Франсуа Дюваль женился 21 ноября 1821 года на прелестной Нинетте, дочери известного швейцарского художника Вольфганга-Адама Тёпфера, о котором Орест Кипренский вспоминал, что тот недаром тогда славился в Женеве, ибо «пишет Швейцарию в том роде, как Тениер писывал Фландрию». Кстати, в собрании Государственного Эрмитажа есть три картины тестя придворного ювелира русской вдовствующей императрицы, но если две из них приобретены в советское время у частных лиц, то третья – «Вид окрестностей Женевы», написанная, судя по подписи автора, в 1801 году, поступила в музей из Павловского дворца[139]. Не исключено, что этот холст Франсуа Дюваль мог послать в дар своей августейшей покровительнице.
Любовь родителей к живописи передалась родившемуся в 1824 году Луи-Этьену Дювалю, второму сыну достойной четы, ставшему после учебы у Александра Калама неплохим пейзажистом. Других детей Франсуа Дюваля профессия отца также не привлекла. Скончался всеми уважаемый бывший ювелир Двора русской императрицы Марии Феодоровны 16 декабря 1854 года в Женеве[140].
«Черен для пера», или «головная булавка гирляндой из мелких изумрудов»
Средний сын Луи-Давида Дюваля оказался достойным продолжателем семейного дела. Однако атрибуция его произведений затруднена из-за отсутствия на них каких-либо подписей и клейм, ибо заказчику выставлялся счет.
Руке Франсуа Дюваля можно приписать эгрет-«черен для пера», значившийся в другой, более поздней, описи русских коронных вещей как «головная булавка гирляндой из мелких изумрудов в коих 22 бриллианта», ограненных «подвескою»[141], ибо чересчур уж близка ему по описанию в перечне драгоценностей, исполненных этим ювелиром для императрицы Марии Феодоровны в апреле 1808 года, «ветка, скомпонованная из 23 грушевидных алмазов индийской грани, бриллиантов и роз», стоимостью «за поставленные камни и работу, в 3602 рубля»[142].
Самое удивительное, что соединительных ушек для прикрепления подвесок к оправе «смарагдовых» листочков на сохранившемся порт-султане имеется тоже двадцать три, хотя в 1838 году на гирлянде находился лишь 21 панделок «разной величины», но через три десятилетия к ним опять добавился один из двух утраченных солитеров. Однако алмазы-«грушки» индийской грани и бриллианты-панделоки отчасти объединяет только форма, напоминающая по очертаниям слегка приплюснутую каплю, фасетки же на кристалл наносились по-разному. Да и диамантовые «розы», похожие на кусочки прозрачного, посверкивающего радужными искрами льда, чересчур отличаются по цвету от ярких травянисто-зеленых изумрудов. Для большей светонаполненности самоцветов применена ажурная оправа: бриллианты окружала серебряная, а изумруды – золотая.
Вероятней всего, вскоре Франсуа Дюваль, ювелир вдовствующей императрицы, почти в точности повторил так понравившуюся его патронессе «ветвь». И вот уже вьется-завивается спиралью тоненькая золотая веточка то ли лавра, покрытая изумрудными листочками, перемежающимися со сверкающими солитерами-«плодиками», то ли маслины с бриллиантовыми цветочками и с подвешенными к смарагдовым листикам панделоками-«оливками», закрепленными подвижно и при малейшем колебании искрящимися радужными брызгами. (См. цвет. илл. 18.)
Поскольку эта «гирлянда» не упомянута среди бриллиантов императрицы Елизаветы Алексеевны, можно предположить, что это полное символики украшение под султан шляпы Мария Феодоровна подарила боготворимому сыну – императору Александру I. Хотя воспитанник Лагарпа не любил обвешивать себя драгоценностями, но в скором времени предстояло много важных встреч: тут и Эрфуртское свидание с Наполеоном в сентябре 1808 года, и сопровождаемый пышными празднествами визит в январе 1809 года в «Северную Пальмиру» прусской королевской четы, совпавший с неожиданным обручением любимой сестры Екатерины Павловны с герцогом Георгом Ольденбургским, и, главное, торжественный въезд в отвоеванную у Швеции Финляндию. Могущественный монарх 31 марта 1809 года явился во всем блеске своего величия в Або, где с удовольствием лицезрел триумфальную арку с льстивой надписью: «Александру I, войска которого покорили край, и благость которого покорила народ».
Над челом самодержавного властелина покачивался украшающий треуголку пышный плюмаж с перьями, закрепленный снизу в ажурной лаврово-оливковой гирлянде победителя, несущего покорившимся мир. Матушкин презент оказался как нельзя кстати.
