Благодаря этому антагонизму между артиллерией и Генеральным штабом (в чем виноваты обе стороны), антагонизму, существовавшему еще издревле — с гладкоствольных времен и тщательно культивировавшемуся, — в строю артиллерии не было офицеров с высшим тактическим образованием и с широким тактическим кругозором. На должностях командиров батарей и дивизионов этот недостаток не давал себя знать, но на должности командира бригады делался сразу ощутительным, а на должности инспектора артиллерии корпуса — болезненным.
От подпоручика до генерал-инспектора артиллерии наши артиллеристы полагали: все дело — в меткой стрельбе. Они добивались этой меткой стрельбы добились ее на славу, но им в голову не пришло облечь эту свою меткую стрельбу в тактические формы. Тактика считалась достоянием одиозного Генерального штаба. Ревниво оберегая свое дело от его посягательств, артиллеристы, в свою очередь (за очень немногими исключениями), стремились игнорировать все, что выходило за рамки пушкарского цеха.
Уже в артиллерийских училищах тактика преподавалась в виде проформы. Быть ездовым коренного уноса там считалось гораздо почетнее, чем иметь 12 баллов по тактике. Эта психология осталась навсегда. Интересовались исключительно техникой — техникой стрельбы, материальной частью (особенно этой последней). Об артиллерийском деле в рамках военного искусства не помышляли.
Увлечение материальной частью переходило границы целесообразности. На инспекционных поверках от офицеров требовалось знание веса в долях золотника самого ничтожного штифтика, поперечной нагрузки всякого винтика. Не засоряя голов и сберегая время, все это можно было поместить в справочную книжку. Ездившая незадолго до войны во Францию наша артиллерийская миссия обратила все свое внимание опять-таки на материальную часть, совершенно пренебрегая тактической стороной дела. Русские генералы и подполковники не нашли ничего лучшего, как сфотографироваться номерами у французской полевой пушки. В то же время никому из них не пришло в голову познакомиться с книжкой полковника Файоля (будущего маршала) Сосредоточение огня, проводившей оригинальные тактические идеи об организации огневого кулака.
В результате если наш батарейный командир легко расправлялся с немецким, то немецкий командир бригады — тактик и немецкий корпусной инспектор — тактик рассчитывались за это с русскими бригадным и корпусным мастерами пушкарского цеха.
Мы признавали только фронтальный огонь, стреляя прямо перед собой, действовали исключительно лобовым натиском. Наш огонь был меток, но в крупных соединениях не гибок. Немцы оставляли по фронту незначительное количество батарей, а всеми силами, собранными в кулак, наваливались во фланг, действовали косоприцельно. Лучшая тактика, численное превосходство и неограниченное питание огневыми припасами ставили германскую артиллерию в самое выигрышное положение, но наши артиллеристы своей сноровкой и меткостью стрельбы восполняли свои тактические пробелы. В равных силах германская артиллерия ничего не значила перед нашей. В полуторном получалось устойчивое равновесие. В двойном — что было обычным явлением — наша артиллерия выходила с честью из неравного и тяжелого поединка. Для решительного успеха немцам надо было сосредоточивать по меньшей мере тройное количество батарей.
Наша пехота жаловалась — и совершенно основательно — на страх наших артиллеристов потерять орудия и их тенденцию прятаться за спину пехоты и оставлять ее без поддержки в самую критическую минуту. Эту бесцеремонность русских артиллеристов по отношению к своей пехоте отметил и Морген. Наша артиллерия исходила из абсурдного и вредного положения: пушки — наши знамена! Терять орудия считалось бесчестным. Покинуть в критическую минуту погибающую пехоту, лишить ее поддержки — за бесчестье не считалось и было в порядке вещей.
Следует отметить, что австрийская артиллерия стреляла значительно лучше германской, научившись многому у нас. Все, что сказано о пехотных наших дивизиях, относится и к их артиллерии, подготавливавшей их успехи и смягчавшей их неудачи.
* * *
Инженерные войска выполнили очень большую работу по укреплению 2,5 тысячи верст фронта от Балтийского моря до Черного и от Черного до Каспийского. Наряду с этим они оборудовали дорогами и мостами прифронтовую полосу и затратили много сил и энергии на приведение в боевую готовность крепостей Ивангорода, Варшавы, Новогеоргиевска, Осовца, Ковно, Бреста, Гродно, Усть-Двинска и на циклопические и бесполезные работы в Свеаборге, Выборге, Ревеле и Карее. Особо следует упомянуть о замечательной деятельности железнодорожных войск.
