– Нужно встретить не здесь, – говорит она, – впереди! Отсюда за светом не видно их. С пулеметом выйти вперед! Я пойду вперед! Разрешите?.. Я хорошо знаю пулемет, хорошо стреляю!
Старший сержант посылает Базелева дозорным в тот непроницаемый мрак, что особенно сгущен впереди, за горящей землянкой, и внимательно, словно впервые видя перед собой худощавое лицо, светлые глаза Веры, глядит на «ее…
– Ты?
Вера не отрывается от его сурового, оценивающего взгляда. Вера видит, как освещенные красным пламенем, завешенные щетинками усов губы старого солдата дрогнули:
– Нет, дочка!.. Там – смерть… А тебе еще нужно жить!..
Вера вскидывает голову:
– Смерть?.. Смерть свою нужно убить!.. Я убью… Не только свою, но и вашу, и тех, кто позади нас!
Старший сержант молчит. Возвращается Базелев:
– Идут!..
Вера, вдруг рассердившись, кричит:
– Минута уже прошла… А они – идут! Или вы хотите отдать наш рубеж?..
Старший сержант встрепенулся, быстро обнял и поцеловал Веру:
– Ну иди, дочка… Не отдадим!..
И Вера, схватив пулемет и все три имевшихся к нему диска, поползла вперед, обогнув плавящийся от жары вкруг горящей землянки снег, погрузилась в слепую, черную ночь. Кроме пулемета и дисков была у Веры при себе еще только одна «лимонка».
«Не отдадим… Не отдадим!» – настойчиво повторяет возбужденная мысль, и Вера не понимает, что эти слова сказал старший сержант. «Не отдадим!» – уже относилось к земле, по которой она ползла, ко всему, что осталось там, позади нее.
Темный лес стал уже смутно различим ею в пурге. Вера переползла свежие, еще едва присыпанные снегом воронки, щупала пальцами снег впереди себя и, наткнувшись на немецкое проволочное заграждение, наконец задержалась, установила пулемет, вложила диск…
А позади ей видится красноармеец Политыка, погибший у горящей землянки, и убитый, полуобгорелый лейтенант Котов, лежащий возле пылающих бревен на мокром, красном снегу… Нет в ней ни страха, ни мыслей – есть только эти образы, возникшие во мгле.
Вера протерла глаза и впереди себя увидела маленькие темные елки и черные пятна, проскальзывающие от дерева к дереву. Они приближаются… Вот это и есть фашисты!..
У Веры страстное желание открыть огонь, но она сдерживает себя, она ждет, чтобы подошли ближе. Она считает: сколько метров до них?
Сто?.. Много! Пусть подойдут еще!.. Доносится шум, они идут и вполголоса о чем-то переговариваются, они еще не чуют опасности. Хорошо! Это – хорошо!.. Они широко растянулись вправо и влево, они приближаются цепью. Вера считает: «Теперь метров, наверное, шестьдесят» – и нажимает спусковой крючок, ведет очередью слева направо.
Стук пулемета исходит как будто из сердца, и все ее напряженное состояние мгновенно превращается в торжество. Гитлеровцы падают, слышен раздирающий ночную тишину вой, и после резкого голоса команды все, кто двигались впереди, ложатся. Вера не стреляет, пока гитлеровцы лежат. Но они начинают двигаться ползком, наползают и справа и слева. Вере понятно: они хотят обойти ее. Вера злобно бьет короткими очередями, выбивая передних слева, затем передних справа. Лес оглашается треском вражеских автоматов – пули начинают сечь воздух, все ближе врываются в снег. Вера быстро отползает в сторону, метра на три, снова дает короткие очереди. Бьет спокойно, уверенно – цепь редеет, неподвижные темные фигуры остаются на снегу, истошные вопли множатся, но, смыкая цепь, гитлеровцы подползают все ближе.
Политрук Вера Лебедева. * Весна 1942 года.
Один диск у Веры уже израсходован. Она вставляет второй, а немцы уже с трех сторон; все чаще переползает Вера с места на место, сбивает врагу фланги и бьет ему в лоб, – и второй диск подходит к концу. Дать бы сейчас длинную очередь, но нельзя – надо точно, рассчитанно, каждой пулей по одному. Пустеющий диск начинает трещать, патронов все меньше, пять-шесть выстрелов, и пулемет отказывает, диск пуст, а враги ползут…
Вера хочет вставить третий, последний диск, но левая рука вдруг виснет бессильно. «Ранена!» – понимает Вера, это некстати, Вере необходимо, чтоб рука сейчас действовала, она приподымает свою левую правой, пальцы еще работают, она вставляет третий, последний диск и начинает стрелять одиночными. Но на нескольких фашистов ей приходится истратить по две пули, и Вера досадует: «Как же это так, нерасчетливо!» Вдруг, вслед за разрывом мины, резкий удар в поясницу, и только при этом ударе Вера осознает, что ведь все время вокруг нее разрывались мины, а она даже не замечала этого. Но удар в поясницу был не очень силен. Вера продолжает стрелять. Ей нужно переползать с места на место, а левая бессильная рука ей мешает, подворачивается, и Вера отпихивает ее другой рукой влево, а потом подвигается боком и снова – одной правой ставит пулемет как надо, подправляет его головой, целится, дает один выстрел, целится снова, дает еще один. Фашисты начинают бросать в Веру гранаты. Некоторые рвутся поодаль, другие – близко. Вера слышит жадные, злобные возгласы, высчитывает ту секунду, когда разорвется очередная граната, чтобы зря не опускать голову, не потерять только что выбранную цель… Вот граната падает у самого пулемета. Вера мгновенно подхватывает и отшвыривает ее в сторону врагов, взрыв раздается среди них. Вера зло усмехается. Опять стреляет, но диск – третий, последний диск – начинает трещать, а в боку у Веры острое жжение и между лопаток под гимнастеркой и ватником мокро. И у Веры мысль: «Мне жарко, вспотела!»