Орден Золотого Руна с бразильскими топазами
А через несколько лет, когда русский государь стал освободителем Европы, вдовствующая императрица Мария Феодоровна сделала венценосному сыну не менее восхитительный подарок.
В 1814 году русскому самодержцу из Мадрида прислали драгоценную, украшенную эмалью орденскую цепь с характерной подвеской: под огнивом с вырывающимися из него языками пламени свисала шкурка золотого барашка с поникшей рогатой головкой и изящными ножками с трогательными копытцами. Благодарный испанский король Фердинанд VII впервые в западноевропейской истории наградил православного монарха Александра I самым престижным и древним католическим орденом Золотого Руна.
Немного истории… Об ордене Золотого Руна
Существование свое этот рыцарский орден отсчитывает с 10 января 1429/1430 года, ибо в XV веке календарный год обычно начинался с Пасхи. В этот день Филипп III Добрый, прозванный из-за обширности земель «великим герцогом Запада» (поскольку владел не только Бургундией, Брабантом и Лимбургом, но и графствами Фландрии и Артуа, Голландии и Зеландии, Фрисландии и Генегау, а также пфальцграфством Намюр), торжественно праздновал в Брюгге свадьбу со своей третьей супругой Изабеллой Португальской. В разгар пира, когда знатные гости отдавали должное разнообразнейшим яствам, заодно завистливо созерцая ослепляющие роскошью и кажущиеся неисчислимыми богатства, нарочно выставленные не только в громадном поставце, но и на приставленном к сей «витрине» семиметровом помосте, счастливый новобрачный встал и торжественно объявил об учреждении рыцарского ордена Золотого Руна «в честь Девы Марии и Апостола Петра в защиту веры и католической церкви», причем «не для того, чтоб прочим быть подстать, не для игры или забавы, но чтобы Господу хвалу воздать и чая верным – почести и славы»[143].
Название ордена казалось странным, хотя еще в 1382 году правитель Неаполя Карл III Малый учредил недолго просуществовавший орден Корабля или аргонавтов, слывших тогда образцом доблести и храбрости. Просвещенный же бургундский герцог, владевший великолепной библиотекой с книгами, посвященными не только рыцарским подвигам, но и истории Востока, вне сомнений, знал из поэтической пастурели Фруассара о детях беотийского царя Афаманта, вынужденных из-за козней мачехи покинуть милую родину на волшебном златорунном баране. Несчастная Гелла, испугавшись бурных волн, не удержалась на крупе сказочного существа и упала в воды моря, названного в ее память «Геллеспонтом», а Фрике счастливо добрался до берегов реки Фасиса (ныне Риони), где принес в жертву богам спасшее его дивное животное. Шкуру златорунного барана с ножками и с увенчанной рогами головой повесили в роще Ареса. Там ее охранял вечно бодрствующий страшный дракон, извергавший из пасти пламя, чтобы никто не посмел даже приблизиться к сокровищу. Однако вернуть в Грецию золотое руно, несущее его обладателю благоденствие, удалось отважному Ясону, приплывшему в далекую Колхиду со своей верной дружиной на корабле «Арго». Потому-то редкостная смелость и небывалый успех античного героя отразились в девизе бургундского ордена: «Награда не уступает подвигу» (Pretium labore non vile), или «Цена труда – не малая»[144].
Однако современники ехидно замечали, что жизнелюба Филиппа III Доброго так однажды пленили прелести златовласой дамы, нечаянно свалившейся на полном скаку с седла и шлепнувшейся в воду, что локон рыжих кудрей очаровательницы, заставившей вспомнить о несчастной Гелле, герцог уподобил золотому руну и прикрепил сладостную добычу к своей нагрудной цепи. Другие шептались об одном из членов правящей семьи, подобно античному Ясону счастливо избежавшем плена в Колхидской Мингрелии.
В переносном же смысле в походе за Золотым Руном видели поиск духовного озарения, обретение бессмертия и преодоление темных сторон человеческой природы, а также символ завоевания невозможного[145]. И хотя при дворе Филиппа Доброго алхимики усердно пытались получить философский камень, все превращавший в золото, не подлежало сомнению, что подлинным сокровищем Нидерландов была обыкновенная овечья шерсть, превращавшаяся в золотые монеты, ибо из подобного руна искусными руками мастеров создавались не только всевозможные дорогие ткани, но и имитировавшие умело окрашенными нитями живопись, баснословной стоимости безворсовые ковры-шпалеры, пополнявшие деньгами казну герцогов Бургундских.
