Еще раз Риг пустился в путь, и дорога привела его в роскошные палаты, где жила третья пара — Отец (Fa?ir) и Мать (Mo?ir). Хозяин плел тетиву, натягивал лук, ладил стрелы; светловолосая красавица хозяйка в богатых одеждах разглядывала свои руки, оправляла платье, поддергивала рукава. Риг дал им добрые советы, потом Мать накрыла стол льняной скатертью и подала белый пшеничный хлеб, свинину, дичь, кувшин с вином и серебряные кубки. Гость пил вино и беседовал с хозяевами до самого вечера. Три ночи Риг спал на ложе между ними. Потом он ушел, а через девять месяцев Мать родила сына — светловолосого, с румянцем на щеках и взглядом, пристальным, как у змеи. Его назвали Ярл-Воин (Jarl), и он, едва подрос, взял лук и стрелы, щит и копье; он скакал верхом и загонял дичь, учился владеть мечом и плавать. Спустя какое-то время Риг вернулся к избраннику-сыну, дал ему имя, научил его колдовству и знанию рун и сделал наследником своих владений. Так Ярл явился в мир и затеял войну: он мчался вперед на коне, убивал врагов, обагрял кровью поля, неся с собой беды и горе. У него было восемнадцать дворов, и он, как положено властителю, щедро делился богатствами со своими соратниками и друзьями. Он женился на благородной деве, Эрне-Затейнице (Erna), дочери Херсира-Господина (Hersir). Она была красива и мудра, с тонкими пальцами и родила ему двадцать сыновей, умелых и доблестных, ну и дочерей наверняка тоже. Среди них больше всех прославился юный Кон (Konr Ungr, konungr, конунг). Он не хуже других укрощал коней и владел оружием, но еще знал руны и с их помощью мог исцелять, тупить мечи, усмирять огонь, успокаивать море. В этом тайном знании он превзошел даже Рига. Кон был наделен силой и доблестью восьмерых и понимал птичий язык. И вот однажды, когда он охотился в зарослях на птиц, ворон сказал ему: "Юный Кон, зачем ты преследуешь птиц? Лучше бы ты сел на коня, взял меч и сокрушал врагов. У Дана и Данпа палаты и земли лучше, чем у тебя. Иди воевать, пусть они узнают, как остр твой клинок, наносящий раны…" (58) Этим кровожадным советом заканчиваются и речь ворона, и «Песнь».
Социальная структура, столь наглядно представленная автором "Песни о Риге" — человеком благородным и явно не бедствовавшим, прослеживается с небольшими вариациями во всех скандинавских странах, на протяжении всей эпохи викингов. В мелких королевствах Норвегии до правления Хальвдана Черного; в кипящем котле Дании до Годфреда, а возможно Горма; в Швеции со времен конунгов Венделя до Ивара Широкие Объятия, Бьёрна, Олава, Эйрика и еще одного Бьёрна, могущественного властителя IX в., — повсюду имелись каста правителей, сообщество свободных людей и рабы. Подобная иерархия сохранялась и в более-менее единых королевствах Харальда Прекрасноволосого, Хакона Доброго, Олава сына Трюггви в Норвегии; Харальда Синезубого и Свейна Вилобородого в Дании; Эйрика Победоносного и Олава Скётконунга в Швеции, и во времена Харальда Сурового, Свейна Эстридсена, Энунда Якоба и его брата Эмунда — последних конунгов эпохи викингов. В Исландии и Гренландии было одно существенное отличие: там не знали власти чужеземных "конунгов и разбойников". Но люди по-прежнему делились на могучих бондов, свободных бондов и рабов.
На самой нижней ступени социальной лестницы стояли рабы. Поскольку в Скандинавии до конца эпохи викингов не было писаного законодательства, у нас практически нет сведений об их статусе, но внимательный анализ обширного корпуса английских законов и большое количество упоминаний о рабах в исландской литературе позволяют сделать некоторые выводы. Рабом мог стать человек, не выплативший долг или присужденный к смерти; та же участь ждала сыновей и дочерей рабов, ибо они были собственностью хозяина, как был его собственностью теленок, рожденный от его коровы, или жеребенок принадлежавшей ему лошади. Но в основном рабов поставляли война, пиратство и торговля. Их привозили во множестве с Британских островов: это были пленники, захваченные во время набегов, жители завоеванных областей или специально купленный «товар». То же происходило и в других землях, куда добирались викинги, однако основным объектом «охоты» стали славянские племена, жившие по берегам Балтийского моря. Само латинское название славян Sclavus стали смешивать со средневековым латинским slavus — раб. Стада человеческого скота сгоняли в стойла Магдебурга и отправляли дальше на запад; другой перевалочный пункт позже возник в Регенсбурге, на Дунае, и ютландский Хедебю, в силу своего положения на северном морском пути, получал немалую прибыль от человеческого «товара». Горожане Лиона богатели на работорговле. Испания и далекие мусульманские страны были ненасытны: им требовались мужчины, девочки для работы и развлечений, евнухи. В 850-х гг. шведы проложили новые пути на восток — по Волге и Днепру. Работорговля была для викингов одной из важнейших статей дохода; а на родине весь их жизненный уклад строился на возможности использовать рабский труд. Согласно "Законам Фростатинга" наличие трех рабов считалось нормой для хозяйства, имеющего двенадцать голов скота и двух лошадей; в богатой усадьбе рабов могло быть и более тридцати. В