В целом в екатерининские времена сотрудники Тайной экспедиции выросли в чинах, стали более «благородными», а их карьера проходила более разнообразно и не была с младых ногтей пожизненно связана с политическим сыском. Да и награждались они лучше – тот же Щекотихин стал не только надворным советником, но и владельцем 500 душ, о чем он не без гордости сообщил поднадзорному.
В политическом сыске появились также кадры иного рода, которые уже не ходили в застенок и не занимались допросами и составлением бумаг, им поручали особые миссии, требовавшие соответствующей подготовки, образования и светского воспитания. В 1795 году на службу в Тайную экспедицию поступил надворный советник Егор Борисович Фукс (1762–1829).[144] Он начинал карьеру в дипломатической канцелярии графа А. А. Безбородко, а затем стал агентом политического розыска и одновременно адъютантом и секретарем А. В. Суворова. Отправляясь вместе с полководцем и его армией в Италию, Фукс выполнял особое задание: «сделать точное и строжайшее наблюдение неприметным образом об офицерах, ‹…› в каких они подлинно связях, мнениях и сношениях, и не имеют ли какого-либо действия иностранные противные внушения и соблазнительные книги».
Командование знало, что в русском корпусе, воевавшем против наполеоновских войск в Италии, есть офицеры-вольнодумцы, и опасалось распространения французами в полках брошюр революционного содержания. Фукс (к тому времени уже статский советник) по прибытии в заграничную армию приступил к своим обязанностям и сообщил в экспедицию, что «по содержанию данной мне инструкции употребил немедленно все возможные способы для разведывания об образе мыслей италийского корпуса и о поведении офицеров». Познакомившись с чиновником, Суворов взял его к себе, поручив ведение «иностранной переписки, военных и дипломатических дел, а также журнала военных действий». Ретивый адъютант регулярно извещал Петербург обо всех встречах Суворова с генералами и офицерами и копировал переписку своего шефа. «Теперь имею честь, – писал он в своем секретном донесении, – приложить при сем копии с трех писем его римского императорского величества и с двух ответов на оные фельдмаршала».[145]
Все же Фукс «честь имел» – доверием не злоупотреблял и никаких сведений, выставлявших командующего в невыгодном свете и способных вызвать неудовольствие императора, генерал-прокурору не доносил. Он писал, что в армии всё обстоит благополучно и признаков революционной пропаганды не замечается; напротив, солдаты и офицеры воюют успешно – «благодаря преобразованиям государя, доведшего военное искусство до высшей степени совершенства». Зато резкой критике он подвергал союзное австрийское командование за «великое нерадение австрийцев о нашем продовольствии» и нежелание предоставлять истинные данные о численности своих войск и потерях. Фукс докладывал, что не может исправно вести журнал военных действий, потому что «к составлению журнала есть препятствие со стороны австрийцев, ибо они никаких сведений не дают».[146]
Затем Фукс проявил свои способности в качестве директора военной канцелярии другого знаменитого полководца – фельдмаршала М. И. Кутузова во время Отечественной войны 1812 года. В мирное время он стал автором популярных трудов «История российско-австрийской кампании 1799 года» (СПб., 1825–1830); «История генералиссимуса графа Суворова-Рымникского» (СПб., 1811) и «Анекдоты графа Суворова» (СПб., 1827), в которых поведал о странностях прославленного полководца: «Непонятно, как человек, привыкший по утрам окачиваться холодною водою, выпарившись в бане, бросаться в реку или в снег, не носивший никогда шубы, кроме мундира, куртки и изодранной родительской шинели, мог в горнице переносить ужасную теплоту. В этом походил князь Александр Васильевич на наших крестьян в избах. Подобно им, любил и он быть в полном неглиже. Я, а со мною и многие, страдали в его теплице. Нередко пот с меня так и катился на бумагу при докладах. Однажды закапал я донесение, хотя по содержанию своему не очень ему приятное. „Вот, ваше сиятельство, я не виноват, – сказал я ему, – а ваша Этна“, – указав на печь. „Ничего, ничего, – отвечал он. – В Петербурге скажут или что ты до поту лица работаешь, или что я окропил сию бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив“. Так же и австрийский генерал-квартирмейстер Цах распалился до того, что, работая с ним в кабинете, снял с себя галстух и мундир. Фельдмаршал бросился его целовать с сими словами: „Люблю, кто со мною обходится без фасонов“. „Помилуйте, – вскрикнул тот, – здесь можно сгореть“. Ответ: „Что делать? Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близ огня; а потому я и здесь от него не отвыкаю“.[147]
