Анализируя общественно-литературную обстановку 20-х годов, сравнивая Блока и Есенина с такими советскими поэтами, как Казин, Светлов и Безыменский, Солоухин приходит к выводу, что это всё равно что сравнивать «латунную фольгу» с полноценным золотом. Но всё-таки от литературно-художественных сравнений В. Солоухин снова переходит к своему основному вопросу:
«К моменту смерти Ленина всё было сделано, всё расставлено по местам. Основные государственные органы подавления, руководства, власти находились в руках Интернационала. ЧК (в дальнейшем ОГПУ, НКВД, КГБ), армию и ЦК возглавляли и не только возглавляли, но и контролировали на всех средних инстанциях интернационалисты. К моменту смерти Ленина в этих трёх основных государственных институтах в центре, то есть собственно ЦК, ЧК и Генеральном штабе, на уровне высшего руководства, средних руководителей, а равно и на местах, в губерниях, позднее в областях, равно и в военных округах, все руководящие нити находились, мягко сказать, не в русских руках. В тех же самых руках и все средства массовой информации, все газеты, журналы, книжные издательства, от главного редактора до заведующего хозяйственной частью, от Мехлисов, Авербахов, Кольцовых, Стеловых до Богорадов вся пресса, литературная критика, радио, все второстепенные государственные институты вроде профсоюзов, министерств, главков, трестов, торговли. Медицины, педагогики – всё было занято и захвачено, всё было пронизано, всё крепко держалось в руках…
Сразу же можно сказать, что к моменту смерти Сталина (тридцать лет власти) по крайней мере в КГБ, ЦК и армии не осталось практически ни одного интернационалиста. То есть, может быть, были один-другой, даже и больше, но это уже было не принципиально. Принципиально их не было. Не знаю уж, какими соображениями руководствовался Сталин, отбирая революцию из рук Интернационала и пытаясь сделать её явлением национальным. Им Россия нужна была лишь как средство, для него она стала самоцелью… Сталин понял, что он должен захватить власть у захватчиков… В первые годы игра была двойной. Одной рукой он отбирал власть у Троцкого, Каменева, Бухарина, Ягоды, Гамарника и т. д., отдавая эту власть Ворошилову, Тимошенко, Жданову, Щербакову, Маленкову, Абакумову, с другой стороны – взрывал храм Христа Спасителя… проводил коллективизацию, создавал трудовые армии – лагеря» (Там же. С. 165–167). И не только в этом противоречивость Сталина как создателя единого и могучего имперского государства: с одной стороны, он уничтожил национализм Вонесенского и Кузнецова, как ни благороден по замыслу был этот национализм, а с другой – он разрушил надежды евреев устроить в Крыму своё автономное государство.
В марте 1950 года К. Симонов стал главным редактором «Литературной газеты», сменив на этом посту В.В. Ермилова. Алексей Сурков стал заместителем А. Фадеева. А. Софронова назначили главным редактором журнала «Огонёк», а А. Твардовского – главным редактором журнала «Новый мир».
В книге «Глазами человека моего поколения» К. Симонов, на основе своих записок, рассказывает о том, как Сталин, председательствуя на заседаниях, высказывал свои мысли о Сталинских премиях, присуждаемых ежегодно. 6 марта 1950 года К. Симонов присутствовал при обсуждении романа «Даурия» К. Седых, повести «Ясный берег» В. Пановой, романа «Иван Иванович» А. Коптяевой, романа Э. Казакевича «Весна на Одере», получившего Сталинскую премию второй степени. К. Симонов записал: «В романе есть недостатки, – сказал Сталин, заключая обсуждение «Весны на Одере». – Не всё там верно изображено: показан Рокоссовский, показан Конев, но главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков. У Жукова есть недостатки, некоторые его свойства не любили на фронте, но надо сказать, что он воевал лучше Конева и не хуже Рокоссовского. Вот эта сторона в романе товарища Казакевича неверная. Есть в романе член Военного совета Сизокрылов, который делает там то, что должен делать командующий, заменяет его по всем вопросам. И получается пропуск, нет Жукова, как будто его и не было. Это неправильно. А роман «Весна на Одере» талантливый. Казакевич писать может и пишет хорошо. Как же тут решить вопрос? Давать или не давать ему премию? Если решить этот вопрос положительно, то надо сказать товарищу Казакевичу, чтобы он потом это учёл и исправил, неправильно так делать. Во всяком случае так пропускать, как он пропустил, – значит делать неправильно».
