Автору этих строк довелось изучать некоторые вопросы, поднятые М. Байджентом, Р. Ли и Г. Линкольном практически параллельно. В самом широком смысле — это вопрос о монархии и культуре, о монархии в культуре — мировой и русской. В более узком смысле — это вопрос о царском роде как таковом, в связи с чем невозможно было обойти тему перехода от «родовой монархии» Меровингов в Европе к «церковному государству» мажордомов и о происхождении русских царских родов — Рюриковичей и Романовых. Зачем поднимают эти темы сегодня на Западе — от М. Байджента до Голливуда? — вот первый вопрос. Зачем их так примитивизируют, зачем разбавляют достаточно дешёвым оккультизмом да ещё и с изрядной долей «секса» (в самом широком смысле)? — вопрос второй. Идёт ли речь о противостоянии масонства и христианства? — третий. На него ответим: да, но не только. Быть может, даже и не столько.
Однако с самого начала оговоримся, что будем избегать примитивизации проблематики и рассуждений на уровне «общечеловеческих ценностей», с одной стороны, «жидомасонского заговора» — с другой. Подобные клише «сверхприблизительны», а потому сугубо неверны и сугубо опасны. Не будем, подобно некоторым напуганным лицам, кричать, что перед нами «антиевангелие» и «масонский катехизис». Будем точны. А точность заключается в том, что авторы — англосаксы, причём живущие как по эту, так и по ту сторону Атлантики. А вот это-то как раз важно. Почему? Потому, что геополитический фактор, борьба «суши и моря» часто оказывается первичен даже по отношению к религиозному. Заранее оговорим также ещё одно условие обсуждения. Авторы книги определяют себя как сознательных агностиков. Они были таковыми в пору написания «Святой Крови…» и «Мессианского наследия», остались ими и в последние годы, когда занимались вопросами кумранских рукописей. С православной точки зрения многие положения книги кощунственны, например, утверждающие о том, что Иисус Христос, «разыграв» некое мистериальное действие, «избежал распятия», а следовательно, и Воскресения и был похоронен в Южной Франции, в Ренн-ле-Шато. Эти и некоторые другие авторские версии, как отвергнутые Церковью, так и не отвергнутые, но также и не подтвержденные и явно противоречащие самому духу христианства, мы готовы упоминать лишь в целях адекватного (дабы избежать непонятных «пустот») изложения авторской позиции, без чего серьёзный разговор невозможен. В то же время следует понимать разницу положения верующего христианина, с одной стороны, и историка-исследователя, в известной степени следователя, который не может и не должен a priori отвергать ни одну из версий, — с другой. Также мы должны иметь в виду, что наряду с конфессионально неприемлемыми положениями книги «Священная загадка» и «Мессианское наследие» (чего нельзя полностью сказать о «кумранском цикле») содержат большое количество ценной фактической информации, которую отвергать невозможно и которая естественным образом входит в исследовательский аппарат любого занимающегося этим кругом вопросов. Кроме того, следует указать и на то, что толкование темы Святого Грааля (или, как мы настаиваем, исходя из редких, но имевших место у православных авторов упоминаний, Святой Граали — в женском роде[236]), может быть не только таким, как у исследуемых авторов, но и совершенно иным, и не можем не согласиться с А.Г. Дугиным, который как раз в связи с этой книгой — а она в значительной степени касается и ордена тамплиеров — писал: «Орден тамплиеров был двойственной эзотерической организацией, в лоне которой сочетались обе важные метафизические тенденции — как эзотерический манифестационизм, так и метафизический креационизм. Как и в случае «легенды о Святом Граале», которая может быть интерпретирована двояким образом, в зависимости от внутренней позиции эзотерического общества»[237].
