Баба Мила, не принимая возражений, налила нам из пузатой крынки козьего молока, к каждой глиняной кружке положила по пресной лепешке. И лишь когда мы расселись у стола, присела сама на уголок, подперла щеку загрубевшей от земледелия старчески бугристой рукой и приготовилась слушать. Дед Никита медленно излагал, зачем приехали, представил меня с гордостью: «Он у нас предприниматель!»
– Хотелось бы взглянуть, что ваша земля интересного хранит, – добавил я, стараясь сгладить впечатление от наивного деревенского бахвальства моего родственника.
Баба Мила слабо шевельнула ладонью:
– И-и-и, миленький, разве что осколки да снаряды, да пули, да, как по всей святой Руси, безвестные могилки с косточками мучеников! – поднялась и, наклонившись к лакированному под красное дерево комоду, отперла одно из отделений ключиком из большой позвякивающей связки, помещавшейся у нее в глубоком кармане сарафана под передником.
Рассохшийся комод отвечал ее усилиям жалобным скрипом и треском. Баба Мила достала перевязанную выцветшей розовой тесемкой пачку пожелтевших от времени фотографий. Раскладывая их перед нами по столу, будто собирая неведомый пасьянс давних чудес, поясняла:
– Это снимки довоенные. Видите, хутор был большой, зажиточный. А это наш храм. Только от него в войну одни черепки остались.
Монотонно, почти сливаясь тембром голоса с тихим тиканьем настенных часов и еле слышным шуршанием при движении их маятника, хозяйка рассказывала, как пришла война, началась оккупация, на хуторе стоял довольно крупный немецкий гарнизон, и помещалась одна из тыловых частей обеспечения. Главный склад немцы устроили в подвале храма. Местных жителей привлекали для погрузки-разгрузки, а машин и подвод много приходило! И сама хранительница легенды, и ее родные регулярно таскали ящики, коробки и бочки в подвал храма. Немцы поигрывали оружием, покрикивали на жестком, гортанном своем наречии – обращались с ними грубо и презрительно. И так повторялось едва ли не каждый день.
Странным образом баба Мила умела увлечь слушателей: не многословила, не сбивалась на излишние подробности, слова подбирала простые и точные, и текли они ясной рекой, – и я уже ловил себя на мысли, как будто душою оказался в тех временах и обстоятельствах, и тоже с женщинами, стариками и ребятишками, кто постарше, таскаю, поеживаясь под взглядами врагов, эти неподъемные пахнущие техническим маслом, краской и сургучом грузы. А между тем она говорила о том, что как раз стояла страда – и каждый день работы на огородах и в поле был для хуторян на счету и бесценен, потому что слабыми силами без мужиков и так-то не управлялись, а тут еще чертовы фрицы со своей гоньбой! И от этих принудительных работ на врага ожидались только одни «барыши» – голодная зима и весна, падеж скота да болезни. Потому кто-то из местных и догадался «свистнуть» партизанам, которые довольно скоро передали информацию в штаб ближнего фронта. А там командиры отреагировали по-нашенски: раздавим гадину! И вот как-то с утра налетели советские «бомбовозы» и закидали бомбами все вокруг… Баба Мила горестно вздохнула:
– Не повезло хутору! Ведь кроме немцев погибло много наших – местных, бревна на бревне в прямом смысле не осталось – и склады раскрошены, и храм наш превратился в кучу битого кирпича… «Но что же тут особенного?» – спросите вы. – «И что же тут искать?» А дело в том, что, едва от нежданного воздушного удара оклемавшись, немцы пытались собрать оставшихся в живых стариков да детишек и приступить к разбору завалов. На наше счастье, через два дня началось одно из крупнейших наступлений – и вскоре на хутор вошли советские войска. А теперь для вас главное: после войны на хутор почитай что никто и не вернулся – поубивало всех; а если кто и приходил, горевал и разворачивался сразу в другие края, потому что ведь все было сожжено, разрушено… разве только два-три дома уцелело – вот как мне повезло, – в ее голосе зазвучала далекая горечь иронии, печаль неизгладимых воспоминаний – и я понял, что, скорее всего, и ее родные погребены под руинами того налета. – Вот и осталась я одна-одинешенька после войны коротать свой век – решилась доживать где и родилась, поздно было искать новые места! – она замолчала и сидела поникшая, низко склонив голову.
– Понимаешь, туда – вносили, а оттоль-то выносу не было, – завершил дед Никита, – да и носа на хутор никто потом не казал.
