ненависти жителей города к сподвижникам пророка среди них невозможно найти ни одного человека, которого звали бы Абу Бакр или ‘Омар. Вот собрал он их в один прекрасный день и обратился к их старейшинам с такими словами: „Клянусь всемогущим Аллахом, если вы не представите мне из своей среды человека, которого зовут Абу Бакр или ‘Омар, то я жестоко с вами расправлюсь“. Они попросили у него три дня сроку и принялись усердно рыскать по всему городу. Однако сколько ни старались, они нашли одного-единственного человека с именем Абу Бакр — это был жалкий нищий, голый и босый, да к тому же еще и косоглазый, в общем уродливейшее из творений божьих. Оказалось, что его отец был из чужих краев и обосновался в Куме, а отсюда и его имя. Когда же они явились с ним к правителю, он стал их бранить: „Вы привели мне уродливейшее творение божье, вы потешаетесь надо мной!" И приказал сечь их плетьми. Тогда самый остроумный и находчивый из них обратился к нему: „Делай что тебе угодно, эмир! Но это сам воздух Кума делает так, что Абу Бакр никак не может иметь лучшей внешности, чем вот этот“. Рассмеялся тогда вали и простил их» [463].
Первое место в Куме занимала партия яростных фанатиков — гурабийа [464], «которые во имя Фатимы все свое состояние передавали в наследство дочерям» [465]. Другая Фатима, сестра восьмого имама ар-Рида, обрела там в 201/816 г. вечный покой, почему еще и в наши дни Кум после Мешхеда является самым желанным местом для погребения по всей Персии. Напротив, Исфаган еще в те времена, когда через него проезжал ал-Мукаддаси, был настолько фанатически привержен к Му‘авии, что путешественнику едва не пришлось плохо [466]. В этом отношении Исфаган являлся антиподом Куму, и в 345/956 г. там вспыхнуло большое восстание из-за того, что солдат из гарнизона города, родом из Кума, оскорбил одно из священных для суннитов имен. С обеих сторон были жертвы, а лавки постоянно живущих в Исфагане купцов из Кума были разграблены [467]. К концу столетия ал-Хамадани объясняет причины упадка Нишапура и бедствий, обрушившихся на провинцию Кухистан, распространением там шиитского учения. В Герате, сообщает он, можно было даже услыхать, как мальчик на базарной площади возглашал, что Мухаммад и ‘Али прокляли Тайм, к которому принадлежит Абу Бакр, и ‘Али, к которому принадлежит ‘Омар [468]. Таким образом, в то время шиизм еще не завоевал областей своего сегодняшнего распространения, однако развитие его уже шло полным ходом.
Преследования сыграли на руку и этой религии.
Теоретическую богословскую основу шиизм получил в наследство от му‘тазилитов, отсутствие предания у которых особенно устраивало шиизм. В IV/X в. еще не существовало собственно шиитского богословия, и шиитский правитель ‘Адуд ад-Даула, например, следовал воззрениям му‘тазилитов [469]. Своего рода систему шиитских взглядов имели только Фатимиды, и она, как это особенно подчеркивает ал-Мукаддаси, во многом совпадала с учением му‘тазилитов [470]. Напротив, шииты зайдитского толка возводили учение му‘тазилитов к ‘Али [471]. «Во всех основных положениях зайдиты единодушны с му‘тазилитами, кроме вопроса об имамате» [472]. Наличие тесной связи между му‘тазилизмом и шиизмом предполагает также и эдикт халифа от 408/1017 г., между прочим, запрещающий му‘тазилитам и рафд, т.е. шиизм [473].
Метод главного представителя шиитской учености IV/X в. Ибн Бабуйа ал-Кумми в его «Китаб ал-‘илал» весьма напоминает му‘тазилитов, полагавших себя всезнающими. Как и му‘тазилизм, шиизм также давал простор для всякого рода ересей; уже вождь шиизма Ибн Му‘авия (II/VIII в.) окружил себя еретиками, один из которых был впоследствии казнен за то, что отрицал воскресение из мертвых и утверждал, что люди подобны растениям [474]. А Му‘изз ад-Даула освободил в 341/952 г. нескольких проповедников, учивших о перевоплощении души, из коих один утверждал, что в нем пребывает дух ‘Али, другой претендовал на дух Фатимы и, наконец, третий — на дух архангела Гавриила [475]. Все эти учения, и прежде всего учение о втором рождении и о перевоплощении души, имелись как у шиитов, так и у му‘тазилитов и суфиев, а общим их источником является христианская гностика [476]. ‘Али, как второй Христос, часто попадается нам около 300/912 г. в Вавилонии (см. гл. 49 — «Религия»). Во время пятничного богослужения в 420/1029 г. один шиитский проповедник в Багдаде молился сначала за пророка, затем за ‘Али, «который говорил с черепом» [477],— древняя легенда повествует то же самое и о Христе, который воскрешал мертвых, что в исламе долгое время было исключительным качеством Христа, который, хотя и имел облик сына человеческого, все же был богом [478]. Так и на праздник ‘Ашура перешло многое от пафоса страстной пятницы. А ал-Кумми увещевал своих сторонников: «Всякий раз, как вы видите небо красным, подобно свежепролитой крови, или солнце на стене, подобное красному плащу,— вспоминайте о смерти Хусайна». Фатима должна была по аналогии стать «пресвятой Девой» (батул) [479]. Наконец, были и такие шииты, которые учили, что Хусайн вовсе не был убит, это людям просто показалось, как и в истории Иисуса [480]. Весьма возможно, что даже и одежды шиитов имели связь с белым облачением гностических сект, так как первоначально одежды шиитов были тоже белыми: «Белые одежды и черные сердца»,— бранил их Ибн Суккара [481]; а один чудак из шиитов ходил в черных одеждах, говоря: «Лишь бы сердце было белым» [482]. У карматов были белые знамена, а фатимидские халифы и проповедники носили белые одежды [483]. Зеленый цвет как отличительный цвет Алидов в наши дни был впервые предписан египетским султаном Ша‘баном ибн Хусайном (ум. 778/1376) [484].
Пожалуй, единственным новшеством шиитского богословия того времени могло быть стремление по-своему распоряжаться всем циклом преданий об ‘Али и его доме, что, естественно, встречало глубочайшее презрение в среде суннитских ученых [485]. Около 300/912 г. некий шиит упомянул одно изречение Мухаммада, переданное через ‘Али и его семью. «Что это за цепь передатчиков?» — презрительно спрашивает Ибн Рахавайхи. Обе стороны измышляли и изобретали, сколько их душе было угодно, что, впрочем, с давних пор было обычным явлением в этой области. Передают, будто уже биограф Мухаммада Ибн Исхак вписывал в свою книгу шиитские стихи, с другой стороны, ‘Урван (ум. 147/764) выдумывал в пользу Омейядов истории, которые целиком перешли в историческое сочинение ал-Мада’ини [486]. Если уже около 300/912 г. некий поэт считает небылицами то, что проповедуют шииты, из-за
