Российское правительство предприняло ряд мер для восстановления спокойствия на Кавказе после крымского нашествия. Против изменившего уцмия был послан отряд под командованием полковника Ломана, который занял резиденцию уцмия Башлы, опустошил и сжег её, за что был награжден императрицей «годовым жалованьем, т. е. 600 рублями».[391] Проявивший беспечность и полную бездарность принц Людвиг Гессен-Гамбургский был отозван в Петербург. Главное командование над российскими войсками снова принял генерал Левашов. Прибыв на Сулак в начале ноября, опытный Левашов принял суровые меры против отошедших от России горских владетелей. Действуя дипломатией и силой оружия, он восстановил спокойствие среди местного населения, привел в покорность мятежных феодалов.[392]
Поход крымского корпуса через Северный Кавказ и столкновение его с российскими войсками вызвали резонанс в правительственных кругах Стамбула, Петербурга, Парижа и Лондона. При поддержке французского посла Вильнева и английского резидента Кинуля верховный визирь заявил протест Неплюеву, обвинив русское правительство в нарушении Константинопольского договора 1724 г. и уничтожении крымского войска.[393] Чтобы осложнить положение России, Англия и Франция добивались совместного выступления против нее Ирана и Турции, пользуясь быстро меняющейся обстановкой. Для переговоров по этому вопросу с Надиром в Иран отправили французского консула Главани.[394]
Одновременно западные державы продолжали разжигать реваншистские устремления Турции и Крыма относительно Кабарды и Дагестана. 9 сентября 1733 г. диван рассматривал вопрос о протекции над дагестанскими владетелями и решил выяснить позиции России по данному вопросу. Это было вызвано тем, что отдельные горские феодалы, в частности уцмий Ахмед-хан, принявшие участие в крымском походе и недовольные суровыми мерами российских властей, подпали под влияние крымского хана, стали склоняться на сторону Турции.[395]
Но от открытой протекции над ними Порта воздержалась, хотя и отправила тайные указы хану Каплан-Гирею и Сурхаю «войско сбирать», взаимодействовать «с Усмеем и прочими дагистанскими князьями согласиться и к действам в готовности быть»[396]. Однако реализовать эти планы Порте не пришлось. В ноябре 1733 г. Надир нанес сокрушительное поражение 40-тысячной армии Топал Осман-паши в долине Лейлан под Багдадом, где погиб сам турецкий главнокомандующий.[397] Под угрозой блокады города иранцами правитель Багдада Эюб Ахмед-паша без ведома султана Махмуда подписал мир с Надиром на условиях возвращения к границам, составляющим основу Касре-Ширинского ирано-турецкого договора 1639 г.
В Стамбуле этот договор не признали, но вынуждены были умерить притязания на Кабарду и Дагестан. В конце ноября Неплюев доносил, что «депутаты Усмеевы и других дагистанцов и чеченцов прежде получения помянутой ведомости (о поражении османов под Багдадом. – Н. С.) к хану крымскому отпущены и ему хану действительно из Крыму выступить и изготовиться было поведено, также и Сурхаю, но по получении ведомости о погибели Осман-паши «26» отправлены к хану крымскому указы чтоб он никаких предвосприятий к российской стороне (из-за Кабарды и Дагестана – Я. С.) не чинил, но паче в покое жил».[398]
Петербургский кабинет, обеспокоенный возможностью заключения отдельного ирано-турецкого договора против России, ускорил переговоры с Надиром. Русское правительство всячески пыталось препятствовать сближению этих держав, обещая помощь Надиру в борьбе с османами. Согласно новой инструкции правительства российские дипломаты должны были установить близкие сношения с Надиром «для сильнейшего действования против Порты, по действительном со стороны России вспоможении».[399] Для ускорения переговоров и заключения договора с Надиром в качестве полномочного министра в Иран направили князя В. Д. Голицына.
