- Хорошо, все это понятно, - рассудительно отвечала на это Вера, прикачнув головой. - Но ведь если ты чувствуешь и понимаешь, что делаешь что-то скверное, предосудительное даже...
- Может быть, и вредное, - вставил уже от себя Матийцев и продолжал: - Ведь я, выходит так, содействую закабалению не одних только шахтеров и их семей, а всей вообще России! Пусть я всего только винтик, самый маленький винтик в огромной машине, угнетающей жизнь, однако и как такой винтик я делаю в ней предуказанное, чужое дело. Какое именно? Да вот это самое закабаление России. Всего в ней вдоволь, а страна нищая, - денег мало. Вот и принимай денежных тузов оттуда, - из брюсселей и парижей, берлинов и лондонов, чтобы они прибирали к рукам все наши богатства, а мы как были нищими, так и остались; как были круглыми невеждами во всем, так и остались!..
- В таком случае тебе, чтобы не приносить вреда, нужно уйти с твоей шахты, - только и всего, - рассудительно сделала вывод Вера, а он, не менее рассудительно, говорил ей:
- Так-то оно так, конечно, но сначала все-таки надо подыскать, куда именно уйти можно...
А мать, как бы не слышавшая совсем этого разговора, следуя своему обыкновению, обращалась к нему с вопросом:
- Объясни мне, как геолог: ведь вот я читала, что между антрацитом и алмазом не такая уж значительная разница в смысле содержания углерода, а между тем алмазы по весу измеряются каратами, - это какая-то там часть грамма, - антрацит же пудами и тоннами, и идет он только на топку печей... Чего же именно не хватает антрациту, чтобы стать алмазом?
- Да, - отвечал он, - не хватает не так уж много в смысле процента углерода, но есть и кое-что лишнее, что его обесценивает по сравнению с алмазом. Это как шахтеры в Донецком бассейне и их хозяева - анонимные бельгийцы. Бельгийцы-акционеры живут себе в своей Бельгии так, что лучше уж грех и желать, а наши шахтеры спят вповалку вдевятером на земляном полу в тесной хибарке, а на них, спящих, время от времени, за неимением другого, более подходящего места, котятся беременные кошки!..
Так сумерничал Матийцев в обществе своей матери и сестры, и одна светлыми, открытыми, другая карими, слегка сощуренными отцовскими глазами, казалось, заглядывали ему глубоко в душу, а чтобы облегчить им это, он сам старался раскрыться как можно шире, ничего не желая утаивать от этих двух пар родных глаз.
Но в то же время он не забывал и о том, что назавтра, с утра надо было, как и каждый день, спускаться в шахту, где и по стенам сочилась и сверху всюду капала вода, где в темноте слабо светились кое-где, как волчьи глаза, огоньки шахтерских лампочек, где бились с новыми, непривычными лошадьми коногоны и где конюх Дорогой, если зайти к нему на конюшню, будет однообразно, как всегда, жаловаться ему на этих коногонов:
- Не позволяйте им, иродам, дорогие, лошадей до тоски доводить!.. Лошадь, она хотя и тварь, ну обращение с собой понимает. А то вот Магнит, на что уж покорная лошадь, а в такую его тоску вогнали, что лег вот и лежит и есть ничего не спрашивает, дорогие, ни сена, ни овса... Воспретите им это, дорогой!
II
Прошло после этого воскресенья еще дней десять, и Безотчетов вызвал Матийцева в контору получить повестки в суд и по своему делу и по делу Божка. Оба дела должна была рассмотреть выездная сессия окружного суда в ближайшем уездном городе.
Случайно или намеренно, но, кроме Безотчетова, в конторе, когда пришел туда Матийцев, был и Яблонский, и он-то именно был особенно оживлен, в то время как Безотчетов обычно покашливал и серьезен был как обычно.
Когда Матийцев сказал, что дела против Божка он не возбуждал и не понимает, почему его вызывают в суд по этому делу, Безотчетов с Яблонским так многозначительно переглянулись, что он безошибочно понял: перед самым его приходом они говорили о нем.
Веселые искорки заблестели в зеленоватых глазах Яблонского, и опустил свои глаза Безотчетов в лежавшую на столе перед ним ведомость по дневной выработке обеих "Елен". Но тут же заговорил Безотчетов начальническим тоном:
- Кхм... Кхм... Прощать такого негодяя, как этот самый Божок, никакого вы не имеете права... не имеете, - вот что я вам должен сказать... Потому что не ваше это личное дело, а наше, общее: дело инженеров вообще и рабочих, шахтеров, тоже вообще. Вы, допустим, простите ему, коногону этому, что он вас чуть что не убил, - пре-крас-но! Ему только того-то и надо! Тогда и он сам и всякий другой подобный и на меня, и вот на него (он кивнул на Яблонского) нападет, и что же из всего этого выйдет, хотел бы я знать?.. Что из этого может выйти, а?
