Шляхетского Народа, который в популярном стихотворении обращался к нему с такой
оценкою: „Напрасно взваливать несчастье на Бога: не за .столом было яриться на
Козаков. Мы дома не можем ходить без чужой помощи, и хочем давать битвы в карете"
*).
Голоса тех, которые требовали отмены пожизненного гетманства, вопияли в
пустыне. Какими средствами возвысилась Речь Посполитая, такими только могла и
поддерживать себя. Зная это из Саллюстия, она боялась одной переменой подать повод
к другим, то-есть обнаружить негодность основ своих и пасть, в лице боль-
*) Na пиеЪо proino i nieszczescie iozyc:
Ni e u stolu si e na nicli byio srozyc.
(Этот стих дошел до нас с припискою: Так ЬуЬ). Duma пие mozem о swfej mocy
chodzic,
Przeeie w karecie chcemy bitwy zwodzid.
.
97
шинства панов, от внутренних причин скорее, чем она пала от внешних. Но не
дряхлым подагрикам было стоять против бури, которая, в короткое время отсутствия
Потоцкого, изменила лицо Польши до неузнаваемости.
„Не та rerum facies* *), (писал к нему Кисель), „не те достатки, не та военная сила,
но то же самое надменное и окровавленное нашим несчастием бешенство (ale (az
infortunio nostro inflata i zajuszona rabies). Все мнения наши полны пусток, так что
Украина едва в состоянии содержать стечение и сброд вооруженной черни (colluviem et.
congeriem armatae plebis). Увидите сами, в каком хаотическом состоянии находится она
со стороны Днестра. Здесь на Днепре я сижу в тройной опасности: вопервнх, чтобы
Хмельницкий остался верен клятвенному слову, что обуздает чернь; вовторых, чтобы
чернь не возобладала над ним и не встала под новым главою (cum novo capite non
recrudescat); в третьих, чтоб наши не застучали в берег (zeby od nas w brzeg nie
kolatano), и от нашего домогательства не поднялась буря... Мало-по-малу будем
освоиваться с нашими одичалыми подданными, довольные, на первый раз, одним
признанием нашего хоть и бездоходного господства (z razu sola recognitione dominii,
chocigz be?. pozytku, kontenci)... Принизившись так, как мы принизились, не надобно
давать повода к войне, а хана как можно секретнее (quam citissime) уведомить что мы
все сделали для черни, а она для нас еще ничего, и дела обеспечить там... Теперь уже
дело идет не о ремне, а о целой шкуре польской. В крайнем свирепстве черни, и потому
в крайней опасности Республики, крайния средства не уйдут от нас... За Днепр поехало
много братьев (шляхты), хоть я и не советовал: жестокая стрела бедности и нужды не
взирает пи на какие опасности (durum telum egestatis et necessitatis nec periculo respicit).
Мои слуги, перед сеймом, введены туда по великод де благосклонности, но до сих пор
они там гости, а не хозяева*.
В заключение письма, Кисель говорил и что теперь в Варшаве великий посол
царский, и что он советовал бы послу, глядя на Польшу, не подвергать Москвы такой
же опасности, и лучше держаться с панами, нежели с мужиками... Но и паны, и мужики
так хорошо зарекомендовали себя перед Москалями, что царскому послу трудно было
решить, которое из двух зол меньшее.
*) Лицо вещей, положение дел, т ш.
13
98
.
Умудренный горьким опытом, Кисель оставил, наконец, свой оптимизм
относительно земляка и приятеля, Хмельницкого. Из легковерного политика он
превратился в печального историка, и письма его вносят много света в туман, которого
напустили в тогдашния религиозные, социальные и национальные соотношения наши
украиноманы да козакоманы. От 6 мая он писал к королю из Киева: „Хмельницкий
велел собраться под Полтавой на ханскую службу (na uslug§ hanskit) по триста человек
отборных Козаков из каждого полка, о о двуконь каждый, к 26 мая по старому
календарю. Будет этого войска 6.000... Из этого видно, что Татары от Козаков не
оторвутся. Они не только вместе живут и кочуют, но и войска взаимно друг другу
посылают... И на этой неделе был от хана посол в Чигирине с предложением и
подарками. Приветствовали его пальбой из пушек, и отправили также с подарками.
