А как объяснят его защитники, пытающиеся оправдать Педро, почему ужасный король карал не только мятежников или предателей? Почему в этом кровавом списке находятся его мать, супруга, двоюродная тетя и три его брата, двое из которых еще были детьми? Как не вспомнить в ответ тем его адвокатам, что считают его только борцом с феодалами и грандами, массовые убийства горожан в Бургосе, Каринене, Толедо, четвертование оруженосцев в Кабесоне, кровавую резню пленных каталонских матросов, сожжение бедного монаха из Нахеры? И объясняет ли, наконец, образ короля — поборника справедливости и бесстрастного защитника государства — садизм некоторых убийств, совершенных на его глазах или его собственными руками?
Нет ли в этом мрачном списке по крайней мере положительных деяний, как в случае с другими государями, строгость которых осудила история, но успехи которых объясняли или сглаживали впечатление от их ужасающего поведения — увеличение границ государства, долговременные реформы, наказание злоупотреблений, успехи внешней политики, удачная дипломатия?
Было бы трудно вписать на счет короля Педро хотя бы одно из этих достижений. По письменным свидетельствам его защитников, он считался с мнением кортесов Вальядолида, которые приняли действительно мудрые ордонансы. Но они относятся к тому времени, когда совсем недавно занявший трон Кастилии Педро, еще подросток, не мог иметь ни склонности к делам, ни опыта. Их труды стали последним творением канцлера Альбукерка, наградой которому скоро станет яд. Все остальные девятнадцать лет этого правления пройдут в междоусобных войнах, бесполезных сражениях, в ссорах и кровавых преступлениях, где не найти ни малейшего полезного дела, ни малейшей творческой мысли.
Ослабление феодальной тирании принято считать большим достижением и главным оправданием Педро Жестокого. Однако недовольный тем, что ему это не удалось, он скорее отдалил упадок тирании, оставив Кастилию в хаосе, который на время удалось устранить его отцу Альфонсу XI и средство от которого его преемник Энрике Трас-тамарский попытался найти.
Другое говорящее в пользу короля Педро обстоятельство, к которому поэты и драматические авторы более чувствительны, чем моралисты, — его страстная любовь к Марии де Падилье. Сила этого чувства говорит о том, что не так уж плохо было пылкое сердце короля и что при более спокойной политической ситуации он бы проявил неизвестные достоинства, дремавшие в нем. Это сентиментальное предположение подтверждается тем, что Педро всегда заботился о Марии и стремился оградить ее от опасностей все продолжающейся гражданской войны. Он нежно относился к трем дочерям, которых она ему родила, провозгласил наследником Кастилии ее последнего ребенка и, наконец, устроил ей торжественные похороны, на которых со слезами на глазах шел за гробом покойной.
Вероятно, здесь путают чисто физическое влечение с настоящим чувством, что легко происходит у любителей романов. Айяла говорит нам, что Педро «неистово любил женщин», а большое количество измен, которые он не считал за таковые, являются прекрасным свидетельством того, что ла Падилья в его беспутной жизни была просто не столь мимолетной, как все остальные, привязанностью, которую укрепило появление четырех детей.
Если здесь и можно говорить о любви, то скорее со стороны де ла Падильи, из которой та же самая легенда сделала властную и корыстную любовницу, хотя она тщетно пыталась успокоить своего вспыльчивого любовника, всегда замыкалась в молчании и уединении, неоднократно была готова постричься в монахини и умерла в смирении и раскаянии. Многочисленные похождения короля, его выставляемые напоказ связи с Хуа-ной де Кастро, Марией де Альдонсой, сестрами Коронель, таинственной Изабеллой Севильской и многими другими соперницами печалили ее, так и не излечив от нежности, которую она перенесла на своих детей.
Что касается Педро, следует напомнить, что он решил сделать де ла Падилью королевой только из-за отвращения, которое испытывал к Бланке Бурбонской; что он без колебаний приговорил к смерти Диего де Падилью, ее брата; что в официальном завещании в 1363 году, когда еще не потухли свечи на ее смертном одре, он публично одарил четырех любовниц низкого происхождения и узаконил неизвестного незаконнорожденного сына, который родился от него у кузины его фаворитки… Если бы Мария де Падилья не умерла так рано, как знать, не погибла бы она в один прекрасный день от кинжала или яда того, кого странная легенда хочет представить как непонятого влюбленного?