В Московской конторе Тайной экспедиции штат был и вовсе невелик: здесь трудились надворный советник Алексей Пороховщиков, титулярный советник Павел Горлов, канцелярист Павел Львов. Для особых поручений при конторе состоял статский советник Юрий Александрович (или Алексеевич) Николев. Волею судеб и начальства его имя также оказалось связанным с биографией Суворова: именно Николев привез ему в апреле 1797 года приказ об удалении из армии и ссылке в Кончанское; он же ведал наблюдением за опальным фельдмаршалом и докладывал генерал-прокурору обо всех его «посещениях и упражнениях». Позже он жаловался, что пять месяцев живет на свой счет в простой избе и питается чем попало; «своим настоящим положением по рвению к службе его императорского величества удовлетворяется сердечно, но находится без жалованья», и просил о денежном пособии. За усердие ему было пожаловано 5 тысяч рублей и открыта карьера – в короткое время он стал действительным статским советником. Как известно, опала фельдмаршала была недолгой. Суворов отправился с Фуксом в Итальянский поход, а Николев был зачислен в штат Тайной экспедиции следователем по особо важным делам. В этом качестве его командировали в Ярославскую губернию для проверки слухов о подготовке «возмущения» крестьян при проезде императора. Затем он расследовал злоупотребления калужского губернатора и чиновников, ездил на Дон для проверки анонимной жалобы на двух генералов Иловайских, в украинский Батурин по делу бывшего гетмана Кирилла Разумовского и его окружения, в белорусский Шклов по делу о фальшивомонетчиках, действовавших под покровительством генерала Зорича. Все эти поручения он исполнял, не злоупотребляя своими полномочиями и не пытаясь любой ценой обнаружить заговор и «возмущение». Однако в одном из своих донесений из Москвы он констатировал: «Все меня боятся и от меня бегают». Николев вышел в отставку в 1801 году после ликвидации Тайной экспедиции.
Александр Пороховщиков «из обер-офицерских детей» начал карьеру копиистом в Сенате, где дослужился до регистратора. После увольнения из Сената он по представлению генерал-аншефа М. Н. Кречетникова был определен в тульскую верхнюю расправу (судившую государственных крестьян) секретарем, но в действительности работал в походной канцелярии генерала. Там он стал поручиком Изюмского легкоконного полка; потом служил в кирасирском полку князя Потемкина и участвовал в походах в Польшу. Но все же в армии Пороховщиков не прижился и в 1794 году «за приключившимися болезнями по прошению ево был отставлен с чином ротмистра», после чего устроился в московскую полицию. На этой службе он нисколько не пострадал в бурное павловское царствование и даже получил два следующих чина, а завершил карьеру в Тайной экспедиции, куда был переведен по высочайшему повелению в 1799 году.
Титулярный советник Павел Горлов «из российских дворян» в начале своей чиновничьей карьеры тоже служил копиистом – в Канцелярии опекунства иностранных; затем стал канцеляристом в Санкт-Петербургском губернском правлении, попал в Счетную экспедицию Военной коллегии, а оттуда перешел в канцелярию московского главнокомандующего А. А. Прозоровского и, наконец, в 1793 году был определен в Московскую контору Тайной экспедиции. Прозоровский, «прославившийся» арестом знаменитого издателя и просветителя Н. И. Новикова, определил на сыскную службу канцеляриста Павла Львова «из приказных детей»; молодой человек служил усердно и оказался «способен и достоин» к повышению чина, как записано в его формулярном списке.[148]
Кроме чиновников в штате Московской конторы числились два сторожа из отставных солдат за мизерное жалованье в 20 рублей в год да «через два года мундир противу сенатских сторожей». При конторе также находился караул, состоявший из унтер-офицера и двадцати солдат сенатской роты – прежде несшие эту службу солдаты-ветераны московского Преображенского батальона при Екатерине были заменены солдатами «разных полевых полков».
В штате Тайной экспедиции по-прежнему имелся врач, но ни в Петербурге, ни в Москве уже не было «заплечного мастера» – после официальной ликвидации Тайной канцелярии палач Василий Могучий был «отпущен» в ведение Санкт-Петербургской губернской канцелярии.[149] Возможно, теперь палача присылали для проведения необходимых «экзекуций» из другой «команды» или эти обязанности брали на себя добровольцы из числа унтеров и солдат охраны.
