Опустевшие дома монголы разграбили, стены города сровняли с землей, и лишь после этого Тулуй отвел войско. Единственными, кто остался в живых в городе, по-видимому, были те 5 тысяч мусульман, которые спрятались в погребах и водостоках, но и они прожили недолго. Отдельные отряды орды, вернувшись в город, устроили за ними охоту и не оставили в городе ни единой живой души.
Подобным же образом один за другим были взяты где хитростью, а где штурмом соседние города. В одном из мест некоторые жители спасались, притворившись мертвыми среди груды тел убитых. Монголы прознали об этом, и был отдан приказ в дальнейшем обезглавливать жителей. В развалинах еще одного города удалось остаться в живых небольшому количеству персов. Туда был вновь отправлен монгольский отряд с приказом истребить выживших. Кочевники отправились в это поселение и устроили охоту за несчастными с меньшими угрызениями совести, чем если бы это были животные.
Это и в самом деле походило на охоту на животных. Самые изощренные уловки использовались для уничтожения людей. В одном месте, среди развалин, силой заставили взятого в плен муэдзина призвать людей к молитве в мечети. Прятавшиеся в укромных местах мусульмане вышли, поверив, что ужасные завоеватели ушли. Все они были уничтожены.
Когда монголы оставляли какой-либо пригород, они вытаптывали и сжигали все, что вырастало на поле, для того чтобы те, кто избежали их мечей, умерли бы от голода. У Гурганджа, где из-за длительного сопротивления его защитников монголы несли потери, они ввязались в рискованное предприятие, перекрыв реку над цитаделью, чтобы вода хлынула на полуразрушенные стены домов. Это изменение русла Амударьи долгое время озадачивало географов.
Все эти подробности слишком ужасны, чтобы на них останавливаться сегодня. Это была война, которая велась на максимально большом по протяженности пространстве, что сопоставимо с размахом боевых действий во Вторую мировую войну. Это была кровавая расправа над человеческими существами, но без ненависти, а просто чтобы покончить с ними.
Она превратила в tabula rasa (чистую доску) самое сердце ислама. Выжившим после этой резни людям ни до чего уже не было дела, кроме как искать пропитание и убежища: они слишком были запуганы для того, чтобы покинуть заросшие сорной травой развалины, и оставались в них, пока их не загрызли или не прогнали привлеченные неубранными трупами волки. Подобные зрелища невыносимы для человеческого восприятия, подобно шрамам на «лице» некогда плодородной земли. Не раз уже превращали землю в руины, а потом на этом месте сажали зерна.
Кочевники, ценившие человеческую жизнь меньше, чем почву, на которой прорастало зерно и кормились животные, стирали с лица земли целые города. Чингисхан пресекал на корню зарождавшиеся против него ростки восстаний, подавлял сопротивление прежде, чем оно успевало сформироваться. Он не знал пощады. «Я запрещаю вам, – говорил он своим орхонам, – проявлять милосердие к моим врагам без моего на то указания. Только суровость делает этих людей послушными. Когда враг завоеван, это еще не значит, что он покорился: он всегда будет ненавидеть своего нового хозяина».
Он не применял такие крутые меры в Гоби и не был до такой степени жесток в Китае. Там же, в царстве ислама, это был только беспощадный бич. Он с горечью укорял Тулуя за то, что тот оставил в живых жителей Герата, за исключением десяти тысяч воинов султана Джелал эд-Дина. И действительно, Герат поднял мятеж против ига, и его монгольский наместник был убит.
Другие города взрывались мятежом на короткое время, когда в них наведывался молодой султан и выступал перед народом. Но конные отряды монголов были тут как тут. Судьба Герата была не менее ужасна, чем судьба Мерва. Очаги сопротивления были подавлены жесточайшим образом. В какой-то момент вылезла наружу реальная опасность – джихад, «священная война».
Теперь истовые мусульмане за глаза называли монголов «проклятыми». Пламя гнева угасло. У исповедовавших ислам был лидер, но центр их мира лежал в руинах, а Джелал эд-Дин – единственный, кто мог сплотить их и выступить против старого завоевателя, – был обессилен, преследуемый монгольскими корпусами в районе пограничных областей. И у него не было ни времени, ни возможности собрать армию.
