Нельзя не упомянуть о трагедии личной жизни Тита. Помимо прирожденной доброты и мягкости характера, он обладал и многими другими качествами, которые умеют ценить женщины. Светоний пишет:
«Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с летами, все больше и больше: замечательная красота, в которой было столько же достоинства, сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни невысокий рост, ни слегка выдающийся живот; исключительная память и, наконец, способности едва ли не ко всем военным и мирным искусствам. Конем и оружием он владел отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески с охотой и легкостью, даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл на кифаре искусно и красиво». (Там же, 3)
Упомяну заодно, что Тит умел еще очень быстро стенографировать и искусно подражать любому почерку.
Первая жена Тита умерла рано. Вторым браком он женился на девушке из знатного рода Марции Фурнилле. Она родила ему дочь Юлию. Но брак был неудачным, и молодые супруги расстались. В мировой художественной литературе немало места уделено связи Тита с иудейской принцессой Береникой, о которой я вскользь упомянул ранее. Светоний об этом пишет крайне скупо. Согласно его свидетельству, в Риме говорили, что Тит собирался жениться на Беренике, но, став принцепсом, «...тотчас выслал из Рима, против ее и против своего желания». Можно ли предположить, что оба они испытывали сильное и глубокое чувство? Думаю, что да. Сестра союзника римлян иудейского царя Агриппы не могла быть пленницей римского полководца — она последовала за ним в Рим добровольно и в любой момент могла его покинуть. Однако их связь длилась девять лет — до самой смерти Веспасиана. Тит хотел закрепить ее браком. Но когда стал императором, понял — или ему достаточно ясно дали понять (быть может, еще отец), — что это невозможно. Уступая общественному мнению, Тит расстается со своей подругой вопреки обоюдному желанию. Трагедия любви и гордости...
Вообще, в силу своего уважения к согражданам, император Тит очень считался с общественным мнением. Не только людей знатных, но и рядовых и малоимущих.
Его правления не миновали стихийные бедствия: извержение Везувия, пожар Рима, бушевавший три дня и три ночи, «моровая язва», какой никогда не бывало.
«В таких и стольких несчастиях, — пишет Светоний, — обнаружил он не только заботливость правителя, но и редкую отеческую любовь, то утешая народ эдиктами, то помогая ему в меру своих сил. Для устроения Кампании он выбрал попечителей по жребию из числа консуляров. Безнаследные имущества погибших под Везувием он пожертвовал в помощь пострадавшим городам. При пожаре столицы он воскликнул:
«Все убытки — мои!» — и все убранство своих усадеб отдал на восстановление построек и храмов, а для скорейшего завершения работ поручил их нескольким распорядителям из всаднического сословия. Для изгнания заразы и борьбы с болезнью изыскал он все средства, божеские и человеческие, не оставив без пробы никаких жертвоприношений и лекарств». (Там же, 8)
Только в одном вопросе император был строг и нетерпим. Он объявил беспощадную борьбу с доносчиками и их подстрекателями. Тех и других он нередко велел наказывать на форуме плетьми, а самых злостных ссылал на дальние острова.
Правление Тита продолжалось всего два года. О какой-нибудь реформаторской или иной государственной деятельности императора за этот короткий срок ничего не известно. Скорее всего, практика управления империей оставалась такой же, как при Веспасиане. Тит скончался 13 сентября 81-го года на той же вилле, что и отец, от неизвестной скоротечной болезни. Ходили слухи, что его отравил Домициан. Светоний пишет:
«Брат не переставал строить против него козни и почти открыто волновал войска (очевидно, не те, которыми командовал ранее Тит. — Л.О.), замышляя к ним бежать — однако он не казнил его, не сослал и не перестал его жаловать, но по-прежнему, как с первых дней правления, называл его своим соправителем и преемником, и не раз наедине молитвенно и слезно просил его хотя бы отвечать ему любовью на любовь». (Там же, 9)
Когда в Риме стало известно о смерти Тита...
«...весь народ о нем плакал, как о родном, а сенат сбежался к курии, не дожидаясь эдикта (о созыве сената. — Л.О.), и перед закрытыми, а потом и за открытыми дверями воздал умершему такие благодарности и такие хвалы, каких не приносил ему даже при жизни и в его присутствии». (Там же, 11)
Даже превосходные явления жизни нередко имеют, увы, свою оборотную сторону. Исключительные достоинства Тита делали переход верховной власти от Веспасиана к его старшему сыну естественным и разумным. Но тем самым восстанавливался династический принцип наследования императорской власти (что, как мы помним, справедливо осудил еще Гальба). В силу этого принципа следующим римским императором сенат должен был провозгласить Домициана, хотя по своим личным качествам младший брат (он родился 24 октября 51-го года) являл собой полную противоположность старшему. Немалую роль в приходе к власти Домициана сыграло и настроение армии. Корпоративный дух римского войска всегда проявлялся в склонности солдат переносить свою преданность любимым полководцам на их детей. Так было с Октавианом, с сыном Германика Калигулой и его внуком Нероном. Так случилось и на этот раз.
