— Что прикажете ускорить, высочайший? — наклонился к нему Агиохристофорит.
— Развод, развод! — требовал царь, размахивая мятной лепешкой. — Я видел сон, я способен к новому браку!
— Кто ему мог внушить такую зловредную мысль? — шипела кесарисса.
«Да ты же сама и внушила», — думал Денис, которому теперь было ясно многое во дворце.
Фармацевт после долгих клянчений добыл у потенциального жениха плевок в хрустальный горшочек и сосредоточенно размешивал высочайшую мокроту стеклянной палочкой.
Тем временем порфирородная Маруха все более распалялась. Удаления войск ей было уже мало. Агиохристофорит лично помчался вызывать для царя закрытые носилки — лектику.
— Мне передавали, — волновалась кесарисса, — что в город прибывает доместик Врана Комнин, командующий западной армией. Зачем он прибывает? Его место в Болгарии, там дела наши весьма далеки от благополучия.
— У Враны личная причина, — отвечали ей. — Он прибывает для обряда обручения с невестой.
— С невестой? — захохотала кесарисса. — С невестой! Вы уморите меня от смеха. Да ему же семьдесят лет!
— Вот, вот! — произнес с кресла венценосный пациент. — Молодец Врана, сразу видно — военный человек!
— Боголюбивейший! — простонала кесарисса, склоняясь к нему.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Мануил. — Ну, согласен, в цирк мне не надо было приходить. Но насчет женитьбы-то, неужели вы не можете простить одну маленькую старческую прихоть? Да и как в сказках говорится: царь я вам или не царь?
Маленький Фармацевт закончил свои анализы и, поклонившись каждому из высокопоставленных лиц, а заодно и Денису, объявил, что мокроты благоприятны.
Теперь наступала очередь Дениса, который один из всех врачей еще не осматривал пациента. Он и не знал, что ему делать. Имеет ли он право и дальше обманывать этих простодушных людей? Если б хоть анализ крови или измерить давление, не говоря уж об ЭКГ. Когда он служил в армии, ему приходилось и с более сложными медицинскими задачами сталкиваться.
Но вот как историк он — специалист, а по исторической науке выходит, что завтра двадцать четвертое сентября одна тысяча сто восьмидесятого года и завтра этот человек умрет. Может быть, в годе он, Денис, ошибся? Да нет, и в годе не ошибся.
Утомленный возрастом человек, взбалмошный склеротический старик смотрит на него с надеждой и усмехается.
— Ну и как, пришелец из другого мира? Проживу я еще четырнадцать лет или нет?
В цирке закончился перерыв и началось новое представление. Это был промежуток между заездами и выступал человек-паук. Но вот глашатай объявляет: танцовщица на канате, Блистающая Звезда! Цирк взрывается громом оваций. Венеты, то есть зеленые, почему-то приписывают эту танцовщицу себе, поэтому безудержно рукоплещут, прасины, напротив, — оглушительно свистят.
А Денис глядит с сочувствием на старика. И истязатель-то он, и народа уморил, говорят, великое множество, и все равно он Денису чем-то симпатичен. Он, Денис, еще слишком молод, чтобы знать, как в одном и том же человеке может совмещаться, сливаться воедино и очень доброе, и очень дурное.
Царские вестиарии перемещают повелителя из кресла в элегантные носилки, тот со вздохом покоряется. Маруха целует отца, будто провожает его в дальний путь. Рослые негры в коротких туниках поднимают лектику и осторожными шагами выносят в вестибюль. Словно поток текут за ними золотые наконечники копий императорской стражи. Расторопный Агиохристофорит спешит отдать распоряжение, чтоб об отбытии императора в цирке не объявлялось.
Да цирку и не до того. Высоко между кирпичными башнями на фоне пламенеющего заката натянут тонкий трос. Словно поблескивающая чешуйками стрекоза, на головокружительной высоте идет артистка, танцует и балансирует зонтиком на длинной ручке. Затем отбрасывает зонтик и делает пируэты, от которых захватывает дух.
Все, у кого свободны руки, хлопают изо всех сил. А у кого они не свободны — отчего они не свободны? Оттого, что зрители высоко запрокинули головы и держатся за шляпы, чтобы те не свалились.
Кесарисса, видя, что и Денис, запрокинув голову, смотрит на стрекозу в пламенеющем небе, спросила, как ударила хлыстом:
— Ну, пришелец из далеких миров, скажи что-нибудь и ты. Из врачей не высказался ты один.
— Я не врач, — хмуро ответил Денис. Несмотря на явно враждебный тон, который стала проявлять кесарисса, он не боялся ее, каким-то чутьем не боялся.