Вера ждет чуда от диска, уже точно зная, что в нем осталось три-четыре патрона. Снова разрыв гранаты, обожгло ногу. Вера думает о своих, о помощи: «Подойдут… Неужели не подойдут?» И снова дает выстрел, и пулемет, стукнув, будто говорит: «Не отдам!» И второй – «Не отдам!». Вере чудится, что это в самом деле не она думает, что это голос пулемета…
Остались один или два патрона. И тогда само собой, как совершенно естественное продолжение всего, что делает она здесь, приходит решение: встать, бросить «лимонку» – все, что еще есть у нее, единственную «лимонку», чтоб себя и – побольше – их… Надо только выждать, когда они разом кинутся!..
Вера выпускает последние две пули. Два гитлеровца, пытавшиеся к ней подползти, замирают. Вера поднимает голову, и что-то яснеет для нее сразу, будто чего-то раньше не замечала она. Это – тишина. Никто не стреляет, враги лежат метрах в двадцати и не ползут ближе. И наших позади нет. Конечно, немцы остерегаются и выжидают, чуя, что патроны у русского пулеметчика на исходе…
«Ну вот», – мысленно подтверждает свое решение Вера, валит пулемет набок, быстро ладонью забрасывает его снегом, затем выдергивает из «лимонки» чеку, вздохнув, поднимается во весь рост. Возле нее – ветви разлапой, заснеженной ели. Смотрит на небо и видит звезды, в первый раз в эту ночь видит крупные, чудесные звезды, и ей сразу становится хорошо: перед ее взором будто среди звезд возникает доброе лицо матери, родное, так реально зримое ею лицо. «Мама радуется за меня!», и торжественное спокойствие в это мгновение овладевает Верой.
Просветленным взором она смотрит теперь на врагов, слышит голос команды, вслух легко и свободно произносит: «Идите теперь!» – и видит: немцы вскакивают, бегут, бегут к ней, и Вера заносит «лимонку» над своей головой и закрывает глаза и ждет… И счастливо повторяет: «Ну, все… все!»
Смутно слышит ожесточенный треск автоматов и больше не помнит уже вообще ничего…
Это были автоматчики, подоспевшие на помощь. Они скосили фашистов прежде, чем те подбежали к Вере. Веру нашли лежащей без сознания, навзничь, раскинув руки, – ватник ее был распахнут, а волосы разметались по снегу. Склонившись над ней, старший сержант уловил легкий пар ее непрекратившегося дыхания. Потрогал ее плечи, руки… «Лимонка» вместе с рычажком была так плотно сжата ее омертвевшей рукой, что не разорвалась. Старший сержант, осторожно разжав сведенные пальцы Веры, придержал своей рукой рычажок, крикнул бойцам: «Ложись!» – и отшвырнул гранату за трупы гитлеровцев. «Лимонка» разорвалась в снегу…
Вера очнулась возле все еще горевшей землянки. Увидела: «всего вокруг много, много: люди, пламя, движение, оружие»… Услышала голоса. Ей не было ни больно, ни трудно, только все было сложно в красном тумане, Вера осознала себя лежащею на шинели, заметила рядом раненых. Опережая сознание, ее внезапно вновь подхватило возбуждение боя, она была, конечно, в полубреду. Вскочив, подбежала к кричащему раненому бойцу, чтобы перевязать его. Она не могла найти раны; опустившись на снег, рылась правой рукой в его окровавленной разорванной ватной куртке, пока какой-то красноармеец не возник над ней силуэтом, распахнув ту же ватную куртку, отчетливо произнес: «Вот рана!»
«Пакет!.. Есть у тебя пакет? – спросила его Вера. – Разорви!»
Но едва, забыв о себе, ничего не сознавая, кроме желания перевязать раненого, она вместе с красноармейцем перевернула его, сзади послышались свист, вой, и, почувствовав удар в спину, Вера, отброшенная разрывом мины, снова потеряла сознание…