В предыдущей главе я упомянул, что Домициан находился на Капитолии, когда легионеры Вителлия осадили там Флавия Сабина. Хотя младшему сыну Веспасиана было уже девятнадцать лет, он во время штурма храмовой ограды не проявил доблести, свойственной его отцу и брату. Поначалу спрятался в каморке сторожа, затем, закутавшись в полотняный плащ, смешался с толпой жрецов Изиды и, никем не узнанный, покинул опасное место. Некоторое время он скрывался у одного из клиентов отца, а после того как сопротивление вителлианцев было подавлено, явился в расположение флавианской армии. Его тут же провозгласили Цезарем (этот титул полагался сыну императора), и солдаты, как были после боя, увешанные оружием, проводили его в дом отца.
Вскоре и сенат одновременно с провозглашением Веспасиана императором и консулом (вместе с Титом) назначил Домициана городским претором с консульскими полномочиями — поскольку обоих консулов не было в Риме. Это, конечно, не означало, что в его руки передавалсь реальная власть в городе. Она оставалась за полководцами: сначала Антонием Примом, потом Муцианом. Тем не менее, Домициан перебрался во дворец и получил некоторые полномочия, в частности, право назначения чиновников городской администрации.
Попробуем теперь представить облик девятнадцатилетнего претора. Отрочество и юность его прошли в Риме. Жил он, по-видимому, у дяди, Флавия Сабина. Во всяком случае, мы точно знаем, что с отцом и братом Домициан не виделся с пятнадцати лет, поскольку оба они были в Иудее. Дядя Флавий упорно пробивался к высоким государственным должностям, но был беден. В связи с этим положение племянника в среде римской «золотой молодежи» оказалось незавидным. Самолюбивый и завистливый, он должен был скрывать свои чувства. Гордость его страдала, лицемерие стало второй натурой. Держался уединенно, замкнуто, черты его лица были почти всегда странно неподвижны. Там, где он мог позволить себе расслабиться, проявлялись высокомерие и грубость Домициана. Светоний упоминает, что когда однажды, еще в детстве, верная подруга отца Ценида, возвратившись из какой-то поездки, хотела его, как обычно, поцеловать, он подставил ей руку.
Единственной сферой, в которой будущий император в эти годы мог найти возможность самоутверждения, была сфера интимных отношений с женщинами. С юных лет и до конца дней Домициан отличался исключительным сластолюбием. Имея в виду уже время его правления, Светоний замечает:
«Сладострастием от отличался безмерным. Свои ежедневные соития называл он «постельной борьбой», словно это было упражнение. Говорили, будто он сам выщипывает волосы у своих наложниц и возится с самыми непотребными проститутками». (Светоний. Домициан, 22)
Тот же автор пишет о внешней привлекательности юного Домициана:
«Росту он был высокого, лицо скромное, с ярким румянцем, глаза большие, но слегка близорукие. Во всем его теле были красота и достоинство, особенно в молодые годы...» (Там же, 18)
Разглядывая фотографию скульптурного портрета молодого Домициана из национального музея в Риме, я не могу согласиться с мнением историка. Припухлые щеки, уродливо искривленная форма ушных раковин и особенно презрительная линия рта с тонкой, запрятанной внутрь нижней губой, с опущенными углами, производят неприятное впечатление.
Первое, чем он воспользовался, оказавшись вдруг на вершине гражданской власти в городе, была возможность перенести направление своих вожделений с общедоступных «жриц любви» на жен римских аристократов. Тацит упоминает о его «постыдных и развратных похождениях» в эти дни. Однако довольно скоро Домициан столкнулся на этом поприще с женщиной, не уступавшей ему по своему любострастию. Ее звали Домиция Лонгина, и она сумела крепко привязать к себе Цезаря. Он отнял ее у мужа, бывшего консула, и женился на ней. Распутство Домиции не знало границ. Когда жена изменила Домициану со знаменитым актером Парисом, он с ней развелся, а любовника убил. Но спустя недолгое время, якобы по требованию народа, вернул во дворец. Больше он ее не отпускал до конца своих дней, чему Домиция вряд ли была рада, поскольку активно участвовала в подготовке его убийства.
