Но есть также версия, что женская одежда в частности и человеческая одежда вообще возникла из стремления людей украсить себя. Или, как вариант, из знаков отличия, которыми люди стремились обозначить свою непохожесть на других или свои достижения.
Например, охотник, убив животное, вешал себе на пояс его хвост. И чем больше таких хвостов он носил, тем выше стоял в «племенном рейтинге». Это как зарубки на прикладе снайперской винтовки, как 60 звездочек на фюзеляже истребителя летчика Покрышкина или — если вернуться в первобытный мир — как скальпы врагов в коллекции индейского воина.
Но одежда может обозначать не только достижения личности, но и обособленность племени. Недаром первый признак, по которому различались народы доиндустриальной эпохи — это одежда. Национальный костюм. И первобытные племена, даже близкие друг к другу, можно различать по одежде, даже несмотря на ее скудость в тропиках.
Лисьи хвосты тоже можно носить на поясе по разному. А если соседнее племя носит не лисьи хвосты, а волчьи, различие становится еще более явным.
Итак, версий происхождения одежды много, но вряд ли какая-то из них полностью верна, а остальные ошибочны. Скорее всего, тут сыграли роль разные факторы. Возможно, одежда появилась еще в ледниковую эпоху, и «атланты» из пещер Палестины принесли ее в Африку. Но поскольку даже в холодных краях одежду из шкур носили только зимой, а летом от нее с радостью освобождались, в Африке, где зимы не было, от большей части костюма отказались совсем, оставив только пояс стыдливости, необходимый совсем по другой причине.
Такая возможность подтверждается, исходя из обстоятельств заселения Американского континетнта. Люди в Америку перешли почти наверняка с Чукотки по льду или по древнему сухопутному мосту. Вряд ли можно сомневаться, что у них была одежда. И однако же индейцы Южной Америки ходят практически обнаженными.
Но если вернуться на Чукотку, то этому легко найти объяснение. До сих пор чукчи в чумах пребывают практически нагими, в одних поясках стыдливости — а прежде они летом ходили так и на свежем воздухе. В своей «Земле Санникова» Обручев срисовал онкилонов с древних чукчей, и там этот обычай показан очень наглядно.
Стыдливость в первобытные времена касалась прежде всего половых органов. Однако причудливая игра случая могла привести к объявлению табу любой другой части тела, и папуасские женщины в Новой Гвинее закрывают затылок, а в Греции минойской эпохи по некоторым предположениям женщины должны были закрывать пупок, обнажая при этом грудь.
Но есть и более прозаическая версия распространения стыдливости с половых органов на другие части тела. Дело в том, что русское слово «стыд», например, происходит от праславянского *stud, то есть «холод». Стыд — это ощущение, которое испытывает обнаженный человек в холодную погоду. Следовательно, обычай закрывать одеждой все тело и стыдиться наготы мог прийти с севера.
Странно только, что закрепился он в областях субтропических и тропических. Ведь мы унаследовали его от евреев, которые вышли из жаркого Египта и обосновались в теплой Палестине. А на Востоке законодателями этой моды были китайцы — тоже жители теплых земель.
Что касается наших прямых предков — индоевропейцев, то они относились к наготе куда более вольно. В Индии еще во времена Афанасия Никитина (15-й век) женщины ходили так: «срам прикрыт, а сосцы голы», — что русский путешественник не преминул несколько раз отметить в своем дневнике.
Древние греки тоже были большими гимнофилами, спартанская знать считала право ходить без одежды своей привилегией, древние славяне и германцы одевались очень легко, а во время праздников нисколько не стеснялись обнажаться публично.
Трудно сказать, что в большей степени изменило традиции индоевропейцев первой волны — стремление мужчин ограничить свободу женщин, что сделало афинянок затворницами гинекея, после чего открыто обнажаться без страха быть осмеянными могли только представительницы первой древнейшей профессии (которые, впрочем, пользовались в Древней Греции большим почетом), или же стремление женщин к независимости, которое заставило римлянок отказаться от этрусских традиций[14] и носить скрывающие тело одеяния подобно мужчинам, у которых такая одежда была знаком отличия.
Скорее всего, оба варианта равноценны. Нагота как привилегия — это, конечно, частный случай, причуда истории. Скорее всего этот обычай произошел в результате смешения завоевателей и покоренных ими племен при том, что завоеватели (ставшие в новом этносе знатью) относились к наготе более вольно.