- Революция, вот что! - ответил ему Яблонский и провел рукою влево и вправо по своим пышным усам цвета спелой пшеницы.
- В таком случае, шахтоуправление, значит, привлекает его, коногона Божка, к ответственности? - спросил Матийцев Безотчетова, только покосившись на Яблонского изумленно.
- Юридически, кхм... юридически, - понимаете? - привлекаете его к ответственности вы, а не мы, - несколько подумав, ответил Безотчетов. Но, разумеется, заинтересованы в этом также и мы наравне с вами.
Матийцев вспомнил о своем долге Безотчетову, отнимающему у него ежемесячно половину его жалованья, и спросил снова:
- Значит, если я правильно вас понял, контора должна принять на свой счет и все мои судебные издержки?
- Су-деб-ные издерж-ки? - Безотчетов посмотрел на него так удивленно, как будто никогда в жизни не слышал сочетания двух таких слов.
- А как же иначе? Да ведь и моя личная поездка во что-нибудь мне должна будет обойтись, и свидетели мои не на свой же счет должны будут ехать, а на мой, как мне говорили.
Матийцев не добавил, что говорил ему об этом штейгер Автоном Иваныч. Но не успел еще ответить ему Безотчетов, как Яблонский засмеялся вдруг весело.
- Чу-дак человек, а? - обращаясь к Безотчетову, непроницаемо-непринужденно выкрикнул он. - Едет карьеру свою личную делать, но, однако, непременно хочет, чтобы и это было принято на счет конторы!
- Какую такую карьеру делать? - обратился было к нему Матийцев в полном недоумении, но Яблонский вдруг махнул энергично в его сторону рукою, бормотнул: - Э-э, бросьте вы эти наивности! - и выскочил из конторы.
- О чем это он? - спросил Матийцев Безотчетова.
Тот стал морщинить лицо, начиная с лысого лба, потом ответил, глядя в ведомость:
- Кхм... У него свой какой-то взгляд на это дело... Я несколько не совсем его понимаю, но-о... но дело не в этом... дело не в этом... Вот вы говорите: судебные издержки... Очень хорошо... Свидетели ваши должны ехать на ваш же счет, так вообще полагается... Но ведь эти свидетели - шахтеры, - их, кажется, двое, - так или иначе они ведь спасли же вам жизнь, так вот, пусть хоть они за это проедутся на ваш счет, что же: должны же вы им что-нибудь подарить, скажем так, за спасение своей жизни, а?
- Я совсем не об этом говорю, а только о том, что и вам известно: у меня совсем нет денег на эту поездку в суд даже для себя самого, а тем более со свидетелями.
- А-а, денег нет, это - другое дело, другое дело... - успокоился Безотчетов. - Я вам в таком случае выдам жалованье вперед... Хотя, впрочем, до дня выдачи жалованья осталось и вообще-то не так много уж... Вперед дам, да, но только... только мне хотелось бы вас предупредить (тут он очень понизил голос и поглядел на дверь), на суде чтобы вы взяли себя в руки и вели себя как следует, - вот что! Как следует, - понимаете? Чтобы этого там шатания у вас никакого... вы меня понимаете? Вы там спросите у юриста в суде, что вам можно говорить, а чего нельзя, а то... по неопытности, конечно, скажется у вас вдруг что-нибудь этакое... одним словом, совсем не то, что полагается говорить, и... того... Ведь это же окружной суд, - судебное ведомство, а не то, чтобы мы, грешные! Мы что? Частные лица, а там - проку-рор! Там вам всякое лыко в строку поставят!.. Я это вам в ваших же интересах говорю, вы понимаете?
И, говоря это, смотрел Безотчетов насколько сумел проникновенно. Но Матийцев думал в это время о выходке Яблонского, которой не мог себе объяснить, и он только пожал плечами, не найдя никаких слов для успокоительного ответа своему заботливому начальнику.
Двое шахтеров, которых должен был взять, как своих свидетелей, на суд Матийцев, были Афанасий Гайдай и Митрофан Скуридин, - оба уже немолодые и на любой взгляд средней силы каждый. Не только Матийцев, но и всякий другой, при виде их рядом с Божком, сказал бы уверенно, что справиться с ним им только двоим было бы никак нельзя. И когда на линейке ехал с ними и Дарьюшкой Матийцев на станцию, Скуридин, человек рыжебородый и подслеповато моргающий, говорил об этом так:
- Безусловно я его, этого коногона нашего, ка-ак схватил, значит, за ворот, то от вас, господин инженер, я его дернул назад, - безусловно это... А тут еще и Панас со своей стороны безусловно... то же самое...
В поддержку ему Афанасий Гайдай, с усами, может быть, черными по натуре, но запыленными и поэтому мышиного цвета, безбородый, со слезящимися от дневного света глазами и белым, в виде подковки, шрамом пониже правой скулы, говорил скрипуче:
