Менее корректная, однако гораздо более увлекательная реконструкция ситуации 1802 г. представлена в существующей на данный момент историографии. Так, для Н.Н. Голицына само собой разумеющимся являлось противопоставление еврейских депутатов-«ортодоксов»[423] из черты оседлости ассимилированным петербургским евреям, имевшим определенное влияние на ход работы комитета[424]. Это положение было развито Ю.И. Гессеном, предложившим гипотетическую реконструкцию личного состава приглашенных депутатов: Нота Ноткин, Абрам Перетц, Лейба Невахович, Мендель Левин и Леон Элкан[425]. Относительно возможного приглашения Ноткина, отраженного в единственном документе, касающемся этой группы депутатов в целом, уже говорилось выше. То, что «просвещенные евреи» Мендель Левин и Леон Элкан в 1790-е гг. пользовались покровительством, соответственно, Чарторыйского и Потоцкого, а откупщик Абрам Перетц был знаком с Кочубеем и секретарем комитета М.М. Сперанским, вовсе не означает, что именно Перетц, Левин и Элкан наряду с Ноткиным были приглашены в качестве депутатов своими предполагаемыми покровителями. Более того, на относительно низкое общественное и материальное положение Левина в тот период указывает то обстоятельство, что в январе 1803 г. он прибыл в Санкт-Петербург в качестве домашнего учителя сына Перетца, а вскоре лишился и этого заработка[426].
Что же касается Элкана, то его реакция на учреждение комитета отчасти подтверждает догадку Гессена о том, что «сами просвещенные евреи указали правительству на необходимость пригласить их на заседания комитета»[427]. В связи с упразднением Рижского цензурного комитета, в котором Элкан служил цензором в Еврейской экспедиции[428], Элкан в январе 1803 г. подал в Сенат прошение о назначении его на службу либо в «комитет о евреях», либо в Сенат[429]. Таким образом, главной целью Элкана было продолжение чиновничьей карьеры, а не участие в разработке законодательства о евреях. При том что покровитель Элкана С.О. Потоцкий на тот момент являлся и сенатором, и членом Еврейского комитета, вполне вероятно, что Элкан надеялся на его содействие в поступлении на службу в одно из этих учреждений и, действительно, был ненадолго причислен к штату департамента герольдии, а к 1804 г. уже покинул Санкт-Петербург[430].
Очевидно, что Левин, Элкан, а также полностью зависевший материально то от Перетца, то от Ноткина литератор Невахович не могли претендовать на какое-либо существенное влияние ни на власть, ни на еврейское общество. Реконструкция Гессена, как будет показано ниже, прочно утвердилась в позднейшей историографии. Наиболее серьезным следствием бытования данного историографического мифа является конструирование на основе гипотетического состава этой группы депутатов ее «политической программы». Противопоставление «просвещенных» петербургских депутатов их «консервативным» коллегам из черты оседлости следует считать, по меньшей мере, искусственным. Если подобное противостояние и имело место, то оно основывалось не на идеологических разногласиях, а на возможном стремлении петербургских евреев к монополии на контакты с правительством. Они, очевидно, также были недовольны тем, что в силу традиционных общинных порядков им придется делиться своими связями и возможностями с вновь прибывшими. Что же касается отношения членов комитета к этой группе депутатов, достаточно показательным представляется тот факт, что в итоговом отчете Первого еврейского комитета упоминаются только депутаты от губернских кагалов черты оседлости, ибо они, видимо, и являлись официальными лицами. Аналогичным образом, в записках Державина упоминались только депутаты от кагалов, а Ноткин фигурировал в качестве не имевшего официального статуса, но чрезвычайно влиятельного лица. В итоговом труде Гессена, посвященном истории российского еврейства, ситуация 1802–1804 гг. была представлена несколько иначе, чем в предыдущих работах. Согласно не подкрепленной данными источников догадке Гессена, представители второй, «просвещенной» группы еврейских депутатов при Первом еврейском комитете сами «указали правительству на необходимость пригласить их на заседания комитета, дабы создать оппозицию провинциальным депутатам, ставленникам кагала и раввината»[431]. Конструирование общей «политической программы» различных представителей еврейства, приглашенных членами комитета, при том, что личный состав этой группы реконструирован Гессеном гипотетически, является, безусловно, произвольным. Гессен отмечал также особую роль Ноткина, который мог бы послужить связующим звеном между обеими группами депутатов, но вместо этого «выступил в роли бунтаря против давнего общественного уклада» и якобы заявлял, что «спасение народа – в производительном труде»[432]. Если же обратиться к тексту соответствующего проекта Ноткина, к тому же представленного не Первому еврейскому комитету в 1802–1804 гг., а Павлу I в 1797 г.[433], то становится очевидно, что Ноткин, в сущности, предлагал удовлетворить стремление правительства к «нормализации» евреев за счет низших слоев еврейского общества.