— Кто же ты?
— Я простой человек.
— Нет, ты исцелитель.
— И не исцелитель. Может быть, предсказатель немного.
Сказал это и пожалел, потому что тотчас последовал новый вопрос:
— Тогда предскажи его судьбу. Сколько он будет жить?
Денис медлил, соображая, в какую трясину он попал и как из этой трясины он выберется.
— Говори! — требовала кесарисса. И тогда Денис решился, словно нырнул в ледяную воду:
— Он умрет через день, двадцать четвертого сентября. — Прирожденный византиец сказал бы также: — В день памяти святых Антония, Дидимы, блаженномученицы Аминты. — Но наш Денис святцев не знал, потому он повторил только: — Двадцать четвертого сентября…
Сказал и пожалел. У самого холод прошел по спине, а бедная кесарисса стала как будто ниже ростом и пышные ее ризы готовы были свалиться.
— Через день…
Там, наверху, на пружинящем тросе тонконогая и вся в блестках женщина — диво не диво, звезда не звезда — грациозно выступала в замысловатом танце. А здесь раздавленная несчастьем безобразная царевна ломала и тискала себе пальцы.
— Откуда ты узнаёшь это? — хрипло спросила она.
— В том мире, — не зная, как объяснить популярнее, Денис указал вверх и это пришлось как раз на плясунью, идущую по тросу, — я читал тогда исторические книги… Например, некий Никита Акоминат из города Хоны…
— Знать я не знаю никакого Никиту. Но пусть свершится все так, как судил нам Бог.
Обвела вокруг растерянным взглядом, как бы никого не видя, и взор ее наткнулся на мужа, который самозабвенно следил за небесной стрекозой, даже раскрыл зубастый свой рот.
— Райнер! — топнула Маруха. — А ты почему не на императорском месте?
Она даже ударила его перчаткой по губам, после чего кесарь поспешил захлопнуть челюсти. А Маруха, не зная, куда бы истратить внезапный выброс энергии, отобрала у ближайшего гвардейца его лук из красного дерева с тетивой, перевитой серебряной нитью. Гвардеец не посмел отказать царской дочери, а она вдобавок вытащила из его колчана оперенную острую стрелу.
Приложилась, аккуратно целясь в танцующую на тросе и уже достигающую конца девушку.
— Вседостойнейшая! — первый министр Агиохристофорит пал перед ней на колени и других жестом пригласил сделать это. — Если ты, не дай Бог, попадешь в плясунью, народ разнесет нас в клоки!
Подбежал и Райнер, путаясь в полах пышного облачения с пальметтами. Схватил кесариссу за локоть, но она отстранилась.
— Боитесь кровопролития? — саркастически усмехнулась она. — А сами его устраиваете? Не бойтесь, православные, я только попугаю немножко.
«Ну, артистка! — подумал Денис. — Она же здесь и чемпион по стрельбе из лука».
Стрела запела, и натянутый трос со звоном лопнул. Плясунья же успела как раз дойти до башни и исчезла где-то там на площадке. Народ ничего не понял и вновь бушевал в восторге, тем более что мощный бас глашатая объявлял:
— Несравненнейший, превосходящий всех, единственный в своем роде ездок Антиппа!
— Ан-тип-па! — подхватили зрители.
Денис не стал больше испытывать судьбу и поспешил спрятаться за спины гвардейцев и придворных. У выхода он столкнулся с маленьким Фармацевтом.
— Зачем ты это сказал?
— Что сказал?
— Марухе сказал, я же все слышал.
— Про смерть Мануила, что ли?
— Тш, тш! Да!
— А что же я должен был сказать?
— А верно, что же ты должен был сказать?
— Вот именно.
— Так, значит, это правда, что ты сказал?
— Еще хуже, если бы это была неправда.
— Да, да… Ой-ой-ой! — Бедный Фармацевт зажмурил глазки и схватился за сморщенные щеки. — Ой, что же теперь делать?
— А что надо теперь нам делать?
— Ой, да мне-то что, я раб, рабом и останусь… А что теперь делать тебе?
— В каком смысле?
— Очень просто. Как ты не понимаешь? Тебе будет плохо, если он умрет, как ты предвещал, и тебе же будет плохо, если он не умрет, как ты предвещал!
Денис и сам понимал, что ему будет очень непросто. Какой-то благожелатель спешил информировать Фармацевта, который был здесь знаком, наверное, со всеми. Кесарисса приказала за врачами следить.
Они вышли из ворот Большого Цирка, площадь была пуста, драма еще докипала на скамьях амфитеатра, где царил теперь наездник Антиппа.
