15 декабря. Долго отогревали замерзшую машину автомобиля, на к[ото]ром лишь около 2 часов дня удалось выехать на Арис через Лык (около 60 верст). Природа кругом — дивная: хвойные леса, озера, холмы, долины… На полдороге от Лыка — местечко Клаусен[304], где питательный пункт.
В Арис приехал в 4 часа Осмотрел два лазарета 7-й Сиб[ирской] дивизии. Скоро смеркалось. Пришлось заночевать, ч[то]б[ы] завтра чуть свет отправиться на главный перевяз[очный] пункт 7-й Сиб[ирской] дивизии в Пьянкен[305] верстах в 5 к северу от Ариса и в передовые перевяз[очные] пункты 27-го и 28-го полков в деревню Дроздовен[306]. Мой коллега передает, что он только тогда и был покоен, когда был старшим врачом полка, т[а]к к[а]к находился вне пределов досягаемости для всякого начальства, к[ото]рое на передов[ые] пункты никогда уже не заглянет; высказывает удивление, что я — первый из начальствующих] лиц еду туда… […]
16 декабря. […] Просткенские высоты и перешеек Пржикоп в руках еще неприятеля. Рано утром на лошадях (так как в автомобиле не по шоссе ехать было невозможно) отправился в Пьянкен на главный перевязочный пункт 7-й пех[отной] Сибирск[ой] дивизии, откуда заехал в штаб ее, расположенный] в Турах[307]. Познакомился с начальником дивизии (Трофимовым?)[308]. Поразговорились с ним; настроение его, вследствие неудачной затеи 12 декабря, стоившей крупных напрасных жертв людьми, было мрачное; уверяет, что он был против нее, к[а]к весьма рискованного предприятия; все проделанное имело мотивом, ч[то]б[ы] хотя что-н[и]б[удь], да делать, только бы не стоять в бездействии; известная, не раз повторяющаяся история, практикуемая нашими военачальниками, коим так свойственны непродуманность в средствах и конвульсивность в действиях! Им чуждо золотое правило ne noceas[309], к[ото]рое так часто нарушается неопытным, невыдержанным, неуверенным в себе врачом[310]!
Около полудня возвратился в Арис, откуда уже на автомобиле по шоссе покатил через Экерсберг[311] на Дроздовен, где расположе ны передовые перевязочн[ые] пункты 27-го и 28-го стрелк[овых] полков. Пешим порядком добрался почти до Домбровкена[312], где находятся позиции; слазил в землянки-пещеры, где помещался резерв 28-го полка. Отрадное впечатление производят врачи, работающие не за страх, а за совесть, с полнейшим пренебрежением к рвущимся возле них снарядам. […]
17 декабря. […] Бывший арестант, ныне благополучно властвующий начальник санит[арной] части Рейнбот теперь подписывается уже «Резвой»! Пошли, Господи, ему с переменой клички переменить и свою душу…
Штабные уверяют, что немцы пускают теперь в ход и истощают последние свои плюсы, а дальше же-де им будет мат. Пошли, Господи! Я, грешный человек, только больно в этом сомневаюсь и удивляюсь наивной доверчивости нашей публики в сообщаемые сведения «Вестника X армии», годного для чтения лишь для детей младшего возраста.
Поднялась письменная горячка[313] по поводу появившихся в 1-й армии случаев холерных заболеваний[314]. Пришла телеграмма из штаба главнокомандующего с предложением высказаться относительно] упразднения должности врача дивизионного обоза и одного лазарета в дивизии; на первое ответил утвердительно, на второе — отрицательно. […]
18 декабря. […] Затрещали опять автомобили и зажужжали наши два аэроплана, к[ото]рым жалобно вторит гудение телеграфной проволоки. Приходя на обед, заглядываю в оперативное отделение и грустно посматриваю на висящую большую карту с отмеченными красным и синим карандашами на ней местами расположения наших и неприятельских позиций. И без слов понимаю… […]
Познакомился с приехавшим ко мне за указаниями старш[им] врачом санит[арно]-гигиеническ[ого] отряда приват-доцентом академии д[окото] ром Караффа-Корбут[315] — приятно было поговорить с человеком, от к[ото]рого так и брызжет наукой; еще больше обрадовался, когда он мне сообщил свой лестный отзыв о моей книге, к[ото]рой он в последнее время даже пользовался при чтении лекций (являлся — как он выразился — постоянным плагиатором вашего сочинения!!). «Нет, весь я не умру!..» […]
Подал сегодня донесение о результатах осмотра 3-го Сибирского корпуса, отчасти 26-го армейского, а также госпиталя № 500 в Лыке. Врачи продолжают ко мне обращаться как к «доброму» человеку; таким кажусь я и нашему держиморде, к[ото]рый с наслаждением мне передавал, как сегодня на аудиенции у него «трепетал» один главный врач госпиталя. […]
19 декабря. […] Приезд великого князя Георгия Михайловича[316], посла государева, для объявления его благодарности войскам армии. Совместный с ним изысканный ужин. Разговоры о Вильгельме[317], обманувшемся будто бы в расчете при объявлении России войны, случившейся для всех так неожиданно. Успокаиваются, что если у нас нет зарядов, то их нет будто бы и у немцев. Если произойдет перемещение теперешней ставки командующего, то не иначе, как в Летцен. Пошли, Господи! У убитых немцев находили письма от их жен, в к[ото]рых они наказывали беспощадно истреблять русских.
