Стеклянная лампа из египетской мечети, украшенная эмалью. Изготовлена в XIV веке для мамлюкского султана аль-Малика аль-Нашира. — Глазурованная чаша. Азербайджан. XII–XIII вв.
Персидский шлем с золотой инкрустацией. XIV в. — «Бронзовый котелок» из Герата, гравированный серебром и золотом. Эрмитаж, Санкт-Петербург. XII в.
Знаменитые водозаборные колеса — нории в городе Хама (Сирия) — их лицезрели воины Тамерлана.
Багдад, палачом которого стал Тамерлан.
Мавзолей Низамуддина. Старый Дели. XIV в.
Воин с конем, топчущим врага. Скульптура из Канарака (Индия). XIII в.
Поход Тамерлана в Турцию в 1402 году.
Сражение при Анкаре летом 1402 года.
Янычар.
Архитектурные шедевры, которые пощадил Тамерлан: Джвари, Грузия. 604.
Джума-мечеть в Исфагане. Конец XI в.
Среди руин древнего Мерва чудом уцелело здание мавзолея султана Сан-Дакара, возведенное в 40-х годах XII века.
В Куня-Ургенче до наших дней сохранился великолепный архитектурный памятник Средневековья — мавзолей султана Али.
Владимирская икона Божией Матери. Она спасла Русь от нашествия Тамерлана.
Отступление Тамерлана, гонимого небесным воинством, от русских границ. Миниатюра Лицевого летописного свода.
В память чудесного избавления Русской земли от нашествия Тамерлана был воздвигнут Сретенский монастырь в Москве.
Глава VI
Разгром крупных мусульманских держав
До Тохтамыша еще никогда Тимуру не встречался противник, равный ему силой, и ему стоило немало трудов разгромить Золотую Орду. Тамерланом были даны десять значительных сражений, сто боев, но всякий раз небольшим и маломощным странам, неспособным противопоставить ему единого фронта. Им были пройдены десятки тысяч километров, но создать империю он не смог. Умри он сейчас — а его возраст был уже таким, что после всего пережитого смерть неожиданностью не стала бы, — какая сохранилась бы о нем память? Ведь ни одна из тогдашних великих держав, за исключением Золотой Орды, своего оружия с ним не скрестила: ни Китай (мы еще увидим, какие претензии имела к нему эта страна), ни мусульманская империя с центром в Дели, ни мамлюкский Египет, ни Сирия, прославившаяся на весь исламский мир, ни османская Турция, которая под водительством непобедимого падишаха Йильдирим Баязида, Баязида Молниеносного, на Балканах покрыла себя славой, затмившей славу Джагатаидов. В глазах историков Тамерлан был одним из тех удачливых и жестоких кондотьеров, способных перевернуть вверх дном порядок, существовавший в той или иной точке на земном шаре, но о которых забывают сразу, как только они смыкают веки. Можно утверждать, что два десятка завоевателей Азии имели больше оснований, нежели он, для того, чтобы остаться в памяти людей. Его авторитет необычайно укрепился в результате двух последних кампаний, самых бесполезных, самых неоправданных и самых безумных, но в которых он выказал весь свой гений. Наименьшее из всего, что можно о них сказать, — это то, что желания поддержать их не возникло ни у одного эмира. То были его собственные решения. Он навязал их людям своею волей. [97]
В Самарканде все было спокойно. Город тонул в богатстве. Тамерлан трудился и старел. Но внезапно в нем проснулся авантюризм молодых лет, и он отправился воевать. Теперь он нацелился не на запад, а избрал себе жертвой Индию, или скорее, как надобно говорить, если субконтинент не объединен, Индии.