Авиация, учрежденная только в 1911 году, выступила на войну, не имея ни уставов, ни руководств. В ней царил чисто спортивный дух — увлечение всякого рода рекордами. Назначение авиации полагали исключительно в разведке — боевая ее подготовка была чрезвычайно слаба.
С первых дней войны спортивный дух быстро сменился боевым. Русские летчики прославились блистательными подвигами. Всем известен геройский подвиг изобретателя мертвой петли штабс-капитана Нестерова, протаранившего неприятельский самолет ценою собственной гибели. В холмских боях июля 1915 года поручик Покровский (будущий герой Добровольческой армии) с наблюдателем корнетом Плонским атаковали вооруженный пулеметом немецкий Альбатрос, имея только револьверы, заставили неприятеля сесть на землю, снизились рядом сами и захватили аппарат и летчиков буквально на виду подбегавших австрийских цепей. Из летчиков-истребителей особенно отличился полковник Казаков, сбивший 30 неприятельских самолетов{136} и не побоявшийся с успехом повторить подвиг Нестерова, на что не осмелился ни один союзный и ни один германский летчик.
С начала 1915 года появилась истребительная авиация и в то же время Сикорским создана авиация бомбардировочная — первые в мире воздушные корабли (Ильи Муромцы). Сикорский первый стал строить многомоторные самолеты. С лета 1916 года у нас появились боевые эскадры, ядром которых служил обычно отряд воздушных кораблей с придачей 2–4 истребителей. Особенно интенсивный характер приняла воздушная война в Ковельском районе в период наших сентябрьских наступлений. На Западе немцы теряли 1 аппарат на 2 союзных. В России за каждый сбитый русский самолет платились своим. За лето 1916 года немцы сбили 182 англо-французских самолета и потеряли 75. На русском фронте, сбив 23, потеряли 20{137}.
За исключением кораблей Сикорского, все самолеты были иностранного происхождения. Авиационной промышленности у нас создать не умели{138} — и это ставило Россию в полную зависимость от произвола и злой воли ее союзников.
* * *
Нам необходимо, хотя бы в самых общих чертах, обрисовать работу второй руки потентата — флота.
Руководство морскими силами было сосредоточено в Ставке. Флотом командовали за тысячу верст из болот Полесья и командовали по-болотному.
Ставка запрещала всякую активность Балтийскому флоту, несмотря на ничтожность германских сил принца Генриха, состоявших исключительно из старых кораблей. Всю войну в нашем распоряжении был германский морской шифр, благодаря которому все намерения неприятеля были нам заранее известны. Шифр этот достался нам при уничтожении в самом начале войны крейсера Магдебург. Немцы об этой нашей находке и не подозревали. Мы немедленно поделились этим нашим ценнейшим открытием с англичанами. Имея такой небывалый козырь, мы могли бы всю войну действовать нападательно, громя германские балтийские силы, уклоняясь от флота Открытого моря.
Но флотоводца в Барановичах — Могилеве не было, как не было и полководца. О морской стратегии там так же не имели понятий, как и о сухопутной. Все распоряжения Ставки по морской части были проникнуты страхом потерять корабли. Флот обрекался на бездействие и неизбежную деморализацию… Страшась потерять один-два корабля, Ставка погубила всю российскую морскую силу. Наши четыре Гангута обеспечивали нам подавляющее превосходство над силами принца Генриха. Имея эскадренный ход до 24 узлов (скорость свыше контрактной) и вооруженные более дальнобойными орудиями, чем немцы, они могли бы с отличным успехом сразиться и с частями флота Открытого моря, выходившими в Балтику и имевшими эскадренную скорость не свыше 18 узлов. Двукратный печальный опыт управления флотом с берега — Меньшикова в 1854 году, наместника Алексеева в 1904 году, оба раза приведшего флот к гибели, пропал совершенно даром…
Командовавший Балтийским флотом адмирал Эссен безвременно скончался весною 1915 года — как раз перед вступлением в строй новых кораблей. Его преемник адмирал Непенин при всех своих выдающихся качествах не имел достаточно авторитета в глазах Ставки и должен был подчиняться ее безнадежно пассивным директивам. Организованная адмиралом Непениным разведка причинила неприятелю огромный вред — ее плодами всю войну пользовался британский флот: все английские операции на море — результаты русской разведки. Русский флот был мозгом британского. Германское морское командование угадало в Непенине и его высококвалифицированных офицерах своих опаснейших врагов.
