранных снабжают [подобным образом], а других просто игнорируют».