глазах составителей законов рабы являлись некоей ценной разновидностью домашнего скота, рангом выше, чем конь или бык. Вира за раба не назначалась, но в Англии человек, убивший раба, должен был выплатить его хозяину стоимость восьми коров; в Исландии он выплачивал восемь унций серебра (полторы марки), и если это делалось в течение трех дней, хозяин не имел больше никаких претензий. Рабов продавали и покупали как любой другой скот. В "Саге о людях из Лаксдаля" рассказывается, что Хёскульд сын Колля из Долин заплатил в Бреннейяре торговцу в русской шапке три марки серебра за ирландскую деву — втрое выше, чем за обычную наложницу. В шатре, где происходила торговля, находились еще одиннадцать девушек. В теории раба, ставшего бесполезным, можно было убить, как ослабевшего коня или пса, и иногда такое действительно случалось. Рабов, особенно женщин, порой приносили в жертву или казнили, чтобы они последовали за своим умершим хозяином: свидетельствами этого служат знаменитое захоронение в Усеберге (Норвегия), где рабыня похоронена со своей госпожой, погребения в Бирке (Швеция), Баллатире (Мэн), "захоронение обезглавленного раба" в Лейре (Зеландия). О подобном обычае сообщает Ибн-Фадлан в своем описании русской погребальной церемонии на Волге. У раба не было никаких прав. Не имея собственности, он не мог выплачивать виру, вместо этого его били, калечили или убивали. Бунтовщику или беглецу нечего было ждать пощады — бонды скорее пощадили бы волка, пробравшегося в овчарню, — расправа оказывалась кровавой и быстрой. Жизнь рожденного рабом была тяжела. Воину, захваченному в плен в битве, или благородной деве, похищенной из своего горящего дома, подобная ситуация казалась просто невыносимой: в исландских источниках рассказывается об отчаянных попытках таких людей найти выход из безвыходного положения.
И все же северным рабам жилось лучше, чем их друзьям по несчастью в Средиземноморье или на Востоке. Непокорным или тем, кто попадал к злому хозяину, приходилось плохо; но факты говорят о том, что большинство хозяев вели себя приемлемо, а большинство рабов были готовы смириться со своей судьбой. Дурное обращение с рабами или со скотиной пятнало репутацию человека; и как любой из домочадцев раб мог рассчитывать на определенные проявления доброты. В конце эпохи викингов по мере распространения в Скандинавии христианства практика торговли и владения людьми стала вызывать все больше вопросов. Те, кто задавал их, обычно имели в виду исключительно своих соплеменников или собратьев по вере, но их беспокойные голоса влияли и на ситуацию в целом.
Иногда срабатывали экономические факторы. В реальности у раба обычно находились возможности и время, чтобы трудиться и на себя. У него было имущество, выделенное ему хозяином, и при благоприятных обстоятельствах он мог рассчитывать выкупить себя или заслужить свободу. Ему позволялось жениться, правда, дети его становились рабами.
В рассматриваемый нами период вольноотпущенник (leysingi, libertus) не был свободным в полном смысле слова. В течение нескольких поколений он сам и его потомки находились в зависимости от прежних хозяев, которые теперь выступали как их покровители и против которых они не могли затевать тяжбу. Подобный обычай имел смысл. Вольноотпущенник обладал всеми правами свободного человека, но эти права мало что давали, если некому было их отстаивать, а большинство вольноотпущенников не имели родичей-свободных. Он не мог обойтись без покровителя или законного господина, и закон это учитывал. В общественной жизни вольноотпущенники в то время еще не играли никакой роли.
Быть свободным считалось очень важным. Свободные крестьяне, земледельцы-собственники, мелкие держатели, бонды — называй как хочешь — составляли основу общества. Класс свободных людей по составу был очень разнороден — в него входили и бедные землепашцы, и люди, обладавшие огромным богатством и властью (особенно у себя в округе), но все они владели землей, имели законные права, и за них выплачивалась вира. Что касается земли, то здесь возможны были разные варианты. В идеале человек имел свое хозяйство, дом с постройками; но молодым людям часто приходилось жить с родителями или селиться на земле богатого покровителя. Однако на их статус это никак не влияло. Свободные земледельцы сеяли хлеб и пасли скот, свидетельствовали на тингах, выносили приговоры и говорили свое «да» или «нет», когда речь шла об общих делах (в том числе таких важных, как избрание конунга или смена религии). Они присутствовали на религиозных и светских церемониях, работали с деревом и металлом, делали и носили оружие, ходили в ополчение и собирали корабельные команды, — эти люди знали себе цену и умели убедить других в своем превосходстве. В Европе на них смотрели как на нечто совершенно особенное. Король Альфред, например, в договоре с норвежским конунгом Гутрумом (886 г.) установил за любого датского вольноотпущенника и английского крестьянина, сидящего на чужой земле, одинаковую виру в 200 шиллингов. Вира за датского свободного равнялась вире за английского кэрла, владеющего своей землей, и составляла восемь полумарок чистого золота (59).
