Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Здесь, в этом разговоре, выявляются два различных характера, два разных взгляда на жизнь. Фрол Минаев, умный, серьёзный, относится к той категории людей, которых принято называть «себе на уме». Он готов вместе со Степаном пойти в Крым или на калмыков, но идти на Москву и тряхнуть царя ему не по душе. Он осторожен, не любит рисковать. Он видит слабые места разинского движения уже в самом начале его. И разумеется, не видит выгоды в поддержке движения, которое заранее обречено на провал, потому что верится ему: не одолеть Степану с его войском целый народ, не одолеть державу.

«Не пойдут мужики за Степаном», – убеждённо говорит Фрол Минаев, и не пойдут просто потому, что «они с материным молоком всосали, что царя надо слушаться». Идут за Степаном только те, кому «терять нечего, рванина», которым «погроблить да погулять», и вся радость.

Яростно протестует Степан Разин против такой философии, философии раба, привыкшего принимать жизнь такой, какая она есть, ничуть не задумываясь о её противоречиях, не заботясь о других, лишь бы самому было хорошо и уютно на земле. Фрол не бегал ни от татар, ни от турка, ни от шаховых людей. Но там он «свою корысть, что ли, знал». Вот, оказывается, в чём дело, «за рухлядь какую-нибудь не жалко жизнь отдать, а за волю – жалко». Сурово говорит ему Разин: «Тебе кажется, за волю – это псу под хвост. Вот и я говорю – раб ты. По-другому ты думать не будешь, и зря я тут с тобой время трачу. А мне, если ты меня спросишь, всего в свете воля дороже… Веришь ты: мне за людей совестно, что они измывательства над собой терпют. То жалко их, а то – прямо избил бы всех в кровь, дураков». В чём же смысл жизни? В том, чтобы сладко есть да мягко спать, наслаждаться другими земными благами? Напрочь отвергает Степан Разин такую философию. И он не чужд земных наслаждений, и он порой со всей широтой своей души и щедростью отдаётся разгулу; не прочь приласкать какую-нибудь красотку, и он готов и сытно поесть и всласть пожить, но всё это не главное в его жизни. Если б только для этого человек рождался, то лучше б он не появлялся на свет. Зачем цепляться в таком случае за жизнь? Что был человек, что не был – ведь всё равно, людям, миру не холодно и не жарко от такой жизни. Такие люди, как Фрол, вызывают у Степана недоумение, жалость, не понимают они своего предназначения на земле: «Не было тебя… и не будет. А народился – и давай трястись, как бы не сгинуть! Тьфу! Ну – сгинешь, что тут изменится-то?»

Степан Разин верит, что таких, как Фрол, не много на Руси, что найдутся люди, которые пойдут за ним сражаться за волю и справедливость. Он не раскрывает полностью свои мечты и замыслы, понимая, что перед ним враг. Только после пленения в Кагальнике, после тяжких поражений Степан Разин мужественно и смело признаётся в своей самой горькой ошибке. Читателю совершенно ясно, какую ошибку имеет в виду Степан: прав Матвей Иванов, нельзя было бежать из-под Симбирска и бросать крестьянские рати. Горько раскаивается и тяжко страдает донской атаман, что не послушался доброго совета.

Но, и закованный в цепи, Степан Разин остаётся сильным, стойким, мужественным. Он твёрдо верит, что его дело не пропало даром: «Не пропадёт эта думка – про волю. Запомнют её. Вот и – дал. Не теперь, после – умней станут… Похрабрей маленько – возьмут. Нет, Фрол, ты меня не жалей. Ты мне позавидуй, правда. Великое дело – сковали! Ну – сковали… Ну – снесут в Москве голову. Что же? Всякому мёртвому земля – гроб. Ты не помрёшь, что ли? А думу, какую я нёс, её не скуешь. Ей, брат, голову не срубишь».

Степан Разин мечтал о том, чтобы люди не делились на холопов и бояр, чтобы все они были вольными казаками, по своей воле собирались в круг и выбирали атаманов. «И чтоб даней они никому не платили, а только как нужда объявится, то делили б на всех поровну и с дворов собирали. А всякие промыслы и торговлишку вели бы по своей охоте. Только чтоб никому выгоды не было: чтоб никто обманом ли, хитростью ли не разживался. А как кто будет промышлять али торговать убыточно для других: разорять того и животы дуванить. А судьи чтоб были – тоже миром излюбленные… Чтоб не судили они только слабого да невинного, а всех ровно…» Вот думы, которыми поделился атаман с царем в свой последний час: нет, он не губил души людские, наоборот, он их распрямлял, заронив в них мечту о вольности святой. До последней минуты Степан Разин сохранял спокойствие, мужество, «стойкость и полное презрение к предстоящей последней муке и смерти». Только услышав мольбу брата Фрола о пощаде, Степан Разин, уже изувеченный, крикнул ему: «Молчи, собака!» Крикнул «жестко, крепко, как в недавние времена, когда надо было сломить чужую волю».