Этот разговор Симонов должен был передать Казакевичу: «Я встретился с ним и рассказал ему от слова до слова всё, как было. Он был в бешенстве и досаде – и на других, и на самого себя, и взад и вперед расхаживал по фадеевскому кабинету, скрипел зубами, охал и матерился, вспоминая редакционную работу над своей «Весной на Одере», как на него жали, как не только заставляли убрать фамилию Жукова, но и саму должность командующего фронтом. «Конечно, – с досадой говорил он, – Сталин правильно почувствовал, совершенно правильно. Половину того, что делает Сизокрылов, делал у меня командующий фронтом, а потом меня просто вынудили всё это передать Сизокрылову. Как я согласился, как поддался? А как было не поддаться – никто бы не напечатал, даже и думать не желали о том, чтобы напечатать до тех пор, пока я это не переделаю. А как теперь переделывать обратно? Как вставить командующего фронтом, когда роман уже вышел в журнале, уже вышел двумя изданиями, уже переведён на другие языки, как я могу теперь его исправлять, заменять одного другим?»
Казакевичем владели хорошо мне понятные смешанные чувства. Разумеется, он был рад, что всё-таки роман его получил премию, но ощущение того тупика, в который его загнали, из которого теперь неизвестно как вылезать даже с помощью Сталина, угнетало его» (Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 198–199).
Почти в это же время В. Каверин сдал в «Новый мир» свой новый роман. А. Твардовский высказал ряд критических замечаний. Редактор журнала делала всё, чтобы сохранить целостность рукописи, но приходилось сокращать и искажать творческий замысел. Автор защищался, но не устоял. И вот В. Каверин в своих воспоминаниях сообщает спустя много лет:
Искажённый до неузнаваемости, роман был напечатан на страницах «Нового мира» в 1952 году… Прошёл месяц, другой, и я случайно встретил Твардовского в Союзе писателей.
– Ну что ж! Почти «Джейн Эйр», – сказал он» (Каверин В. Эпилог. М., 1989. С. 433). Этот факт тоже угнетает читателей В. Каверина. Но угнетало это не только Э. Казакевича и В. Каверина, но и всех последующих их читателей, критиков и историков литературы, для которых эти недостатки возникли от слабостей авторов, неспособных защитить свои произведения, давших не правду своего времени, как задумывалось, а нечто искажённое и неправдивое.
К. Симонов, слушая Сталина на обсуждении пьесы Бориса Лавренёва «Голос Америки», удивился тому, что он высказал по поводу недостатков пьесы, по поводу того, что пьесу критикуют:
«– Ну что же, что его критикуют, – сказал Сталин о Лавренёве. – А вы помните его старую пьесу «Разлом»? Хорошая была пьеса. А теперь вот его берут и критикуют всё с той же позиции, что он недостаточно партийный, что он беспартийный. Правильно ли критикуют? Неправильно. Всё время используют цитату: «Долой литераторов беспартийных». А смысла её не понимают. Когда это сказал Ленин? Он сказал это, когда мы были в оппозиции, когда нам нужно было привлечь к себе людей. Когда люди были – одни там, другие тут. Когда людей ловили к себе эсеры и меньшевики. Ленин хотел сказать, что литература – это вещь общественная. Мы искали людей, мы их привлекали к себе. Мы, когда мы были в оппозиции, выступали против беспартийности, объявляли войну беспартийности, создавая свой лагерь. А придя к власти, мы уже отвечаем за всё общество, за блок коммунистов и беспартийных, – этого нельзя забывать. Мы, когда находились в оппозиции, были против преувеличения роли национальной культуры. Мы были против, когда этими словами о национальной культуре прикрывались кадеты и сякие там иже с ними, когда они пользовались этими словами. А сейчас мы за национальную культуру. Надо понимать две разные позиции: когда мы были в оппозиции и когда находимся у власти. Вот тут этот был – как его? – Авербах, да. Сначала он был необходим, а потом стал проклятьем литературы.
Недавно выступал и писал в журнале Белик. Кто это? Этот тоже пользуется словами «Долой литераторов беспартийных». Неверно пользуется. Рапповец нашего времени. Новорапповская теория. Хотят, чтобы все герои были положительные, чтобы все стали идеалами. Но это же глупо, просто глупо. Ну а Гоголь? Ну а Толстой? Где у них положительные или целиком положительные герои? Что же, надо махнуть рукой и на Гоголя, и на Толстого? Это и есть новорапповская точка зрения в литературе. Берут цитаты, и сами не знают, зачем берут их. Берут писателя и едят его: почему ты беспартийный? Почему ты беспартийный? А что, разве Бубеннов был партийным, когда он написал первую часть своей «Белой берёзы»? Нет. Потом вступил в партию. А спросите этого критика, как он сам-то понимает партийность? Э-эх!»