На второй год, когда наступило лето с его жарой, хан увел большую часть орды в горы, на покрытые лесом хребты Гиндукуша, возвышавшиеся над выжженными долинами. Там он позволил воинам разбить лагеря для отдыха. Пленные, как из знати, так и рабы, судьи и нищие, были поставлены на работу по выращиванию пшеницы. Охотой в это время не занимались. Слишком большие потери понесла орда из-за болезней. Теперь воины могли целый месяц отдыхать в шелковых павильонах из покоренных императорских дворов. Сыновья тюркских атабеков и персидских эмиров были их виночерпиями. Самые красивые мусульманские женщины ходили без чадры по лагерю, приковывая к себе взгляды исхудавших, со впалыми глазами, подневольных рабочих пшеничных полей. На них болтались лохмотья, едва прикрывавшие руки и ноги, и им приходилось делить еду с собаками, когда воины распоряжались насчет кормежки.
Дикие туркмены, грабители караванов, спустились с холмов, чтобы брататься с завоевателями, и жадно смотрели на серебром и золотом расшитую одежду, кипами лежавшую под навесами в ожидании отправки назад в Гоби. Тут были лекари – в диковинку для кочевников, – чтобы позаботиться о больных, и ученые – чтобы вести диспуты с китайцами, в то время как разбойники из Гоби терпеливо слушали, не понимая и половины либо не придавая этому значения.
Что касается Чингисхана, то у него не кончались дела административного характера. Гонцы прибывали к нему от орхонов в Китае и от Субедея в русских степях. Руководя военными операциями на этих двух фронтах, он в то же время должен был поддерживать связь с советом вождей в Гоби.
Не довольствуясь донесениями, Чингисхан заставлял своих китайских советников прибывать к нему в Гиндукуш, и, пусть даже им приходилось совершать конный поход по скалистым тропам и безжизненным плато, никто не жаловался.
Чтобы проложить эти новые пути между Востоком и Западом, хан придумал ямы, или промежуточные посты монгольских конников – конный экспресс Азии XIII столетия.
За многие поколения племена Гоби приспособились передавать вести из стойбища в стойбище через конного посыльного. Если появлялся на лошади человек с призывом на войну, кто-нибудь в становище седлал коня и передавал весть друзьям, находившимся еще дальше. Эти вестники привыкли к таким скачкам и преодолевали по пятьдесят – шестьдесят миль за день. По мере того как Чингисхан расширял свои владения, возникла необходимость усовершенствовать почтовые станции. Как и большинство его административных мер, это было сделано исключительно в интересах армии. Были устроены постоянные промежуточные лагеря на протяжении всего маршрута движения, и в каждом из них был табун сменных лошадей с юношами пастухами и несколькими воинами, чтобы стеречь их от воров. Там, где хоть раз прошла орда, более серьезной охраны уже не требовалось. Эти лагеря, состоящие из нескольких юрт, навеса для сена и мешков с ячменем на зиму, располагались, наверное, через каждые сто миль друг от друга вдоль караванных путей. Взад-вперед по этой линии коммуникации скакали перевозчики ценностей, доставляя в Каракорум драгоценные камни, золотые украшения, лучшие нефритовые и покрытые эмалью изделия, а также крупные рубины из Бадахшана. По этим дорогам сведения об орде доставлялись на родину, в Гоби. В стойбищах кочевников, должно быть, со всевозрастающим удивлением воспринимали ежемесячное прибытие грузов с ценностями и людьми из незнакомых мест. Пожалуй, ничто уже не казалось невероятным в семьях жителей кочевий, которые за свою жизнь привыкли получать сокровища, привезенные на трофейных верблюдах прямо ко входу в юрту. Что думали женщины о не снившихся и во сне предметах роскоши или что думал старец о походе орхонов за пределы знакомого им мира? Что стало с этим богатством? Как монгольские женщины использовали сшитую из жемчужных нитей чадру, привезенную из Персии?
Завидовали ли пастухи и юноши этим возвратившимся из похода ветеранам, ведущим за собой вереницы арабских скакунов и извлекавшим из своих седельных мешков отделанное серебром оружие принца или атабека?
Монголы не оставили нам записей о таких подробностях. Но мы знаем, что они воспринимали победы хана как нечто предопределенное. Ведь он же великий богдо, то есть ниспосланный богами, творец законов. Почему же ему не взять ту часть земли, которая ему приглянулась?
По-видимому, Чингисхан не связывал свои победы с вмешательством божественных сил. Он неоднократно повторял: «Есть только одно солнце на небе. Только одному Ха-Хану (Великому хану) есть место на земле».