Я взял снимок храма. Стал рассматривать и сразу обратил внимание, что храм – не то чтобы типовой, но из сравнения общих архитектурных черт явствовало, что такой же храм мне уже приходилось видеть в Подмосковье – в соседствующем с моим родным Семеновским селе. Возможно, и в те времена существовали какие-то общие проекты строительства. Баба Мила на чистой четвертинке почтовой бумаги нарисовала подробную схему, как найти руины. Мы тепло поблагодарили ее, сердечно с нею простились и сели в машину.
Проблем не возникло – как и большинство храмов, этот стоял на самой высокой точке хутора. Но, как и говорила баба Мила, от него сохранилась лишь груда битого кирпича. На этих нескольких десятках квадратных метрах обломков работать с металлоискателем было невозможно, потому что звенело все: и остатки кровли, и еще что-то – в общем, место было достаточно замусоренное.
Тогда я отделился от нашей группы, медленно обошел и внимательно оглядел руины, вспомнил аналогию с хорошо мне знакомым храмом в подмосковном селе, и – возникла догадка, что, с одной стороны, есть вероятность с небольшими усилиями добраться до окон: если проект действительно похожий, то эти небольшие цокольные окна должны существовать и соединять с подвалом. Я оценил ситуацию: первое – храм достаточно велик, а подвал может быть и еще больше; второе – по словам бабы Милы, перед тем как его разбомбили, туда приходило очень много машин, и все это имущество отступающих немцев усилиями чуть ли не поголовно всех хуторян в течение нескольких суток заносилось-загружалось в подвал храма; третье – по ее же утверждению, ни до бомбежки, ни после нее оттуда никто и ничего не вывозил; четвертое – там должны были находиться ценности, раз немцы даже после катастрофы пытались силами жителей разгрести завалы.
Вывод я сделал моментально: что-то интересное под завалом есть наверняка – жаль, никто не может сказать что, но в одиночку и даже с владельцем «Нивы», и даже с привлечением моих родственников, впрочем, вряд ли пригодных для такой работы по возрасту, добыть похороненные немецкие запасы (а может, это и награбленное?) – невозможно. Будто прочитав мои невеселые мысли, дед Никита спросил:
– Али помощь требуется? Так я сейчас!
И отправился вдоль по улице, по обеим сторонам которой стояли жалкие остовы домов с редкими вкраплениями наспех отремонтированных обшитых фанерой дачек. Вернулся он с двумя молодцами, мрачной и неухоженной наружности и оборванно-бомжацкого вида. Когда они подошли вплотную, в нос мне ударил тяжкий сивушный дух вчерашнего перегара и сразу же прояснилась причина мрачности: этим забулдыгам еще не удалось обрести вожделенный опохмел. Своими физиономиями, небритыми и синюшными, они были схожи, как близнецы. Обращались друг к другу по кличкам: один величал друга Пузырем, другой ответствовал ему именем Кол. Таких вот помощничков Бог послал нам в это раннее приветливое утро. Они молча топтались возле меня, причем Пузырь – как я понял, кличка ему пристала из-за общей опухлости алкаша, тогда как его товарищ был тощим и рослым – лениво ковырял в носу.
– И сколько хотят? – негромко спросил я деда Никиту.
Он махнул рукой:
– Пустяки: литр и хороший шматок сала.
– Каждому!!! – напоминая героя всенародно любимого фильма, возгласил Кол.
– И по стопке прям щас! – сымпровизировал его товарищ.
– Насчет каждому – перебьетесь, – солидно возразил дед Никита, – и так на ногах еле держитесь. А вот, – повернулся ко мне, – налить бы им, Володя, надо! – и, опровергая уже просящиеся на язык мои возражения, весомо добавил: – Иначе куражу в работе не быть!
Я налил. И сала отрезал. Брусочки положил на толстые ломти ароматного хуторского серого хлеба. Кол громко сглотнул слюну. Оба придвинулись. Я отвернулся, чтобы не видеть этого зрелища, – и вовремя: Пузырь то ли от жадности, то ли измученный организм его уж не принимал «живительное зелье» – подавился и долго надрывно кашлял…
Увы! Теперь им потребовалось закурить. Это едва не стало проблемой, поскольку ни я, ни тем более мои родственники табаку на дух не выносим. К счастью, у нашего компаньона и хозяина транспортного средства нашлась полуопустошенная пачка «Ватры» – ностальгическая, Моршанской табачной фабрики. Я очень пожалел о том, что, послушавшись деда Никиту, налил им «допинга» до того, как они приступили к труду, потому что эта доза казалась малой и с необходимостью требовала добавки. Налитая же следующая приводила к желанию усилить эффект предыдущей – и тем хуже они работали…