Итак, три романа о Степане Разине Чапыгина, Злобина и Шукшина, три изображения одной и той же исторической личности, одних и тех же событий и фактов прошлого, три разных по языку как строительному материалу, по всей образной системе. И каждый из них по-своему интересен, понятен, оправдан велением своего времени.

Перед историческими романистами давно уже стоит дилемма: точно ли следовать фактам истории, ничего не домысливая и не фантазируя, или же передать дух эпохи, создать правдивые образы. Одни точно следуют историческим фактам, сдерживают, ограничивают себя. Другие берут только основные факты, оставляя за собой право домысливать, особенно там, где нет исторических свидетельств. Главное, чтобы писатель воплощал в своём произведении историческую правду, передавал дух и атмосферу эпохи, правдивость человеческих отношений. Но сколько пришлось повоевать Чапыгину за своё право художника не придерживаться слепо исторических фактов!

В своё время было высказано немало суждений, будто Чапыгин «понимает историческую действительность как действительность, непохожую на современность, будто для него вообще основной интерес исторического материала заключается в несходстве исторической действительности с действительностью современной, в этих её дифференциальных признаках, в том, что эту историческую действительность непосредственно отделяет от современности». Вот почему, дескать, «так сильна у Чапыгина моментами экзотика нравов, характеров, быта, и резко бросается в глаза описательный характер произведений его» (Звезда. 1935. № 7).

Роман Чапыгина называли «антиисторическим», он, дескать, «построен на неверной исторической концепции», «пропитан значительно больше влияниями русского буржуазного историка Костомарова, чем марксистской историографией». «Разин в романе часто изображается в излюбленной буржуазными романистами манере: пьяным и озорным» (30 дней. 1936. № 3).

Да, в романе есть неточности, преувеличения и отклонения от исторических фактов, но ведь это художественно оправданные отклонения. Чапыгин прекрасно осознавал задачи романиста. Горькому он сообщал, что закончил роман по замыслу до конца – начал встречей с Ириньицей и кончил её смертью. В сюжетной завершённости он видел своё художественное достижение. И судьба Ириньицы, как и судьбы многих других действующих лиц романа, по-настоящему и глубоко волнует сегодня. Вспомним боярина Киврина и его сына, боярыню Морозову, вспомним ещё раз все сцены, в которых ярко, сочно передаются быт эпохи, колорит времени, обычаи и нравы русских людей, вспомним фигуру Степана Разина, вспомним всё это и поймём, насколько односторонни и несправедливы были некоторые критики в оценке романа.

Несправедливым в оценке этого исторического художественного полотна был и Ст. Злобин. Полемизируя с американским ученым Леоном И. Тварогом, Ст. Злобин называет роман А. Чапыгина «Разин Степан» – «первым романом стихийного и страстного протеста против салонно-барской интерпретации Разина и крестьянских революционных движений в России». А. Чапыгину Ст. Злобин отводил роль яростного ниспровергателя буржуазных толкований личности Степана Разина. И только. Более того, по уверению Ст. Злобина, роман Чапыгина – «импрессионистичен»: «В этом романе больше всего эмоции, импульсивного разрушительного порыва, направленного против лживого, барского, искажающего изображения Степана Разина». «Ни серьёзного исследования источников, ни анализа документации, ни марксистского научного подхода к рассмотрению, сопоставлению и отбору фактов и документов у А. Чапыгина нет, да и быть не могло». Ст. Злобин отказывает А. Чапыгину в звании исторического советского писателя в «теперешнем нашем понимании», А. Чапыгин всего лишь «страстный партизан, для которого партизанская борьба против деникинщины, колчаковщины и иностранных империалистических интервентов слилась воедино с разинской борьбой против боярщины и насилий ХVII века» (Иностранная литература. 1958. № 4).

Степан Злобин следовал другой концепции: исторический роман должен отличаться максимальной для художественного произведения точностью и документальностью, приближением к классовой правде. Действительно, с этой точки зрения его роман бесспорен. Точно изложены исторические факты, показаны картины жестокого угнетения крестьянства, боярского своеволия и злодейства. Но все это порой производит впечатление иллюстрации к социологическим выкладкам. Да и сам Степан Разин местами становится чересчур мудрым и всезнающим, начисто лишённым стихийного бунтарства и бессознательных порывов.