Успевшие переправиться через реку бежали в опустевшие Вейи и укрылись за городскими стенами (18 июля 390 г.). Такое быстрое и полное поражение было неслыханно и римской истории. День битвы при Аллии (dies Alliensis), 18 июля, остался в памяти римлян навсегда одним из злополучных дней. Галлы изумились такой легкой и внезапной победе. Этот римский народ, столь надменный и самоуверенный на словах, оказался до такой степени трусливым и беспомощным в битве! Сначала победители остановились, как бы не понимая, что случилось, потом стали оглядываться, опасаясь засады, наконец, не видя ничего враждебного, принялись за грабеж. Они рассеялись по полю сражения, сняли с убитых все, что нашли на них, отрубили им головы, нагромоздили целые горы оружия и затем пьянствовали всю ночь в ознаменование победы. На следующий день они двинулись против Рима. Высланные ими вперед всадники вернулись с известием, что все городские ворота отворены, ни перед одними нет караульного поста, на стенах не видно ни одного вооруженного человека. Галлы, боясь засады и не решаясь ночью войти в город, снова остановились и расположились на ночлег между Римом и Анио.
Эта медлительность неприятеля была счастьем для римлян. В городе царствовал панический страх; в Рим прибежали только немногие из вооруженных воинов, и о защите его нечего было и думать. Правительство и граждане потеряли голову, всюду слышались стоны и вопли. Когда же невдалеке от городских стен раздались дикие крики и победные песни варваров, все, кто только был в силах владеть оружием, поспешили с женами и детьми в Капитолий, чтобы из этой крепости защищать по крайней мере родных богов и имя Рима. Остальной народ направился к Яникульскому холму и оттуда рассеялся по окрестностям. Значительная часть бежала в Цере. Туда же были перенесены жрецами Квирина и девственницами-весталками вверенные их хранению святыни; остальные священные предметы зарыли в часовне недалеко от Cloaca Maxima. Старейшие сенаторы, числом около восьмидесяти, решились: они хотели умереть за свой народ. Одевшись в почетное платье, эти старцы вышли на площадь, сели там в свои курульные кресла и ждали врага. Верховный жрец М, Фабий прочел им формулу самообречения на смерть.
На следующий день после битвы галлы без всякого сопротивления прошли через Коллинские ворота в город. Улицы были пусты, дома затворены; с тайным ужасом двигались варвары по вымершему Риму и наконец достигли площади. Здесь они увидели почтенных старцев, сидевших неподвижно в креслах, с длинными жезлами в руках; величие, которым были проникнуты черты их лиц, придавало им вид богов. С каким-то благоговением смотрели дикари на эти неподвижные фигуры, сомневаясь – живые ли это существа или изваяние из камня. Наконец один галл подошел к М. Папириусу и погладил его длинную седую бороду; старик рассердился и ударил дерзкого по голове своим жезлом из слоновой кости. Галл тотчас же зарубил его, а вслед за тем варвары бросились на остальных и умертвили их на месте. После этого они разбрелись по городу, стали врываться в дома и грабить и жечь их. Скоро пожар вспыхнул в разных частях города, а через несколько дней весь Рим представлял груду пепла, за исключением нескольких домов, в которых поселились на время предводители галлов.
Покончив с домами, галлы принялись за крепость и Капитолий. Чтобы порешить войну разом, они пошли на штурм, но были отбиты с таким кровопролитием, что не решились сделать второй попытки и сочли более удобным принудить крепость к сдаче посредством голода. Но скоро осаждающим пришлось хуже, чем осажденным. Увлеченные безумной жаждой разрушения, они вместе с домами сожгли и весь запас хлеба, находившийся в городе, а тот хлеб, что хранился в деревнях, римляне уже прежде поспешили перевезти в Вейи. Вследствие этого в многочисленном галльском войске скоро начался голод, а с ним появились разные заразные болезни и лихорадки, вызванные не только недостатком пищи, но и палящим зноем, к которому галлы не привыкли и от которого им негде было укрыться в разрушенном и сожженном городе.
Для устранения этого бедствия галлы разделились на две части; одна продолжала держать в осаде крепость, другая делала набеги на соседние народы, грабила их и доставляла съестные припасы своим товарищам. Один из таких грабительских отрядов появился и перед Ардеей, где жил в изгнании Камилл, сокрушаясь больше о положении своего отечества, чем о своей собственной судьбе, негодуя, что пришлось исчезнуть тем храбрым людям, которые вместе с ним завоевали Вейи и Фалерии и в других войнах были обязаны успехом больше своему мужеству, чем счастью. Услышав, что жители Ардеи, испуганные приближением неприятеля, поспешно собирались на общее совещание, Камилл явился в их собрание и предложил им смелый подвиг. Как только наступила ночь, все они под предводительством Камилла кинулись на неприятельский лагерь, где воины лежали пьяные, в беспорядке, не ожидая нападения. О правильном сражении не могло быть и речи – началась дикая резня; полусонные галлы были изрублены на куски, а те, которые находились в самом отдаленном конце лагеря, бросились в бегство и оставили всю награбленную добычу в руках победителей. Часть беглецов достигла пределов Анциума, но была истреблена жителями этого города.