20 декабря. […] Выехал утром по своей епархии, на этот раз в район расположения 3-го армейского корпуса по прекрасному шоссе в автомобиле на Гольдап, откуда через Тракишкен[318], Макунишкен[319], Толъминкемен[320],Бобельн[321],Касовен[322], Тилупонен[323], Скитучен — в Сталюпенен[324], где стоит штаб корпуса. Расстояние от Марграбова до последнего пункта — около 100 верст — проехали в течение 7 часов, при этом около часу ушло на поправку сломавшегося колеса в автомобиле, столько же на остановку в Гольдапе (для осмотра лазар[ета] № 2 53-й дивиз[ии]). Слава Богу, что взял в эту дальнюю дорогу немецкую карту-двухверстку, а то так легко было бы запутаться.
Вечером засветло был уже в Сталюпенене. Боже мой, какую грустную картину разрушения он представляет; а город лучше и больше Марграбова и Гольдапа. У штаба корпуса заслышались продолжительные крики «ура!»; это солдатики с детской радостью выражали свой восторг по случаю получения присланных им подарков из России.
Остановился для ночлега в подвижном лазарете Ковенской общины Красного Креста, куда меня затащил мой знакомый по Петербургу д[окто]р Константинович — серб[325], до мозга костей славянин-фанатик, уверявший меня, что нашу Россию и армию губят немцы — все эти стоящие у нас во главе армий и штабов сиверсы, будберги и пр., хитро играющие-де в руку нашим врагам. […]
21 декабря. […]. Утром осмотрел расположенный] в Сталюпенене один лазарет 56-й дивизии и побывал на станции, где работает Ковенский отряд Красного Креста. Установилось особое название для известн[ой] категории раненых — «пальцевики»! А для отступления — «выравнивание фронта»!
Познакомился с корпусн[ым] команд[иром] Епанчиным[326] — грозой для его подчиненных, к[ото]рых он третирует un canalle[327]. После обеда вместе с корпусным врачом Макаровым поехали в Петрикашен[328] версты за 3 к востоку для осмотра поместившегося в отдельном фольварке одного лазарета 73-й дивизии. Из Петрикашена я уже один покатил на Эйдкунен[329] в Кибарты, где наметил осмотреть 311-й полев[ой] госпиталь. Картина разрушения здесь еще, кажется, ужаснее. По пути в тыл дружно все возят и возят сено, к[ото]рого теперь на занятой нами немецкой земле масса, да и самого наилучшего — клеверного. […]
22 декабря. Целую ночь и по сие время бушует свирепый ветер. Докончил осмотр 311-го полев[ого] госпиталя и посетил еще второй лазарет 56-й дивизии, а также французский подвижной лазарет, во главе к[ото]рого стоит старший врач Керзон[330], бывший когда-то учеником, к[ото]рого репетировал мой Николай в бытность студентом.
Рейнбот награжден Св. Владимиром] 3-й степени с мечами!! В Петербурге до сих пор заседает комиссия, придумывающая, как переименовать на русский язык Кронштадт!! Боже мой, какая у нас пошехонщина! […]
Из Кибартов выехал около 1 часу дня и, не останавливаясь нигде, прикатил в Марграбово уже в 4 часа пополудни. На расстоянии к[аких]-либо 120–125 верст — разные времена года: там — поздняя осень, здесь — малоснежная хотя, но уже зима.
