Поход Андроника — не гражданская война, а триумфальное шествие. В Константинополе распахиваются двери тюрем, выпускают на свободу противников протосеваста, но камеры не должны пустовать, и место освобожденных занимают те, кому благоволили протосеваст и императрица. Самого протосеваста берут под стражу, не дают спать ни днем, ни ночью, на рыбачьей лодке отвозят к Андронику, который уже на берегу Босфора, — и здесь недавнего властелина империи ждет скорый суд: ему выкалывают глаза. Андроник мог теперь торжественно въехать в столицу.
Ослепление протосеваста было лишь началом расправы Андроника с теми, кто окружал престол. Была отравлена сестра императора Мария вместе с мужем, кесарем Иоанном, удален в изгнание непокорный патриарх Феодосий Ворадиот, казнена мать императора Мария-Ксения, и наконец пришел черед самого Алексея. Ночью его удавили тетивой лука, а тело принесли к Андронику. То-то была радость! Андроник пинал труп ногой и, не желая сдерживать себя кричал, что Алексей был сыном клятвопреступника и шлюхи; Андроник распорядился проколоть убитому ушную мочку и вдеть туда серьгу из воска, на которой оттиснули печатку нового государя. Но и этого показалось недостаточно. Несчастному мальчику отрубили голову и бросили в какую-то яму, тело же в свинцовом ящике опустили на морское дно.
А едва только казнь свершилась, Андроник распорядился отпраздновать свое бракосочетание. Он соизволил жениться — и женой его стала невеста только что задушенного Алексея, Анна-Агнеса, дочь французского короля, совсем еще девочка, незадолго до кончины Мануила прибывшая в Константинополь к своему царственному жениху. Андроник стал единовластным самодержцем, мечта его жизни исполнилась, он мог рубить головы трепещущим вельможам и спать с любой девочкой в своей огромной стране.
Почему же он вознесся, этот человек, который был только выдающимся лицемером и выдающимся сластолюбцем, — посредственный полководец и бестолковый администратор? С середины XI в. Византия переживала тяжкий период. Правительство еще по-старому мечтало о господстве во всем Средиземноморье, а презренные варвары наносили тем временем поражения византийским полководцам. Иноземцы присваивали — к ущербу для коренных византийцев — высшие должности, получали в дар поместья, захватывали в свои руки выгодную торговлю с Востоком, с Русью. Византийские ремесленники были несвободными: одни из них работали день и ночь в государственных мастерских под надзором безжалостных надсмотрщиков, другие имели свои мастерские, но принуждены были отдавать часть продукции в казну и в любой момент открывать свое помещение для придирчивых государственных контролеров. Рабски подчинявшееся вековым традициям, скованное государственными ограничениями константинопольское ремесло постепенно приходило в упадок, не выдерживая конкуренции с иностранным производством. Крестьяне изнемогали под двойным гнетом — и податных сборщиков, и феодалов. Они должны были выходить на государственные повинности, строить корабли и крепости; они должны были принимать в своих домах проезжающих послов и чиновников; они поставляли в армию провиант и фураж. А когда у них не было денег, чтобы уплатить налог, приходили служащие налогового ведомства — и горе тому, кто оказывался недоимщиком! Их стегали бичами из воловой кожи, их травили собаками, в конце концов их долю взыскивали с более состоятельных соседей, — государству нужны были деньги — деньги для армии, для строительства дворцов и храмов, для пиров императоров и жалованья чиновникам. Страна стонала от лихоимства: взятки брали судьи, тюремщики, сборщики податей, таможенники, полководцы, командиры эскадр.
И самое удивительное — все это казалось нормальным! Говорили о пороках отдельных вельмож, о тупости отдельных императоров, — государство же по-прежнему мыслилось стоящим под покровительством Святого Духа и Богородицы и государственные порядки — наилучшими.
Когда же рационалистический скепсис стал пробивать себе дорогу, а Алексей I и его ближайшие преемники попытались провести несколько реформ и упорядочить государственное управление, когда стало возможным — пусть в раболепной форме, но все-таки вступать в дискуссию с василевсом, — тогда-то обнаружились пороки византийского общественного порядка и стала распространяться жажда преобразования.