Посольство заключалось в двух пунктах: первый—домогательство Порты, чтобы
Хмельницкий удерживал от моря донских Козаков, на что он согласился, и тотчас
послал на Дон письмо. Второй пункт: просьба хана о помощи ему против Черкас... *) С
обеих сторон полюбились друг другу (zasmakowali si e w sobie), живя добычей и
грабежем (praeda et spoliis gentes nutritae): вошли во вкус соединенной силы
(zasmakowali sobie conjunctum robur)...Все Заднеприе оставлено без реестровой
ревизии. Хотя реестры и составлены, однакож, козаки по-прежнему лелеют (fovent) при
себе всех до святок... Бунтуют под предлогом религии... Хотя Хмельницкий и усмиряет
чернь жестокими примерами, но карает меньших, а старших преступников не замечает,
или, ударив по карману, выпускает. Так недавно поступил он с Нечаем, который
наделал много зла. Обещал мне, что казнит его смертью, а потом выпустил, взявши
тысяч 15 и оправдываясь тем, что будто бы его отпросили ханские послы®.
В письме к Потоцкому о брацлавском полковнике Нечае Кисель писал, что нет
бблыпого бунтовщика в Украине. По отъезде Хмельницкого из Киева (разсказывает
Кисель), он оставался здесь две с половиною недели, уведомил очаковского бея,
кочующего в Диких Полях, что с Ляхами нет мира, и просил прислать ему
2.000
Татар. Орда пришла к Брацлаву, и, не найдя там Нечая, вернулась в свое
кочевище, но множество людей обезглавила, въ
*) Кисель называет Черкееов так, как в Москве называли наших Козаков.
.
99
том числе и одного шляхтича, захваченного в доме. Узнав об этом, Хмельницкий
поклялся снять голову Нечаю, и послал за ним но так как Нечай человек богатый, то
его ставят наравне с Хмельницкимъ".
По всему этому Кисель советовал королю не обеспечиваться татарским
предложением, не приближать войска к границе, в избежание драк, а написать к
Хмельницкому, чтоб он, согласно Зборовскому договору, возвратил на хвалу Божию
костелы, вывел Козаков из-за линии, не принимал в козаки сверх реестра, привлек
подданных к повиновению.панам, да еще, чтобы Нечай, за призвание Орды, был казнен
смертью. Свое положение в Украине изображал Кисель так,—что, „въехав между гадов
и пригасив огонь бунта, живет он, как Овидий, среди ежеминутной опасности, не
удостоиваясь ни похвал, ни порицания, ни подкрепления... Всюду полно бунтовъ"
(писал он), „отовсюду получаются страшные вести, из Самуилова, Котельни, Винницы
и пр.“
Дляотвращения грозившей польскому отечеству беды, почтенный Свентольдович
пытался свалить ее с больной головы на здоровую, и забывая о своей православности
по примеру Хмельницкого, поджигал его к войне против Москвы. „Так как Москва"
(говорил он в пунктах своих переговоров с Хмельницким в Черкасах, 20 июня), — „так
как Москва не хочет дать козакам надлежащей дани (dani nalezauej dac nie chce), и еще
домогается у короля правосудия, то чтобы просил хана помочь имъ".
Хмельницкий отвечал, что пошлет к хану, и, без сомнения, Орда придет к козакам:
ибо, по договору с ними, хотя бы хан сам и не пришел, то должен послать вуреддин-
султана со всем войском. Желал бы, однакож, чтобы король обеспечил за собой Орду
особенным обязательством (osobliwym obowiqzkiem): а то Москва отторгнет ее
подарком, так как Орда на подарки падка.
„Если бы пришлось воевать с Москвой" (спрашивал Кисель), „то с какой стороны,
по его мнению, следовало бы напасть на неприятеля"?
Хмельницкий отвечал,—что, „соединясь с Татарами там, где Муравский Шлях
притянул к Северщине и называется Овинною Дорогою (S’winia4 Drog), куда Кисель,
будучи послом, шел от границ к столице, тем шляхом идти и, широко распуская загоны,
не мешкать у замков: они потом будут того, чья будет земля.
100
.
На вопрос: нужно ли ему сколько-нибудь польского войска? Хмельницкий отвечал:
„Нам с Татарами не долго собираться в поход, а польское войско наделало бы великого
шуму. С этой стороны достаточно будет Козаков и Татар, только чтобы козаки были
уверены в безопасности домов, жен и детей".
А какую бы пору избрал он для войны? спросил Кисель.
Хмельницкий отвечал, что Татары пойдут не раньше жнив, когда выпасут лошадей.
Но это в наступательной войне, в оборонительной же надобно тотчас Войску
Запорожскому пересунуть (przesunttc) за Днепр; а московских послов задержать до тех
пор, пока не будет все устроено к походу.
„По этим пунктам наших переговоров, Хмельницкий, кажется, искренно желает в
настоящем деле служить королю и Речи Посполитої", замечает в своем донесении
Кисель, и присовокупляет несколько благих советов. Если решится король на войну с
Москвой, то чтобы при письме к Хмельницкому послать какую-нибудь тысячу