Более того, полноценное прочтение любого сакрального послания, в том числе и о Святой Граали, предполагает не одно и не два, а больше, вплоть до бесконечного, число смыслов, отнюдь не отрицающих, а дополняющих и восполняющих друг друга. Дело на самом деле не в том, как то или иное «эзотерическое общество» интерпретирует это послание (в данном случае о Меровингах и Святой Граали), а насколько его деятельность адекватна данной интерпретации, насколько она не является пародией и подменой. В этом суть дела, и таким предуведомлением хотелось бы предварить разговор о «Священной загадке» и «Мессианском наследии», в центре которых — деятельность одного из самых нашумевших «тайных орденов» Европы — ордена Приората Сиона. Сразу надо договориться о терминологии. «Приорат Сиона» не имеет прямого отношения к сионизму в общеупотребительном смысле слова как: а) идее возвращения евреев в «Землю обетованную», б) еврейскому национализму в более широком смысле, связанному с Государством Израиль вообще. Более того, орден имеет сугубо европейское (а не еврейское, по крайней мере, формально) происхождение и связан с пребыванием крестоносцев в Палестине в XI–XII вв. Так, по крайней мере, об этом рассказывает сам «Приорат», что, впрочем, всегда следует «делить на два» и более…
Прежде всего — о самом ордене Приората Сиона. Что это за организация (если она действительно существует), каково её место в истории и современности, какое отношение имеет она к другим эзотерическим формам — масонству, розенкрейцерам, иллюминатам, ариософским или каббалистическим кругам, алхимии и пр., каковы её взаимоотношения с религиозными конфессиями, прежде всего, конечно, с христианством и иудаизмом, а самое главное — с политическими и параполитическими структурами, с «управлением историей»?
В 90-е годы ушедшего столетия попытку идентификации «Приората Сиона» с этом контексте предпринял (ныне профессор МГУ) А.Г. Дугин в своей работе «Крестовый поход Солнца», впервые опубликованной в альманахе «Милый ангел» (1996)[238]. Дугин сделал попытку классификации различных эзотерических организаций в связи с тем, что он сам называл «метафизическими основами политических идеологий». Так или иначе, позиция любой религиозной, эзотерической и т. д. организации, равно как и вся мировая политика, связаны прежде всего с геополитикой, а последняя — с фундаментальным мифом о возникновении мира, лежащим в основании той или иной цивилизации. Согласно выводам, сделанным тогда Дугиным (сегодня его выводы более сложны и разветвлены), так называемые «мифы о возникновении Вселенной» делятся на две «основополагающие категории — на мифы о творении и мифы о проявлении»[239]. «Традиции, утверждающие в начале всего факт творения, называются "креационистскими", от латинского слова creare, т. е. создавать, творить. Креационистская доктрина в самом общем виде усматривает в истоке вселенной определённый и единовременный акт высшего существа или высшего принципа, который из некоторой подручной субстанции (или "из ничего", ex nihilo — как в самой законченной и развитой креационистской доктрине) образует мир, его структуру и существ, его населяющих. <…> Другой основополагающей доктриной о происхождении вселенной является идея проявления. <…> Сущность "манифестационизма" заключается в том, что это мировоззрение рассматривает возникновение вселенной как обнаружение определённых аспектов Бога, принципа, первоначала как особую возможность существования божественного мира через самооткровение и самообнаружение. Манифестационизм принципиально отказывается рассматривать появление мира как одноразовое событие и как акт создания какой-то одной сущностью принципиально другой вещи, строго отличной от неё самой. Мир в манифестационизме видится как продолжение Бога, как развёртывание его качеств по всем возможным метафизическим направлениям. В манифестаниционизме нет ни Творца, ни творения; нет отдельно Бога и отдельного мира»[240].
Своего рода «полюсом» манифестационизма являются Веды, «полюсом» креационизма — Библия. «Две метафизики» порождают и две принципиально противоположные политико-исторические формы, причем, разумеется, каждая из них имеет свою историю развёртывания. Креационистская («авраамическая») традиция разворачивается от библейской теократии Книги судей к современной либеральной демократии и постмодерну (монархические линии в ней или вторичны, или рассматриваются негативно). Манифестационистская традиция, в свою очередь, — от сакральной монархии (империи) — где цари суть «аватары» божественных начал или прямые потомки богов — до тоталитарных идеологий XX в. Разумеется, библейская теократия и арийские (ведические и авестийские) сакральные монархии суть «высокие» формы того и другого, а современные либерализм и тоталитаризм — «низкие», негативные.
