Шарль Монтескье - Избранные произведения о духе законов

Вот образчик прекрасных указов китайских императоров. «Наши предки, — говорит один из императоров династии Ганг, — держались того правила, что если есть мужчина, который не пашет, и женщина, которая не прядет, то кто-нибудь в империи вследствие этого страдает от холода или голода…». И в силу этого правила он повелел разрушить множество монастырей бонз.

Третий император двадцать первой династии, которому показали несколько драгоценных камней, найденных в шахте, велел эту шахту закрыть, не желая обременять свой народ работой на дело, которое не могло ему доставить ни пищи, ни одежды.

«Наша роскошь дошла до того, — говорит Киявенти, — что народ украшает шитьем башмаки тех самых мальчиков и девочек, которых ему приходится продавать вследствие нищеты». Когда столько людей занято изготовлением одежды для одного, то как не быть людям, которые нуждаются в одежде? Когда на одного возделывающего землю приходится десять поедающих ее плоды, то как не быть людям, которые нуждаются в пище?

Из истории Китая видно, что там было двадцать две сменивших друг друга династии; это значит, что Китай испытал двадцать две революции общего характера, не считая множества частных. Три первые династии были у власти довольно долго, потому что они управляли благоразумно и государство не было так обширно, как впоследствии. Вообще же можно сказать, что все династии начинали довольно хорошо. Добродетель, осмотрительность, бдительность необходимы в Китае;

ими знаменовалось начало правления каждой династии, но под конец они исчезали. Весьма естественно, в самом деле, что императоры, которые были воспитаны в суровой военной обстановке и только что низвергли с престола род, погрязший в наслаждениях, сохраняли добродетель, которая принесла им столько пользы, и страшились наслаждений, гибельные последствия которых они видели. Но после трех-четырех таких государей преемники их снова начинают предаваться разврату, роскоши, праздности, наслаждениям. Они замыкаются в дворце, ум их слабеет, они рано умирают, семья клонится к упадку;

сановники усиливаются, возрастает влияние евнухов, на престол начинают возводить только детей; дворец становится врагом империи, праздные люди, населяющие его, разоряют тех, кто трудится; наконец, появляется узурпатор, который свергает или убивает императора и основывает новую династию;

третий или четвертый правитель этой династии уходит в тот же дворец на новое затворничество.

Утрата женщинами добродетели связана с таким множеством пороков, вся душа их так глубоко извращается, исчезновение этой главной опоры нравственности влечет за собою утрату стольких других добродетелей, что публичную непристойность можно рассматривать как величайшее из несчастий народного государства и верный признак скорого изменения в его устройстве.

Поэтому хорошие законодатели требовали от женщин известной строгости нравов. Они изгоняли из своих республик не только порок, но даже видимость порока. Они изгнали даже эти порождаемые праздностью галантные отношения, которые делают женщин способными развращать других, прежде чем они сами успеют развратиться, которое придают цену всевозможным мелочам и обесценивают то, что действительно важно. Под влиянием таких отношений люди начинают руководствоваться в своем поведении лишь правилами боязни показаться смешными — этими правилами, которые так мастерски умеют устанавливать женщины.

В монархиях женщины не отличаются скромностью, так как, будучи по условиям своего общественного положения призваны ко двору, они заражаются там духом вольного обращения, можно сказать, единственным, который там поощряется. Каждый стремится использовать их благосклонность и страсти в целях карьеры. И так как по свойственной им слабости гордость заменяется у них тщеславием, то роскошь всегда царствует вместе с ними.

В деспотических государствах женщины не вносят роскоши, но они сами становятся там предметом роскоши. Рабство их должно достигать крайних пределов. Каждый приноравливается к духу правления и перенимает то, что видел у других. Так как законы там очень строги и применяются без промедлений, то люди боятся, чтобы свобода женщин не наделала им хлопот. Их ссоры, их болтливость, их злобность, их склонности, их ревность, их подстрекательство — это искусство мелких душ подчинять себе великие души — не могли бы там остаться без последствий.

Кроме того, властители этих государств, издевающиеся над человеческой природой, имеют по нескольку жен, которых по тысяче причин они вынуждены держать взаперти.

В республиках женщины свободны по закону, но порабощены правилами нравственности; роскошь изгнана из этих государств, а вместе с нею — разврат и пороки.

В греческих городах, где люди не исповедовали той религии, которая почитает добродетелью чистоту нравов даже у мужчин; в греческих городах, где темный порок господствовал во всей своей необузданности, где любовь приняла формы, о которых мы не решаемся даже упоминать, между тем как чистая дружба находила себе приют только в браке, — добродетель, простота, целомудрие женщин достигли такой высоты, что не видано было в мире народа, столь благоустроенного в этом отношении.

У римлян не было, как у греков, особых должностных лиц для надзора за поведением женщин. Цензоры наблюдали за ними так же, как и за всеми прочими жителями республики. Установленную у греков должность заменял домашний суд. Муж созывал родственников жены и судил ее в их присутствии. Этот суд поддерживал чистоту нравов в республике, но и сам он поддерживался этими нравами. Он должен был судить не только за нарушение законов, но и за безнравственность. Но чтобы судить за безнравственность, надо иметь безупречные нравы.

Наказания, налагаемые этим судом, могли быть только произвольными, какими они на самом деле и были, так как все, что касается нравов, все, что относится к правилам скромности, не может быть определено в своде законов. Законами можно определять наши обязанности к другим; но трудно обнять ими все наши обязанности к себе самим.

Ведению домашнего суда подлежало все поведение женщин. Но в числе преступлений, выносившихся на его рассмотрение, было одно, которое подлежало еще и публичному обвинению; таким преступлением было прелюбодеяние — потому ли, что в республике такое нарушение законов нравственности по важности своей должно было обратить на себя особое внимание правительства, или потому, что развратное поведение жены заставляло подозревать в том же и ее мужа, или, наконец, вследствие опасения, что порядочные люди предпочтут скрывать и оставлять без последствий это преступление, чем карать и мстить за него.

Как домашний суд, так и публичное обвинение исходили из нравов, вследствие чего оба эти учреждения пали с падением нравов и исчезли вместе с республикой.

Установление questiones perpetuae, т. е. разграничение юрисдикции преторов, и все более утверждавшийся обычай, по которому все дела подлежали суду этих преторов, ослабили деятельность домашнего суда до такой степени, что когда Тиберий обратился к нему для решения нескольких дел, историки уже увидели в этом нечто совсем необычное, как бы восстановление древнего обычая.

С установлением монархии и переменой в нравах прекратилось и публичное обвинение. Можно было опасаться, что в ряде случаев бесчестный человек, оскорбленный презрением к нему со стороны женщины, раздосадованный ее упорством, озлобленный самой ее добродетелью, мог воспользоваться этим обычаем, чтобы ее погубить. Закон Юлия предписал, чтобы каждому обвинению женщины в прелюбодеянии предшествовало обвинение ее мужа в потворстве ее распутству, что значительно сократило число этих обвинений и, так сказать, подорвало их.

Сикст V хотел, повидимому, восстановить публичное обвинение. Но не требуется долгих размышлений, чтобы понять, что в такой монархии, как его собственная, этот закон был еще более неуместен, чем во всякой другой монархии.

По римским законам женщина находилась под постоянной опекой, если она не состояла под властью мужа. Эта опека поручалась ближайшему родственнику мужского пола и, судя по народной поговорке, очень стесняла их. Это было хорошо для республики, но не было необходимо в монархиях.