Причин для похода явно не имелось. Те, на которые ссылался Великий эмир, были надуманными и сугубо пропагандистскими. Он утверждал, что собирается покарать «неверных». Каких? Индусских принцев? Конечно же нет. Население? Оно жило под эгидой государей-мусульман. Утверждение, будто бы они обходились слишком мягко со своими подданными и ничего не делали для распространения ислама, являлось чистым лицемерием. Так в чем было дело? Не в том ли, что ему наскучило безделье, негромкое существование в покое и мире, кстати, являвшихся идеалом для монголов? Не возмечталось ли ему вновь услышать звон мечей? Но если ему всего-навсего захотелось повоевать, не следовало ли возвратиться на Запад, где оставалось незавершенным начатое им дело, судьба которого становилась все более неопределенной и которое вообще разваливалось? Намеревался ли он с выгодой для себя использовать трудности, возникшие у Дели, о которых доносили шпионы? Или он не устоял, подобно всем тем, кои в продолжение ряда столетий были владетелями Афганистана, перед мощным соблазном прибрать к рукам богатства Индо-Гангской долины? Не имелось ли у него желания потребовать наследство первого тюрка, завоевавшего Индию, Махмуда Газневи (970–1030), или намерения более скромного, а именно повторить серию набегов, беспрестанно совершавшихся монголами, начиная с Чингисхана, на эту землю, где часто их ждало поражение и лишь иногда успех, но никогда — решающая победа? Всему этому, несомненно, Тимур посвящал свои не лишенные фантазий размышления, из которых сформировался проект, превратившийся в навязчивую идею. [98]
Однако его самым сокровенным желанием, в котором он, вероятно, не признавался сам себе, было то, что родилось из наследственного подсознания тюрко-монгольских степняков: никто из них не мог спокойно видеть, как кто-то из его племени оказывался наделенным той или иной властью. Мусульмано-индийская империя находилась в руках у тюрок, и этого было достаточно, чтобы вынести ей смертный приговор. Тамерлану захотелось низвергнуть Мамлюков и Османов как раз потому, что они тоже были тюрками. Лейтмотив, который в течение веков слышался в Монголии, Исфагане и Константинополе — «на земле может быть только один государь, как на Небе находится только один Бог», — мог касаться только правителей тюрок и монголов, единственно стоивших уважения, в то время как прочие были всего лишь узурпаторами.
За период своей столетней экспансии арабы только подошли к берегам Инда. Настоящее проникновение ислама в Индию совершилось много позднее, имея отправной точкой город Газни, что в Афганистане, и усилием тюрок, потомков Газневи. Махмуд Газневи предпринял не менее семнадцати походов в Индо-Гангскую долину и основал мусульманскую империю со столицей в Дели. Его династии наследовали другие, тоже тюркские или афганские, если угодно, тюрко-афганские феодалы, а также династия Мамлюков (1206–1290), Хальджи (1290–1321) и наконец Тоглугская (1321–1414). К исходу XIV века власть Тоглугов ослабла. Если дотоле они управляли всем субконтинентом, то теперь от них начали отлагаться целые провинции: Декан в 1347 году, Бенгалия в 1358-м, Джаунпур в 1394-м, Гуджерат в 1396 году. В Дели, в этой исконной столице, сидел слабый Махмуд-шах II (1392–1412), находившийся в зависимости от собственного визиря Маллу Икбаля. В том, что осталось от империи, не умолкали смуты. В очередной раз Тимур имел перед собой не подлинно великую державу, а ее тень. Однако сия тень была способна произвести впечатление грозной силы. Делийское царство жило рентой с былого авторитета, а также благодаря своим несметным богатствам, быть может, не имевшим себе равных во всем мире. [99]
Подготовка к походу в Трансоксиане популярностью не пользовалась. Воевать надоело всем. К тому же если воинов не страшили долгие странствия по холодным землям, то им не по душе были климатические «излишества» стран, где «было жарко, как в аду». Считалось, что условия Индий годились только для конных наскоков на жертву, когда можно было быстро возвратиться в родные горы, так хорошо защищавшие от преследователей, а не для кампании, предусматривавшей углубление на территорию врага. Громкая известность индийской империи производила на рядовые массы отпугивающее впечатление. Впервые тогда воспротивилась и элита, откровенно выступившая против похода. Пассивное сопротивление элиты выводило Тамерлана из себя, но он делал вид, что ничего не происходит, и отдавал приказы так, как будто бы они вызывали у всех радость и удовлетворение. Воины повиновались, так как были к этому приучены, но их сердца к этой затее явно не лежали, что вскоре обнаружилось по прибытии в Кафиристан.
