Сомнения многих современников VIII и IX–X династий в том, что их цари являлись полноценными сакральными правителями, способными добиваться содействия богов посредством ритуала, проявились, по мнению отечественного египтолога О. Д. Берлева, в крайне неохотном упоминании их имен в биографических надписях египтян. Египет и мир в целом при подобных правителях вступал в так называемое время болезни, т. е. нарушения нормального взаимодействия с миром богов, а также обеспечиваемого ритуалом равновесия между персонифицированными в них силами. Все это порождало множественные отступления от воплощенной в маат нормы не только общественных отношений, но и природных законов (собственно говоря, именно это состояние мироздания и описывается в «Речении Ипувера» и «Пророчестве Неферти»). Крайнее выражение недовольства верховного божества земным царем могло, считали египтяне, проявиться в том, что оно перестанет порождать своих сыновей в пределах данного царского дома и возведет на престол новую династию.
Именно это и произошло, согласно сказкам папируса Весткар, когда бог Ра соединился, чтобы породить новых царей, не с женщиной, принадлежавшей к дому Хуфу, а с женой простого жреца Реджедет. Возможно, сама мысль о том, что находящийся на престоле царь может как личность не соответствовать своим задачам ритуального правителя и пренебрегать своим долгом «творения маат», принадлежит выходцам из слоя неджесов, заложившим эту идею в ряд литературных произведений. В дальнейшем, в конце I Переходного периода (ко времени создания «Поучения царю Мерикара»), она была воспринята и официальной идеологией.
Изменения в египетской религии
Оскудение страны, ставшее естественным следствием экологического кризиса в начале I Переходного периода, привело к тому, что расходы на поддержание в порядке сооруженных на протяжении Древнего царства гробниц и на совершение в них жертвоприношений сократились, а потом и вовсе прекратились. «Я слышал слова Имхотепа и Джедефхора… А что с их гробницами? Стены обрушились, не сохранилось даже место, где они стояли», – говорит автор «Песни арфиста». Тем более непосильными даже для представителей египетской элиты этого времени были расходы на сооружение новых гробниц, сопоставимых по своему оформлению с памятниками середины III тыс. до н. э. В этих условиях акцент в обеспечении посмертного существования людей закономерно должен был сместиться с дорогостоящего конструирования и поддержания «мира-двойника» в гробницах на взаимодействие с божествами загробного мира, обеспечивающими продолжение жизни усопшего независимо от расходов, которые несли его родственники в земном мире.
Возможности для этого существенно расширились после того, как представления о царском заупокойном ритуале стали известны достаточно широко в результате вторжений в гробницы царей во время восстания в начале I Переходного периода. Именно тогда появились «Тексты саркофагов» – записи на деревянных гробах, связанные с загробной жизнью простых смертных. Эти записи касаются прежде всего различных ситуаций взаимодействия людей со сверхъестественными существами и богами загробного мира и достаточно часто восходят к фрагментам «Текстов пирамид».
Особо почитаемым богом стал Осирис, с которым теперь отождествлялся не только царь, но и любой умерший. Неустроенность жизни вызывала у людей естественное стремление получить компенсацию за переживаемые бедствия если не в земном, то в потустороннем мире. Именно поэтому в I Переходный период особое значение приобрел миф о безвинных страданиях Осириса. Его возрождение к жизни любящей женой воспринималось как воздаяние за благодеяния, оказанные людям во время пребывания на земле, и за смерть от руки собственного брата.
Мотив суда, подводящего итоги борьбы Хора и Сета за наследие Осириса (судя по «Текстам пирамид», исходно роль судьи в этой ситуации принадлежала гелиопольскому богу земли Гебу, но затем закрепилась за верховным солнечным божеством), подвергся основательному переосмыслению. Осирис выступал теперь царем загробного мира, в который после смерти попадал каждый усопший без исключения. Посмертная судьба человека связывалась с его ба, а единственным необходимым для ее достижения условием было, по-видимому, сохранение тела. Смысл и звучание формулы заупокойного культа, возникшей в эпоху Древнего царства, изменились: Осирис выступал в ней владыкой загробного мира, а земной царь – не равным ему подателем жертвы.