Одновременно предпринимались меры для упрочения положения России на Кавказе. Через находившихся в Дагестане военачальников правительство дало знать о возможности восстановления прежних взаимоотношений уцмию Ахмед-хану и другим владетелям, причастным к походу Фетхи-Гирея на стороне крымцев. Оно также обращалось к местным старшинам, призывая их оставаться в российском подданстве. Результаты этих мер не замедлили сказаться. Как доносил Еропкин в начале 1734 г., уцмий Ахмед-хан «во усмирение приходить начал», так как «все ево подвластные за великое понесенное себе разорение на него» роптали и из «оных ево подвластных несколько ушед от него Усмея в верное Е. И. В. подданство пришли».[400]
Не меньшую активность в отношении Ирана проявляла Порта, затевая сложную дипломатическую комбинацию. В рескрипте Голицыну от 13 февраля 1734 г. сообщалось, что к Надиру отправлен специальный курьер с предложением уступить ему Тебриз, Ереван и Гянджу, сохранив за Портой Грузию и Ширван, а если же Надир на это не согласится, «то и все возвратить ему обещать, дабы тем ево Тахмас-Кулы-хана усыпить, и от предвосприятия дальнейших действий против себя удержать, пока их турские войска тамо зберутся».[401]В связи с этим Голицыну предлагалось довести до Надира тайные замыслы турецкого двора и подталкивать его на активные действия против Турции, внушая ему, что, если он это сделает сейчас, то не только сможет «все от Персии взятые турками провинции возвратить, но и еще и от них получит к вечной себе и всего персидского государства славе».[402]
Однако русское правительство, опасаясь заключения сепаратного ирано-турецкого договора, шло перед Надиром на неоправданные уступки. Иранскому послу в Петербурге Хулефе Мирзе Касиму было объявлено о готовности Петербурга возвратить Ирану все прикаспийские провинции в случае гарантии их от захвата Турцией. В специальном рескрипте Голицыну предлагалось сообщить Надиру о готовности России оказать помощь Ирану, добившись для этого специальной аудиенции.
Тем не менее на первой же встрече с Надиром 20 мая 1734 г. Голицын убедился в бесплодности уступчивой политики петербургского двора. Надир заявил русскому послу, что отказывается от помощи России и намерен заключить договор с Турцией, если российское правительство немедленно не возвратит прикаспийские провинции Азербайджана и Дербент сверх условий Рештского договора.[403]
Неуступчивость Надира относительно российских предложений объяснялась паникой, царящей в правящих кругах Стамбула. В мае 1734 г. Надир нанес новое поражение турецкой армии под Ереваном. Вслед за этим под влиянием Англии и Франции султан Махмуд решил ратифицировать ирано-турецкий договор 1733 г., подписанный Ахмед-пашой под Багдадом. Этот договор, предусматривающий возвращение Ирану территорий, захваченных османами, в том числе на Кавказе, настроил Надира против России, дав ему повод требовать того же от петербургского двора. Ратифицировав этот договор 15 июля, султан добился заметного обострения российско-иранских противоречий. Пользуясь нерешительностью петербургского двора и фактической капитуляцией Порты, Надир решил создать постоянно действующий кавказский плацдарм для борьбы против России и Османской империи.[404]
Военно-политическая обстановка в Дагестане и Закавказье резко обострилась, особенно после того, как в августе 1734 г. Надир обратился к кавказским владетелям с требованием «немедленно очистить территории, находящиеся под их управлением».[405] Для принятия кавказских земель, находившихся под властью османов или их ставленников, были назначены специальные уполномоченные – беглербеки. Так, для принятия Ширвана от Сурхая был назначен астаринский владетель Муса-хан. Сообщая об этом своему правительству, Голицын писал, что «ежели ж Сурхай противиться станет, о том будут писать Тахмас-Кулы-хану… а добровольной отдачи оного города… Сурхаем не надеются».[406]
С этого времени вплоть до своей смерти Надир придавал огромное значение созданию кавказского плацдарма, обеспечивающего верховенство в этом регионе. Военно-стратегическое положение Дагестана как опорной базы на побережье Каспия должно было способствовать решению этой задачи. Над Дагестаном снова нависла угроза порабощения иранскими завоевателями. Многие местные владетели и старшины своевременно почувствовали эту угрозу, что сказалось на их внешнеполитических позициях. «В прибытие моем в Дербент, – сообщал Левашов в одном из донесений, – куралинцы, которые пребывали в бунте, в подданство Е. И. В. пришли, и присягою обязались, и Усмей о приеме его в подданство присылать начал».[407] Внимательно присматриваясь к позиции Сурхая, он также отмечал, что в отношении к России «от него Сурхая явных ссор не является».[408]