А в общем случае более вероятной представляется обратная ситуация. Как умудренный опытом вождь носит на поясе больше лисьих хвостов, чем начинающий охотник, так же и царь или вельможа носит больше одежды, чем крестьянин или нищий. В результате нагота становится символом нищеты — и если бедности принято стыдиться, то стыдиться будут и наготы.
А стремление мужчин уберечь женщин от взглядов потенциальных соперников, только подливает масла в огонь. У древних греков женщины стали скромными затворницами гинекея, а мужчины остались гимнофилами, и никого не удивляло, что на олимпийских играх не только спортсмены на стадионе, но и зрители на трибунах пребывают обнаженными.
Кто знает, может, у евреев в глубокой древности тоже было нечто подобное, и Давид действительно выходил на бой против Голиафа нагой, как статуя Микеланджело. Однако потом произошли перемены. То ли нагота сделалась привилегией пророков и прочих избранных (в Библии есть указания на то, что они раздирали на себе одежды перед тем, как пророчествовать), то ли наоборот, вожди (судьи, военачальники, а затем цари и их приближенные) стали носить больше одежды, а простой народ стремился им подражать, но только ко времени завоеваний Александра Македонского обычаи греков уже казались евреям бесстыдными до отвращения.
Впрочем, возможно, евреи приобрели стыдливость в эпоху вавилонского пленения, унаследовав ее от зороастрийцев, которые тоже имели обыкновение покрывать одеждой все тело. И тогда перемену отношения к наготе у семитских народов Евразии следует отнести еще дальше в прошлое. Но это не означает, что в более глубокой древности не могли происходить события и развиваться процессы, подобные описанным выше.
Я уделяю так много внимания именно евреям только потому, что европейское отношение к наготе и одежде в большей степени проистекает из христианской, а не римской традиции. Римляне хоть и одевались по нашим понятиям пристойно, однако более чем охотно расставались с одеждой во время оргий, представлений, купаний et cetera. Так что к наследию римской традиции можно отнести скорее такие явления нашей жизни, как стриптиз, эротическое искусство, порнография и отчасти проституция в ее современном виде. А стыдливость — это плод христианства, которое унаследовало свое отношение к наготе от евреев.
Впрочем, к христианским обычаям тоже приложили руку зороастрийцы — поклонники солнечного бога Митры, которых стало очень много в римских легионах в последние века язычества. Помимо воинской доблести и честности митраисты проповедовали еще и стыдливость, скромность и целомудрие, доходящие до степени аскезы. А христианская церковь, в особенности католическая, очень многое позаимствовала у митраизма, хотя неизменно жестоко враждовала с ним.
Однако мы углубились слишком далеко в историческую эпоху и отклонились от основной темы, которая заключается не только в происхождении одежды, но и в распространении знаков отличия — в том числе тех, которыми привилегированные члены первобытного общества обозначали свое обособленное положение.
Кто были эти привилегированные члены общества, представить нетрудно. Это были вожаки общин, главы родов, лучшие воины и охотники. Их привилегии заключались в праве перераспределять добычу, отнимать женщин у более слабых мужчин и вообще диктовать свою волю всему племени, роду или его части.
Однако эти привилегии не освобождали вождей от общих обязанностей. Еду для себя вождь должен был добывать на охоте вместе со всеми. Если вождь собственноручно убил птицу, то эта птица, конечно, его, но если двадцать охотников сообща завалили мамонта, то этот мамонт общий — хотя те, кто участвовал в охоте, могут иметь право на лучшие куски.
Обязанности вождя в этом случае заключаются в справедливом распределении добычи, чтобы никто не был обделен и никто не урвал себе чужую долю.
& — продолжение следует —
Я не я, колдун не знахарь
(см. у Фридмана и Аникушкина историю про шимпанзе Майка и бидоны из-под керосина)
Меня могут спросить, почему в своей книге я так яростно воюю с марксистами — в то время, как сами эти марксисты, по крайней мере в России, в последнее время подружились с христианством и кажется, даже уверовали в Адама и Еву, а про Дарвина и думать забыли. Но этому есть простое объяснение. Долгие годы дарвинизм в нашей стране был как бы тенью марксизма. Говорили — Дарвин, подразумевали — Энгельс. И я пока не видел ни одной книги российского антрополога, в которой не повторялись бы байки стопятидесятилетней давности, впервые изложенные Энгельсом в его «Происхождении семьи, частной собственности и государства». На заре перестройки вышел даже комикс, популярно пересказывающий эту книгу то ли для самых маленьких, то ли для умственно отсталых.