Оказавшись в загробном мире, усопший представал перед судом Осириса и содействовавших ему божеств, которые оценивали все его прижизненные поступки с точки зрения их соответствия маат. С этой целью сердце умершего (по представлениям египтян, средоточие человеческих помыслов) помещалось на весы, на другой чаше которых находилось перо, символизировавшее маат. Чтобы дела человека соответствовали маат, среди них не должно было быть сознательного причинения вреда другим людям либо пренебрежения точным исполнением религиозных ритуалов, которое также могло принести людям вред, нарушив их нормальные отношения с богами.
В случае если чаши весов были равны, человек считался оправданным от подозрений в нарушении маат («правым голосом») и занимал отведенное ему место в царстве Осириса. Если же чаша весов с сердцем перевешивала чашу с пером, считалось, что сердце усопшего свидетельствовало против него: при жизни его злые дела преобладали над добрыми, он не заслуживал посмертного существования, и его сердце пожирало сидящее рядом с весами чудовище Амамат.
Существенно, что по результатам такого суда перед лицом Осириса человек не попадал ни в «рай», ни в «ад». Благая посмертная судьба в царстве Осириса представляла собой не вечное блаженство и наслаждение близостью к богу, а продолжение земной жизни, включая и работу на царя загробного мира (подобно работе под властью царя земного) на так называемых полях тростника. В связи с этим во II тыс. до н. э. в погребения помещали ушебти (досл. «ответчик») – небольшие фигурки, которые, по верованиям египтян, отзываясь на призыв усопшего, оживали и исполняли за него назначенную ему работу. Воздаянием за неправедную жизнь были не вечные муки, а просто лишение возможности посмертного существования, его полное уничтожение. Характерно, что политические наставления, содержащиеся в «Поучении царю Мерикара», рассчитаны на то, чтобы обеспечить ему не только благополучное правление при жизни, но и оправдание на загробном суде как воздаяние за исполнение им своего долга перед богами и людьми. Судя по этому, в I Переходный период заимствования из ритуала погребения царя в заупокойный ритуал обычных людей привели к тому, что некоторое время их загробная участь воспринималась (в том числе и самими царями!) как совершенно одинаковая. После нового объединения Египта и стабилизации положения в стране царя стали вновь считать способным обрести бессмертие, вознесясь на небо и слившись со своим отцом Ра. Однако и отождествление усопшего царя с Осирисом также сохранило свое значение.
Тексты «Пророчества Неферти», «Поучения царю Мерикара» (а также, вероятно, более позднего литературного произведения – «Сказок о потерпевшем кораблекрушение»), хранящиеся в нашей стране, в Эрмитаже, были впервые исследованы и опубликованы в конце XIX – начале XX в. основоположником российской египтологии В. С. Голенищевым. Примерно тогда же британский египтолог А.-Х. Гардинер издал «Речение Ипувера». Вскоре после его публикации среди исследователей началась полемика по вопросу о том, к концу Древнего или Среднего царства относится описание бедствий и смут в «Речении Ипувера» и «Пророчестве Неферти». Первой точки зрения придерживался сам издатель Речения, а в отечественной историографии Ю. Я. Перепелкин и О. Д. Берлев, второй – В. В. Струве и, значительно позднее, такие западные египтологи, как Дж. ван Зетерс и Р.-Б. Паркинсон. Соотнесение сведений этих текстов с общим для Ближнего Востока этапом аридизации на исходе III тыс. до н. э. позволило считать первую точку зрения доказанной.
Многие египтологи изучали надписи правителей и чиновников I Переходного периода, в частности, выявив в них употребление термина «неджес» и соотнеся его с данными литературных текстов этого времени. Стоит заметить, что они так и не пришли к его единой трактовке (в настоящем учебнике мы приводим то значение, которое представляется нам наиболее вероятным), а крупнейший отечественный египтолог О. Д. Берлев допустил, что это слово и вовсе не употребляется как социальный термин.
Среди исследователей классической литературы Египта I Переходного периода – начала Среднего царства нужно назвать прежде всего французского египтолога Ж. Позенера. В отечественной египтологии это направление исследований развили О. Д. Берлев, а с начала 1990-х гг. – А. Е. Демидчик. Среди религиоведов, изучавших адаптацию царского погребального ритуала к погребению частных лиц на исходе III тыс. до н. э., следует отметить уже упоминавшегося X. Кееса. Однако данные, полученные ими при изучении «Текстов пирамид» и ранних «Текстов саркофагов», и недавние выводы о феномене «мира-двойника» гробниц III тыс. до н. э. и его эволюции в представлениях египтян (А. О. Большаков) еще ждут своего синтеза.