Другой аргумент, который приводят защитники короля Педро, напоминает о необузданном честолюбии графа Трастамарского, его постоянных изменах, двуличии, с помощью которого ему удавалось вовремя забыть обиды и предательства, о его ложной либеральности, о том, что он обратился за помощью к иностранцам. Все это противопоставляется законному праву монарха, защищающего свой трон, непримиримой принципиальности, твердости его позиции по отношению к грандам и духовенству, ревностному «испанскому самосознанию»…
Мы уже убедились, как обвинения, предъявленные графу Трастамарскому, могут обернуться против короля, нашедшего упоение в клятвопреступлении и хитрости, каравшего без различия сильных и слабых, и, что бы там ни говорилось, вступавшего в союз то с арабами, то с англичанами. В конце концов его соперник, хотя мы не отрицаем его слабости и жестокости, поднял знамя восстания лишь на следующий день после убийства матери, в тот момент, когда у него и его братьев отобрали все их имущество, а жизнь их оказалась в опасности. Вполне вероятно, что он стремился к власти не ради ее самой, а чтобы отнять ее у недостойного короля, свержения которого желала вся Кастилия.
Впрочем, Энрике II проявил себя как прилежный государь, сумевший терпеливо залечить раны долгой междоусобной войны, удержать в равновесии права сеньоров и общин и оградить свое королевство от посягательств Португалии, Арагона и Наварры. Его союз с замечательным монархом Карлом V, в морских битвах которого он участвовал, будет в интересах как Франции, так и Кастилии. В 1379 году он оставит своему сыну Хуану I, который тоже стал одним из лучших королей своего времени, страну спокойную настолько, насколько это позволяло еще смутное время. Но Испания все еще остается разделенной, и лишь католические короли смогут вытащить ее из распрей.
Как бы сторонники Педро Жестокого не настаивали на образе защитника и друга простых людей, нет ни малейших подтверждений, что, скажем, легенда о «короле — поборнике справедливости» родилась в народе и оставила следы в устном фольклоре и кантиленах, как это произошло, например, с Пелагом, Сидом, инфантами де Лара. Наоборот, до середины XV века в кастильском фольклоре можно обнаружить только резкое осуждение короля Педро и выражение сочувствия к его жертвам.
Нам известны по крайней мере три наивные сказки, представляющие исторический интерес, которые, предупреждая или поддерживая недоброжелательство Айялы, обвиняют короля-убийцу.
Первым приведем написанный около 1375 года «Романс о магистре доне Фадрике», принадлежащий неизвестному автору. В нем говорится, что Педро, новый царь-ирод, приносит Падилье на серебряном блюде голову бастарда; фаворитка берет ее за волосы и бросает догу; тетю короля, которая вмешивается в это, сажают в камеру, — и другие подобные невероятные фантазии.
«Романс о донне Бланке», несколько более высокохудожественное произведение литературы, приписывает королеве трогательные слова: «Франция, моя прекрасная страна! О моя благородная кровь Бурбонов! Мне уже почти восемнадцать лет, а король меня еще не познал… Я умру девственницей. Кастилия, скажи мне, что я тебе сделала?..» Но привратник ударяет ее булавой и, как говорится в тексте, «ее мозги разлетаются по всей комнате».
И Фадрик, зарезанный кинжалом, и королева Бланка, отравленная травами, умерли иначе, но эти ужасные приукрашенные подробности вполне доказывают, что народное мнение той эпохи не выказывало никакой симпатии к так называемому поборнику справедливости.
Подобным образом обстоят дела и со знаменитым «Романсом о доне Педро», где, говоря о драме под Монтьелем, рассказчик заканчивает описание такими словами: «Тогда Энрике наносит удар лжекоролю, оборвав нить его жизни, и из тела вырывается самая черная душа, когда-либо жившая в теле христианина…» Таким было надгробное слово, которым добрый народ Кастилии приветствовал смерть Педро Жестокого.
Эти народные рассказы только опровергают утверждение, что легенда о «поборнике справедливости» родилась из стихийного общественного мнения. Подтверждение тому можно найти у многих авторов мемуаров XIV века, где почти не найти снисхождения по отношению к покойному королю Кастилии.