Что касается христианства, то А.Г. Дугин указывает, что здесь всё обстоит значительно сложнее. «Христианство принято относить к "авраамическим" традициям, и, следовательно, оно должно носить креационистский характер»[241]. На это указывает прежде всего принятие христианством Ветхого Завета, его космогонической (ех nihilo) концепции и истории Древнего Израиля как части собственной истории. «Но на самом деле вопрос относительно креационизма христианской традиции является более сложным, — пишет Дугин. — Многие проницательные историки раннего христианства, в частности Ю. Николаев, В. Лосский, О. Г. Флоровский, показали, что процесс становления сугубо православной христианской догматики проходил в жестокой борьбе двух идейных течений. Их можно определить как "иудеохристианство" и "эллинохристианство". <…> Можно сказать, что полемика относительно догмата о Троичности, о христологических дефинициях, о Воплощении, о совмещении во Христе двух природы и двух "воль", о "Теотокос" (Богородице) и т. д. протекала между двумя крайними полюсами христианской доктрины. <…> Собственно говоря, эта борьба была не чем иным, как борьбой манифестационистского и креационистского подходов в рамках одной и той же традиции, стремившейся совместить обе позиции без того, однако, чтобы ясно разграничить сферу их иерархической соподчиненности»[242]. И далее: «Эпоха догматических споров христианской Церкви закончилась принятием никейской редакции Символа Веры, где нашли своё выражение базовые формулы христианской религии, ставшие отныне непоколебимой реакцией ортодоксии. В никейском символе закреплены основные постулаты "эллинской" линии богословия, идущей от апостола Павла, — догмат о Божественности Сына, о его нетварности, об Отечестве Первого Лица Пресвятой Троицы, о нераздельной и неслиянной Троичности Божества, о достаточности крещения для воцерковления и т. д. Но всё же есть в нём и ограниченные компромиссы с иудеохристианской линией — Бог Отец назван также «Творцом», акцентируется человеческая природа Христа ("и вочеловечшася… и страдавша…" и т. д.)». Более того, восприняв в себя Ветхий Завет, христианство унаследовало представление о центральной роли еврейского народа в истории (причём этот «иудеоцентризм» стал, по выражению Алена де Бенуа, «неврозом», оборачиваясь как болезненной юдофилией, так и столь же болезненной юдофобией, вплоть до «антисемитских эксцессов»). Но при этом «манифестационистские» тенденции «эллино-христианства» неотменимо вели к признанию самостоятельной ценности православной «сакральной монархии» (от IV в. до февраля 1917 г.) в противовес ветхозаветному республиканизму (за которым, впрочем, часто скрывалось стремление к восстановлению престола «Царей Июдейских — против всех царств ханаанских»). Более того, у арийских христианских народов Бог — на небе, царь — на земле, а царская семья — царь, царица и наследник — есть прямая проекция Троицы. «Как бы то ни было, в рамках христианского мира, в отличие, к примеру, от исламской цивилизации или иудаизма диаспоры, противостояние креационистского и манифестационистского подходов было драматическим и постоянным процессом, не прекращающимся ни на мгновение. И именно диалектика этого процесса как нельзя лучше объясняет тайную историю двухтысячелетнего христианского мира, историю, привязанную невидимой и яростной борьбой двух непримиримых противников, стремящихся утвердить свою истину через хитросплетение теологических формул, через конвенции исторических и национальных интриг, через войны и заговоры, через культурные диверсии и военные репрессии, через провокации расколов и организации крестовых походов, через мученичество и обман, мужество и прямодушие, через ограниченность масс и гениальность элиты, через грех и святость, через добро и зло…»[243]