В современной историографии либо воспроизводится схема Гессена[434], либо предлагаются новые варианты, так же плохо связанные с источниковой базой. Так, согласно Э. Ледерхендлеру, суть ситуации 1802–1804 гг. состояла в том, что использовавшиеся Й. Цейтлиным методы неформальной коммуникации с представителями российской власти и еврейской элиты пришли в конфликт с общинным представительством. Ноткина, Перетца (который был зятем Цейтлина) и Неваховича (которому покровительствовали Цейтлин, Перетц и Ноткин) Ледерхендлер относит не ко второй группе депутатов, как в предшествующей историографии, а к «независимым штадланам» («independent shtadlanim»). Последнее выражение является оксюмороном, поскольку штадлан, традиционно представитель еврейской общины перед властью, не мог по определению быть «независимым» от уполномочившей его общины или надобщинного объединения. Хотя отнесение Ноткина, Перетца и Неваховича не ко второй группе депутатов, а к неформальным представителям еврейского народа в Санкт-Петербурге, в какой-то мере вовлеченным в работу Первого еврейского комитета, более корректно, нежели гипотетическое восстановление личного состава особой группы еврейских депутатов, приглашенных членами комитета, не следует забывать и об упоминавшемся выше письме Державина Ноткину, которое свидетельствует и о том, что такое приглашение имело место и что Ноткин, скорее всего, стал еврейским депутатом. Итак, по мнению Ледерхендлера, «три независимых штадлана», отстаивавшие необходимость реформы, подрывали позиции официальных депутатов, не имевших ни опыта общения с российской властью, ни особого влияния в столице, что, по сути дела, исключая оценочную сторону, является повторением описанной выше концепции Гессена. Под «депутатами» Ледерхендлер подразумевает только одну из действительно имевших место групп – избранную кагалами черты оседлости, и не упоминает о дополнительных депутатах, приглашенных членами комитета[435]. Что же касается так называемых «независимых штадланов», то следовало бы дифференцировать эту группу. Очевидно, что значение влиятельных откупщиков Ноткина и Перетца и полностью зависевшего от них материально литератора Неваховича было неодинаковым. Как остроумно подметил еще в 1881 г. Й.-Л. Гордон, Невахович в политическом раскладе 1802–1804 гг. «был чем-то вроде козырной двойки у…двух тузов» Ноткина и Перетца[436]. В какой же степени Цейтлин и его «компания» («coterie») заслоняли собою официальных депутатов[437], на данный момент сказать невозможно. При этом отнесение к «компании» соперничавшего с Цейтлиным за влияние Ноткина и Перетца, к тому времени бросившего жену и поссорившегося с тестем, выглядит неправомерным.
Стремление рассматривать «петербургское еврейство» начала XIX в. как единую сплоченную группу, объединенную общими (гипотетически реконструируемыми) политическими целями, а также родственными и дружескими связями, характерно, впрочем, для всех историков, касавшихся этого сюжета. Другой особенностью, присущей всей имеющейся историографии, является то, что при повышенном внимании к группе «приглашенных депутатов» депутаты, избранные по кагалам черты оседлости, не становились объектом специального исследовательского интереса. Ни выяснение личностей этих депутатов, ни реконструкция процедуры их избрания и взаимодействия с представляемым населением не занимали исследователей этой темы. Отрицательно сказалось на качестве предшествующих исследований и незнание их авторами охарактеризованных выше материалов канцелярии киевского военного губернатора, проливающих свет как на инициативу созыва, так и на выборные процедуры.