Подобное же поражение потерпели этруски перед Вейями, где за это время успело собраться довольно много римлян. Дело в том, что этруски воспользовались бедствием Рима, чтобы отомстить ему за прежние поражения и обиды. Они вторглись в Римскую область, ограбили ее и собрались со всей добычей перед Вейями с целью напасть на этот, город. Римляне, видя, что даже этруски, из-за которых они навлекли на себя войну с галлами, издеваются над их бедствием, вознегодовали и решили наказать дерзких. Они избрали себе в предводители Цедиция и ночью напали на этрусков, из которых остались в живых только немногие. Этот удачный подвиг поднял дух вейентинских римлян, сила которых ежедневно возрастала вследствие постоянного прилива вооруженных людей из Лациума. Им уже казалось, что наступило время вырвать Рим из рук неприятеля. Но для этого недоставало еще такого предводителя, какой был нужен в таких важных обстоятельствах. Тогда они вспомнили о Камилле и решили призвать его из Ардеи, но предварительно испросить разрешения у римского сената. Отважный юноша, по имени Понтий Коминий, принял на себя это поручение. Он поплыл ночью по Тибру и достиг того места, которое находилось на наиболее близком расстоянии от крепости; тут, обманув бдительность неприятельских часовых, он взобрался у Карментальских ворот вверх по крутому утесу, был приведен к сенаторам и объявил цель своего прибытия. Сенаторы разрешили призвать Камилла и назначить его диктатором, что и было исполнено немедленно по возвращении Коминия в Вейи.
В то время как Камилл становился во главе войска, собравшегося в Вейях, римская крепость и Капитолий оказались в большой опасности. Галлы обнаружили на утесе следы ног Коминия и в следующую же ночь попытались проникнуть в крепость тем же путем. Один невооруженный полез вперед, следующий подал ему оружие и вскарабкался сам точно так же, как первый; таким образом, помогая друг другу, подымая один другого, все они постепенно добрались до вершины так удачно, что ни один из часовых не заметил этого. Даже собаки, обыкновенно столь бдительные, остались спокойны; но гуси, содержавшиеся в храме Юноны, услышали приближение посторонних и зашумели. Их крики и хлопанье крыльев разбудили Марка Манлия, известного воина, бывшего за три года до того консулом; он вскочил, схватился за оружие, поднял на ноги всех находившихся в Капитолии и поспешил туда, где подозревал опасность. Сильным ударом меча он быстро сбросил в бездну галла, уже стоявшего наверху утеса. Варвар в падении увлек за собой стоявших ближе к нему; остальные, еще карабкавшиеся вверх, были прогнаны стрелами и камнями. Гак совершилось спасение Капитолия. Оплошных часовых на следующий день сбросили с утеса; спасителя Манлия воины почтили тем, что каждый из них принес в его дом, находившийся в крепости, полфунта хлеба и четверик вина; подарок, правда, незначительный, но при тогдашнем недостатке в съестных припасах бывший прекрасным доказательством любви и благодарности. К этому же событию относят происхождение своеобразного римского обычая, состоявшего и том, что ежегодно, в известный день, по улицам торжественно проносили распятую на кресте собаку и великолепно убранного гуся, для того – как говорил народ – чтобы воздать честь гусям, как спасителям Капитолия, и наказать собак, забывших свою обязанность.
Невзгоды и лишения, которым подвергала римлян осада, были для них не так мучительны, как голод. Осажденные употребили уже в пищу кожу своих щитов и подошв, а помощь из Вейев все еще не показывалась. Но и галлы не меньше страдали от голода и болезней, и долгая изнурительная осада наконец сильно утомила их. Они предложили римлянам перемирие и вступили в переговоры. Так как при этих последних они больше всего выставляли на вид осажденным голод как средство, которое должно же было наконец заставить их сдаться, то римляне обманули их хитростью: они разбросали между галльскими аванпостами большое количество хлебов, как бы вследствие избытка у себя съестных припасов, и галлы решили наконец заключить мирный договор. Условия его, однако, оказались довольно тяжелыми для римлян: за отступление неприятеля они должны были заплатить тысячу фунтов золота. Вдобавок победители стали взвешивать это золото на фальшивых весах. Консул-трибун, Кв. Сульпиций, тот самый, который предводительствовал римлянами при Аллии, а теперь заключил вышеупомянутый договор, восстал против этой несправедливости. Тогда Бренн надменно бросил на весы еще свой меч и воскликнул: «Горе побежденным!»
