— Мы явились не для расправы с евреями, а для борьбы с коммуной, и если вы, евреи, окажете нам в этой борьбе содействие, то все будет хорошо.
И предупредили, чтобы евреи не шли на предстоящую мобилизацию, объявленную большевиками. И евреи заявили властям, что они пойдут на сборный пункт только в том случае, если пойдут и крестьяне. Но это — исключение.
Столица района — Коростень — считалась, по-видимому, крестьянами цитаделью коммунизма, и они зорко следили за всем, что здесь происходит. И когда я приступил к организации столовой для пострадавшего от погромов населения и стал устанавливать котел, — тот самый страшный «общий котел», этот подлинный символ коммуны, которым агитаторы пугают крестьян, — слух прошел об этом по окрестности и повсюду стали говорить:
— В Коростене жиды уже строят коммуну.
И посылали евреев:
— Идите до Коростеня, там уже готов котел.
Испуганные в окрестностях евреи, боясь, что их обвинят в устройстве коммуны, просили меня не устраивать у них столовых по образцу коростеньской.
В местечке Словечно крестьяне живут вперемешку с евреями, так: изба крестьянская, изба еврейская. Только центр местечка заселен евреями. Русское население местечка в большинстве бедное, земли мало, и они шли на заработки, которые находили в последнее время у евреев и были таким образом с евреями связаны. Евреи по своему, имущественному положению не отличались от мужиков и также нуждались, как и крестьяне, ходили согнутыми, оборванными и забитыми. В то время, как по всей Украине бушевали погромы, здесь христиане относились к евреям благожелательно и даже обещали защищать местечко от погромщиков из других деревень. Но это отношение немного изменилось, когда большевики заняли город Овруч и захватили уезд. Они хмурились и говорили:
— «Жидовская власть»…
Но евреев не трогали.
Однако антиеврейское движение уже началось по окрестностям. В деревне Тхорино, под лозунгом:
— Долой спекулянтов коммунистов.
Не впускали еврейских вдов в деревню, куда они ходили за куском хлеба и картофеля для своих детей. Уже местами стали бить евреев и отнимать последний кусок хлеба.
И вот в это самое время получился из Овруча декрет о том, чтобы метрическая регистрация перешла от священника в отдел управления волостного исполкома. Немедленно же был созван волостной сход всех окружных деревень.
На сходе обсуждался декрет.
Настроение было возбужденное и антисемитское, крестьяне в один голос кричали:
— Це все от жидов… они хотят закрыть церковь и удалить священника.
Евреев на сход не допустили.
Даже еврея, члена комбеда, прогнали:
— Жиды нам не потрибны.
Исполком не принял никаких мер, чтобы успокоить народ и объяснить им цель и сущность декрета, напротив, намекал, что надо протестовать и не принимать декрета. Уходя со схода, крестьяне кричали:
— Буде вам коммуна, буде вам церкви закрывать.
От встревоженных евреев отправилась делегация к священнику с просьбой объяснить крестьянам, что евреи здесь не причем. Священник обещал это сделать и заявил, что за его прихожан нечего бояться. Но несмотря на это, через два дня распространился слух:
— Ночью будет погром.
Вечером по улицам стали попадаться крестьянские парубки из окрестных деревень. Было немедленно назначено дежурство: человек 30 евреев дежурило до часу ночи. Кроме того, было нанято 5 надежных крестьян, и вместе с милиционерами поставлены на страже. Но тут появился начальник милиции и стал разгонять еврейскую варту, говоря, что он обойдется и без нее.
Вартовые умоляли его разрешить остаться.
Вместо ответа, он сделал несколько выстрелов.
Со всех сторон местечка показались бандиты и погромщики с винтовками, вилами, ломами, они спешили с криками:
— Ура-а… бей жидов… бей коммунистов.
Послышался треск разбиваемых стекол и дверей. Нельзя описать ужас и крики женщин и детей, внезапно проснувшихся от звериного воя бандитов и ружейных залпов. Евреи стали разбегаться по огородам. Со всех сторон хлынула толпа мужиков и баб с мешками, и принялись ломать двери и грабить.
Еврейские женщины прыгали в окна.
Прижимая к груди детей, они пытались бежать, но их встречали выстрелы и побои.
Ужас увеличивался с каждой минутой.
В мутном сумраке ночи мечутся женщины с криком и воплями:
— Где мои дети?