В момент высокого накала недовольства, охватившего самые широкие слои общества, Андроник и обещал — всем — золотой век. Он пришел к власти как народный царь, и чтобы никто в этом не сомневался, он приказал изготовить свой портрет и выставить его на главной улице Константинополя. На портрете император представлен был не в золотом и пурпурном облачении, но в синей крестьянской рубахе, в белых сапогах до колен, с косою в руках. В своих распоряжениях он охотно пользовался народными словечками и даже дошел до таких высот демократизма, что кое-кому разрешал сидеть в своем присутствии. Император вовсе не решал все дела единолично, — напротив, для обсуждения государственных вопросов собирался синклит — ассамблея высших чиновников и военачальников; судебные приговоры выносились не императором, а специальными коллегиями. И все-таки византийские государственные мужи, несмотря на свободу прений и коллегиальность решений, умудрялись поступать именно так, как было угодно Андронику.
Мы помним, что главным бедствием страны был податный гнет и сопровождавшие его злоупотребления чиновников. Андроник обещал навести порядок в системе налогообложения. Что же он сделал? Может быть, уменьшил размер податей? Нисколько. Он пошел по пути административных реформ: ввел новую должность — провинциальных преторов, управлявших отдельными областями; положил преторам высокое жалование, чтобы они не воровали и не требовали взяток, и поручил им наблюдать за сбором налогов. К тому же он расправился с двумя-тремя податными сборщиками, примерно наказав их в назидание коллегам. Первое время налоговое ведомство трепетало от тени Андроника, и крестьяне действительно вздохнули и стали славить императора как Бога и Спасителя. Но так продолжалось недолго — система-то оставалась старой, бдительность преторов притупилась, а хитроумие казнокрадов и лихоимцев возросло. К тому же государству нужны были деньги — много денег, не меньше, чем при Мануиле, и скоро Андроник стал пересматривать налоговые ставки, требуя все новое и новое золото.
Андроник заигрывал с народом, с константинопольскими лавочниками, с зажиточными крестьянами, а константинопольские лавочники и зажиточные крестьяне больше всего ненавидели иноземцев и вельмож. Андроник — едва только подошел к Константинополю — разрешил столичным жителям пограбить выходцев с Запада, латинян; многие из них попрятались в домах знати, другие поспешно бежали в гавань и отплыли на своих кораблях. Правда, дав вылиться гневу лавочников, Андроник заключил договор с Венецией, крайне выгодный для Республики св. Марка, и предоставил венецианцам торговые льготы. Он окружил себя телохранителями, не понимавшими греческого языка, — он, выставлявший себя не только крестьянским царем и демократом, но и защитником национальных интересов.
Андроник осуществлял политику террора. Неугодных ему лиц ссылали, ослепляли, сжигали на костре. Никто не был гарантирован от рук палача: тот, кто сегодня отправлял других на плаху, назавтра объявлялся предателем и приговаривался к смерти. Андроник плакал над списками казненных, но утешал себя тем, что закон и благо народа выше его собственных чувств и привязанностей.
Что вызвало этот террор? Одна только болезненная подозрительность престарелого императора, его безответственность, пренебрежение нравственными принципами? Или, может быть, стремление запугать свое окружение, превратить придворных в толпу безгласных овец, безропотно приемлющих власть самодержца?
Но это — лишь субъективные факторы, лишь объяснение склонностей, стремлений самого Андроника. Важнее спросить себя: почему эта расправа стала возможной? Почему византийские чиновники поддержали террор? Почему выдавали они на расправу своих близких, хотя должны были знать, понимать, чувствовать, что тяжкая судьба не минет и их самих?
Чтобы ответить на эти недоуменные вопросы, мы должны представить себе, какие именно общественные слои всего последовательнее шли за Андроником, кто поддерживал его мероприятия. Это не были народные массы — труженики и беднота. Правда, они поначалу поверили в обещанный им золотой век — но золотой век не наступал. Правда, они на своих сходках поначалу приветствовали Андроника — но скоро наступило охлаждение, и на одном из собраний самые горячие и самые бесстрашные — бесстрашные, говорит летописец, потому что им нечего было терять — стали кричать Андронику, чтобы он убирался из Константинополя, что они не нуждаются в его пресловутой защите, что Богородица сама о них позаботится. Андроник не убрался из Константинополя, но с тех пор перестал выступать на сходках, предпочитая иметь дело не с народом, а с представителями народа, с отобранными, с проверенными, с самыми заметными и почтенными ремесленниками, лавочниками, владельцами кораблей.
