династии остался жить в деревянном гнилом домишке в Марьиной Роще. Не поехал из-за сада, который когда-то давным-давно разбил возле своей избушки: «По правде говоря, в его саду на маленьком пятачке росли, сцепившись кронами, всего две старые яблони, очень старая груша, три молодые вишни, куст сирени и куст жасмина». Старик зимой топил печку, воду носил из ближайшей колонки. В общем-то передовой и разумный человек, он понимал, что Москва «шагнула веселыми шагами многоэтажных домов уже за железную дорогу, сметая со своего пути трухлявую рухлядь деревянных хибарок», что «новая жизнь наступала стремительно и неотвратимо». И все же Лугову не хотелось покидать насиженное место, и он пытался найти тому оправдание: «Дескать, не дома жалко, а сада, вот этой зелени под окном. Он любил копаться в земле: сажал цветы, удобрял почву, ухаживал за деревцами. В новом доме этого ведь ничего не будет». Со временем все стало с точностью до наоборот. Предусмотренные СНиПами и особенно «Правилами и нормами планирования застройки городов» «зеленые» зоны около домов стали раздольем (еще один синоним слова «пространство») для любителей что-нибудь посадить. Вокруг «хрущевок» появились быстро растущие кусты сирени, черемухи, жасмина. А совсем заядлые садоводы сажали яблони, груши, вишню. И если урожай маленькие новоселы умудрялись съесть еще до созревания, то более взрослые соседи наслаждались буйным цветением плодовых деревьев уже через три-четыре года после вселения в новые дома.
Недовольны насильственным переселением в новые микрорайоны были и владельцы частных домиков с большими приусадебными огородами. Эта категория новоселов теряла приработок – выращивание зелени, которая в городах ценилась почти на вес золота. Маленький пучок, состоящий из одной-двух веточек петрушки, такого же количества укропа, кусочков площадью со спичечный коробок корня сельдерея, брюквы и моркови, назывался у ленинградцев почему-то «корешки». Хватало этой зелени на один суп, а стоила она до 1961 года по 10 копеек за набор – и те же 10 копеек после реформы. Как известно, на «хрущевскую копейку» можно было купить коробок спичек, а на «сталинскую» – увы, нет. В общем, пригородные «зеленщики» зарабатывали и на спички, и на хлеб, и на масло. Образовавшиеся на окраинах больших и малых городов микрорайоны подорвали мелкий бизнес советских людей. Не радовали бывших селян и довольно ограниченные с их точки зрения размеры квартир, которые, как известно, выдавались в соответствии с нормами – 9 квадратных метров жилой площади на человека. А если еще была и какая-нибудь живность, на которую никаких метров не полагалось, переселение обретало трагический характер. Карикатуристы «Крокодила» не оставили проблему без внимания. Анатолий Елисеев и Михаил Скобелев в 1963 году (№ 32) опубликовали рисунок, где изобразили снос загородного дома. Его жители – старушка и три кошки – отказываются покидать привычное место. Не действовали ни просьбы чиновников, ни ордер на квартиру, ни бульдозер с агрессивно поднятым ковшом. Хозяйка выставила ультиматум: «Не выеду до тех пор, пока Васеньке, Мурочке, Барсику не дадут по отдельной комнате». Эти коллизии приобретали особую остроту именно в крупных городах, так как в небольших поселениях, где тоже строились «хрущевки», новоселам полагались еще и сараи в локусах микрорайона. Там можно было пристроить и питомцев, и деревенский скарб – лопаты, грабли, топоры, старые бочки и т. д. и т. п.
Крокодил. 1963. № 32. Рисунок А. Елисеева и М. Скобелева
Шутка из «Крокодила» забавна и одновременно полна скрытого смысла: «хрущевки» были ристалищем современной урбанистической и патриархальной деревенской повседневности. И сражения носили серьезный характер. Ведь городские черты в жизни обитателей микрорайонов появились не сразу, и часть новоселов тяготили трудности быта территорий типового строительства. Петербурженка Елена Чижова так описывала «марсианский пейзаж» бывшей ленинградской деревни Купчино: «По правилам местной грамматики… (двором. – Н. Л.) называли прорехи между корпусами, заваленные кучами строительного мусора, лопнувшими цементными плитами, гнутой арматурой…» Семья будущей писательницы получила там двухкомнатную «хрущевку» взамен одной небольшой комнаты в коммуналке в районе Театральной площади. В своем старом жилище они ютились впятером – бабушка, еще молодые мать и отец, двое малолетних детей. Самый старший член семьи, петербурженка из «бывших», рассматривала «купчинские декорации» как выражение убогого уродства. Когда бабушку доставили в новое жилье, она воскликнула: «Господи, Вера, куда ты меня привезла?» – и долгое время безвыходно сидела дома, не желая видеть странный строительный пейзаж. Мучения закончились довольно быстро – распроклятая «хрущевка» сама же помогла выбраться из «убожества» новостроек питерским старожилам. Через несколько месяцев, что называется, за «казенный счет» удалось обменять, как выразилась Чижова, двухкомнатный «отдельный курятник» на две комнаты в коммунальной квартире в Адмиралтейском районе Ленинграда! В общем, маленький бизнес сделать удалось: ведь изначально семья жила в одной комнате. При этом следует учитывать, что, в отличие от французских ашелемов и прочих западных вариантов, «хрущевки» предоставлялись бесплатно, а жители снесенных сельских индивидуальных домов получали вместе с квартирой денежную компенсацию. Вот такая сугубо «советская черта».
Но были и другие судьбы. По воспоминаниям Андрея Битова, вполне обжились в микрорайонах ленинградских новостроек, в том же самом Купчине, прозаики Виктор Голявкин и Валерий Попов, а также поэт Семен Бытовой. Они получили квартиры от Союза писателей. Техническая интеллигенция заселяла ведомственные и бесплатные «хрущевки» пензенского массива Старая Западная Поляна. Рядом с массивом нового строительства находились вузы Пензы, которые нуждались в научно-педагогических кадрах. Приглашенным преподавателям предоставляли квартиры в строящемся микрорайоне. Сын одного из приезжих ученых вспоминал: «Когда приехали в Пензу, словно попали в другую цивилизацию: третий этаж, балкон, централизованное отопление, колонка, горячая вода». А главное – рядом жили в основном коллеги, вузовские работники. Описание подобной ситуации можно найти в опубликованном дневнике Валерия Золотухина. В марте 1967 года артист получил наконец в Кузьминках – одном из районов московских новостроек – отдельную квартиру: «Мои окна выходят в парк, много деревьев и пространства под окнами. Виден балкон и окна Игоря Петрова (артиста Таганки. – Н. Л.), ходим, гостимся. Где-то на повороте строится кооператив Калягина» (еще одного артиста Таганки. – Н. Л.). То есть неподалеку уже жили или намеревались жить близкие коллеги. В общем, в «хрущевках» обитали отнюдь не лузеры и не люмпены.
Но самая яркая фигура в пространстве микрорайонов массового жилого строительства – это поэт, художник-график, скульптор, основоположник московского концептуализма в искусстве и литературе, «герцог Беляевский», Дмитрий Александрович Пригов. Он настаивал, чтобы его всегда именовали по имени и отчеству, а главное – называл себя пионером заселения локуса бывшей подмосковной деревни Беляево. Она стала одним из тех мест, куда «вдруг небольшие пятиэтажные дома как бросились вширь… как заполонили все собой». Так писал Дмитрий Александрович Пригов в книге «Живите в Москве»,