Спешно тащат награбленное.
Здесь избитая женщина валяется, там тяжелораненый.
…Так до утра…
При свете зари грабители-крестьяне всех соседних деревень рассеялись, оставив за собой осколки стекол, разбитые двери и пустые дома, с избитыми там стариками, которые не могли скрыться.
Евреи с плачем стали возвращаться к своим домам, а местные крестьяне с насмешкой говорили:
— Мы вас не трогали, это другие показали вам, как быть большевиками.
В этот день началось бегство евреев из местечка. Они шли по всем дорогам, спасаясь в деревни и в Овруч, пешком, потому, что подвод нельзя было достать. Они шли со своим жалким скарбом, со случайно захваченными вещами, женщины с детьми на руках. По пути крестьяне злорадствовали и насмехались над беглецами. Лишь местами женщины и крестьянки сокрушенно качали головой, и что-то сочувственно шептали.
Кто остался — попрятался по рвам, по кустам, по огородам.
Милиция пьянствовала весь день.
Слышались буйные песни.
К вечеру ужас усилился: стали привозить убитых из деревень, тех беглецов, которые думали там найти спасение.
Наутро в четверг их хоронили.
…Крики и отчаяние…
С раввином во главе решили собраться на площади и умолять бандитов не продолжать больше мучить местечко.
Раввин был замечательным человеком в общине, он считался красой еврейской ортодоксии всего овручского уезда. Кроме своих богословских знаний, он был и светски хорошо образован. Его все уважали, и даже крестьяне обращались к нему за разрешением своих споров и поступали по его слову.
Теперь он стоял перед ними просителем.
Приглашен был и местный священник,
Когда все собрались, евреи принесли бандитам хлеб-соль.
Раввин произнес речь:
— Дайте нам всем уйти живыми или же убейте всех на месте, говорил он, не мучьте поодиночке.
В ответ ему кричали:
— Це вам коммуна, це вам жидовское царство.
Раввин стал плакать перед ними.
Просил и умолял.
Но в ответ звучали насмешки.
Тут выступил священник с речью.
— Хотя евреи все это заслужили, — говорил он, — они издали декрет об отделении церкви от государства и во многом другом грешны, но все же по евангелию нельзя убивать и грешных людей.
Помолчал и добавил:
— А впрочем… делайте, как хотите.
Не переставали весь этот день грабить и бить встречавшихся по дороге евреев.
Евреи бродили по местечку, как безумные, не зная, куда им укрыться на ночь. В деревни уже боялись бежать, ибо видели результаты: смерть сторожила со всех сторон. К вечеру было немного успокоилось: начальник местного почтового отделения с некоторыми крестьянами устроили митинг и вынесли резолюцию не допускать дальнейших грабежей и убийств. Он устроил дежурство по местечку и разогнал кое-каких негодяев. Но евреи не доверили кажущемуся спокойствию. Они все собрались в один дом и там все вместе тихо сидели.
В три часа ночи волна бандитов смыла все заставы. Ворвались в дом, где собрались евреи, — убили тех, кого успели, остальные разбежались.
Тяжело ранили раввина.
Ночевавшие в огородах по рвам, по кустам, услышав крик и плач бежавших по местечку, покинули свои ненадежные убежища, начали в панике бежать по улицам. Но тут их встретили градом пуль и многих убили и ранили. Большинство евреев бросилось бежать по дорогам на Овруч.
Оставшиеся с раввином стали заботиться о его спасении: он был тяжело ранен в грудь.
Повели его в больницу.
Вместе с ним и других раненых.
По дороге бандиты ударом штыка покончили с раввином.
Перебили раненых.
Кого ни встречали, — детей, женщин, стариков — всех расстреливали.
У одной женщины подняли штыком четырехлетнего ребенка в воздух…
И закололи.
Глубокой ночью на улицах Словечно я услышала дикие крики, ружейные выстрелы, звон разбиваемых стекол и сразу поняла, в чем дело. Разбудила всех своих детей, поторопилась скорей забраться в кладовую, потому что там нет окон и безопаснее от пуль. До утра мы находились в кладовой, и в дом к нам никто не заглянул.
Утром я вышла на улицу.
Увидала многих крестьян: все мои хорошие знакомые и друзья; обратилась к ним с просьбой приютить меня и детей.
Они отказали.
