55, 57). В конце концов, разве Иисус не сказал богатому юноше, что «единственный способ войти в жизнь — это соблюсти заповеди» (J. Bates,
The Seventh Day Sabbath: A Perpetual Sign [1846], 19; ср.
Слово к малому стаду, с. 21; J. Bates,
Vindication of the Seventh–day Sabbath, 7)?
Второй серьезной тенденцией был резкий тон, в котором частенько благовествовали служители–адвентисты седьмого дня. Они обнаружили, что могут собирать большие толпы, вызывая на дискуссию местных проповедников других вероисповеданий по таким вопросам, как истинная суббота или состояние людей после смерти. Людям нравилась горячая перепалка, они заполняли залы, где велись дебаты, предоставляя тем самым адвентистским проповедникам возможность донести до них «благую весть». Будучи прилежными исследователями Библии и искусными спорщиками, адвентистские служители привлекали на свою сторону многих слушателей. Но, стремясь преподать им «истину» таким вот способом, они зачастую проявляли агрессивный дух, в котором было много доктринальной чистоты и мало доброты и любви Христовой.
Третьей неприятной тенденцией, возникшей в Церкви в 1870–х и 1880–х годах, было все возрастающее стремление адвентистских руководителей сохранить и защитить свои богословские представления, а не продвигаться вперед в постижении библейского учения. Так, на сессии Генеральной Конференции 1883 года специально назначенный комитет из десяти человек отверг толкование семи труб, предложенное одним из служителей, отчасти на том основании, что оно
«может подорвать некоторые из наиболее важных и фундаментальных пунктов нашего вероучения»
( Ревъю энд Геральд, 27 ноября 1883 г., с. 741).
Четвертая тенденция состояла в том, что трудам Елены Уайт стали придавать больше значения в разъяснении доктринальных вопросов. К примеру, в первые три с половиной десятилетия существования Ревъю энд Геральд редакторы этого издания постоянно отвечали на вопросы, которые им направляли, на основании одной только Библии. Ситуация стала меняться в 1880–х годах, когда они начали ссылаться на мнение Елены Уайт по той или иной библейской проблеме (см., например, Ревью энд Геральд, 17 апреля 1883 г., с. 250). Эта практика с течением времени только закреплялась — по мере того как молодая Церковь удалялась от своих корней.
В заключение следует сказать, что первый период становления адвентистского вероучения (1844—1885) характеризовался тем, что Церковь пыталась ответить на вопрос: что есть адвентистского в адвентизме? Она вошла в 1880–е годы, подчеркивая свои отличительные доктрины в контексте ключевых текстов Книги Откровение. Кроме того, Церковь вошла в это десятилетие вместе с четырьмя тревожными тенденциями, которые возникли на раннем этапе ее исторического развития. Все эти факторы сыграли важную роль на сессии Генеральной Конференции в Миннеаполисе в 1888 году, когда руководство Церкви столкнулось лицом к лицу со вторым наиважнейшим вопросом самосознания — что есть христианского в адвентизме?
Глава 5
Что есть христианского в адвентизме? (1886—1919)
Первые адвентисты седьмого дня дорожили своей идентичностью. Они любили свои великие отличительные доктрины — о Втором пришествии, субботе, святилище и состоянии мертвых. А в качестве звеньев, скрепляющих их вероучение воедино, они рассматривали цепь пророчеств, протянувшуюся от Откр. 11:19 до Откр. 14:20. У них не было никаких сомнений в том, что адвентизм — пророческое движение. Но в процессе поиска ответа на вопрос: «Что есть адвентистского в адвентизме?» они в значительной мере потеряли из виду христианские аспекты своего вероучения. И эта проблема встала перед ними во весь рост в конце 1880–х годов.
Во второй половине 1880–х годов адвентизм седьмого дня столкнулся с новым кризисом идентичности. Нам будет легче проникнуть в суть проблемы, если мы признаем, что адвентистское вероучение состоит из двух категорий взаимосвязанных истин. Первая категория включает в себя те доктрины, которые сближают адвентистов с прочими христианами, а именно спасение по одной только благодати через веру, непреходящее значение Библии и историческая роль Иисуса как Искупителя мира. Вторая категория включает отличительные основополагающие учения адвентизма, которые мы рассматривали в 4–й главе.
Поскольку адвентизм девятнадцатого века существовал в основном в рамках христианской культуры, то адвентисты не стремились акцентировать внимание на учениях, которые они разделяли с другими христианами. В конце концов, зачем проповедовать спасающую благодать баптистам, если они и так в нее верят? Логичнее доносить до них отличительные адвентистские истины, дабы эти люди восприняли их и обратились в адвентизм седьмого дня.
Сорок лет подобного благовестия привели к своеобразному размежеванию между адвентизмом и остальным христианством. Поэтому Елене Уайт пришлось написать в связи с сессией Генеральной Конференции 1888 года (проводившейся в Миннеаполисе, шт. Миннесота), что адвентистам нужно проповедовать «евангельскую весть о Его благодати», дабы «мир не говорил более, что адвентисты седьмого дня все время толкуют о законе, но не учат и не верят в Христа» (Свидетельства для проповедников, с. 92). Короче говоря, к концу 1880–х годов адвентизм встал перед необходимостью внести поправки в свой богословский курс.
Запустили этот процесс два сравнительно молодых проповедника из Калифорнии — Алонсо Т. Джоунс и Эллет Дж. Ваггонер. Эти молодые люди стали известны благодаря своим учениям о сущности десяти рогов из 7–й главы Книги Даниила и о природе закона в Послании к Галатам. Президент Генеральной Конференции Джордж Батлер и редактор Ревью энд Геральд Урия Смит выступили решительно против их богословского новаторства. Борьба, начавшаяся в середине 1880–х годов, достигла своей кульминации на сессии Генеральной Конференции в октябре 1888 года.
В долгосрочной перспективе эти заседания, как мы увидим далее, сказались не столько на выяснении сути закона в Послании к Галатам или десяти рогов в пророчестве Даниила, сколько на внимании, которое адвентисты стали вновь уделять плану спасения. Ваггонер, по сути, воспользовался миннеаполисской кафедрой для того, чтобы выйти за узкие рамки «галатийского» вопроса и дать толкование праведности по вере во Христа в целом. Таким образом, тема, с которой он начал, стала поводом для более широкого обсуждения — чего изначально и не без оснований опасались Батлер и Смит.
Эти пожилые братья боялись, что новые акценты, которые пытались расставить Джоунс и Ваггонер, заглушат, а то и вовсе разрушат отличительные доктрины адвентизма. Так что сессию Генеральной Конференции 1888 года нужно рассматривать как кризис идентичности первого порядка. Вопрос: «Что есть адвентист в адвентизме?» оказался под угрозой со стороны вопроса: «Что есть христианин в адвентизме?» (Более широко в богословском смысле
