Епископ кивнул:
- Спасибо, что напомнил, боярин. Все забывал я великому князю сказать, а нынче и день неподходящ. Ну, уж коли ты речь завел, скажу... Княже Михаила Борисович, понудили мужики старцев борисоглебских за меч взяться. Нивы монастырские зорили, скот угоняли, езы отнимали. Игумен Перфилий того надругательства не стерпел, деревеньку разбойную пожег.
- Врешь! Ничего мужики не трогали! - выкрикнул Жито.
Епископ поднялся, отодвигая тарелки и чарки, в гневе схватился за посох:
- Бог простит тебе, боярин, слова твои! Отпусти меня, княже! Не привык я в старости хулу слушать.
- Владыка! - растерянно позвал Михаил.
- Стыдно тебе, боярин! - сердито крикнула великая княгиня.
Великий князь вскочил, удерживая епископа. Жито криво усмехнулся:
- Ну, ин видать, не ко двору я ныне... Правду не слушают.
- Уймись! - вдруг закричал епископ. - Церковь поносишь всяко! Служителей господних дармоедами называешь! Прокляну, нечестивец! Анафеме предам!
Крик обычно чуть ли не шепчущего епископа ошеломил всю трапезную.
- Уйди, уйди! - дергали боярина соседи.
Никита отшвырнул столец, ни на кого не глядя, зашагал к двери, хлопнул дубовыми створками.
Епископ дал усадить себя, забормотал молитву. Михаил, нахохлясь, исподлобья оглядывал стол. На выручку пришла княгиня-мать:
- Даруй, сыне, те земли монастырю. Отец покойный жаловал борисоглебцев, ангел господень ему там жизнь уберег. А мужиков наказать вели.
- Дарю! - сказал Михаил, чтоб умилостивить епископа.
- Благодарю тя, княже! Церковь святая не забывает щедрот твоих! Денно и нощно молитвы о здравии твоем возносим. Знаю, много наветов на слуг господа. В темноте своей завидуют иные дарам твоим, винят святых отцов в стяжательстве. А того не памятуют, что их же грехи монахи отмаливают. Где, князь, чистых сердцем и знающих людей возьмешь, если и монахам еще о каждом куске хлеба печься придется? Одни смерды в монастыри пойдут, кои только соху знают. А высокие помыслами, благородные от схимы отшатнутся. И захиреет православие, и восторжествует диавол!
Епископ поднял тонкую руку. Широкий рукав рясы сполз, открывая жилистое запястье.
- И рухнут храмы, и роды древние восплачут!.. Но тому не быть!.. Не попущу! Слугой твоему отцу и церкви был, и ныне лишь о тебе, благе твоем помышляю...
Трапеза кончилась в молчании. Все спешили разойтись. Епископ уезжал последним. Благословляя князя, как бы вспомнил:
- Мужикам тем прости. Пусть идут на волю. По неразумению злобствовали. А одного схватить надо. Троих старцев жизни решил. Тать истинный! Федькой звать. Казнить надо злодея.
- А он мне в ноги бросался! - вспомнил Михаил.
- Ахти! - всполошилась княгиня. - Вот как беда-то близко была! Сыщи, владыко, разбойника поскорее! Сыщи!
Покинув покои, епископ сошел с крыльца, осторожно подобрал шубу и рясу и, подхваченный двумя холопами, уселся в колымагу. Тяжелые, сытые кони медленно налегли на гужи.
Провожая епископский выезд взглядом из окна, великая княгиня вздохнула:
- Кроток и смирен владыка Геннадий... Простил мужиков. А сердцем тверд и верен нам, Мишенька. На мешкай ты с просьбой его.
Михаил кивнул, промычав что-то нечленораздельное. Оставаться с матерью вдвоем он не любил. Хотелось пойти на псарню, но в день поминовения сестры этого не подобало делать.
- Дьяка позвать! - велел мальчик. - Дарственную писать станем!
- Умненький мой! - улыбнулась княгиня, подходя и трогая длинные кудри сына. - Пиши, князюшка, а я пойду помолюсь.
Затворив дверь опочивальни, княгиня зевнула, почесала голову и как была прилегла на постелю. Прошлую ночь спала мало: утешала вдовье сердце. Кто знал, что такой день тяжкий выпадет? Хоть теперь вздремнуть...
А Михаил с дьяком сочинял дарственную. Все лучше, чем учить писание и головоломный греческий язык, никак не дававшийся молодому князю. Пусть его монахи учат!
Мысли о Москве больше не беспокоили Михаила. Он был скор на забвение. Сильнее страшил его загадочный мужик - убийца. Ведь в одном шаге от князя стоял! Худущий, глаза запали... Не зря тогда сердце замерло, не зря!
На другое утро Федор Лисица, как всегда, отправился в детинец к приказной избе. Вместе со всяким людом прошел в ворота, побрел ставшими знакомыми проулками.
В проулках меж домов, огороженных тынами - где из бревен, где из кольев, - толклись торговцы, слонялись бездомные попы, искавшие места или даровой выпивки, гремели телеги с деревенскими кладями, - мужики везли боярам свою дань. На телегах краснели говяжьи и бараньи туши, свешивала длинные шеи битая птица, вздымались кадки с маслом, творогом и капустой. Пропуская обоз, Федор увидел знакомого купца, тоже немало просидевшего у приказа.
- Здорово! - осклабился Федор. - Ну, што слыхать? Моя-то обида решилась!
Купец как-то странно поглядел на Федора, отодвинулся и, ничего не ответив, замешался среди народа.
До избы оставалось рукой подать, как Лисицу окликнули. Горбоносый, черноглазый псарь Никиты Жито в кафтане с галунами торопливо пошел в сторону, кивая на ходу - иди, мол, за мной... Федор, недоумевая, почесал в затылке, нерешительно затоптался на месте: уж очень хотелось поскорее узнать в приказе, как его дела. Однако псарь ждал, и Федор свернул к нему.
Увидев, что Лисица идет, боярский слуга валкой походкой двинулся по проулку, изредка оглядываясь и осторожно подмигивая.
Так миновали они один проулок, другой, третий и вышли в незнакомый Лисице тупик. Весь тупик был застроен амбарами, службами, теснившимися к богатому боярскому двору.
В ворота двора въезжал обоз.
Псарь дождался Федора, быстро спросил:
- Видал тебя кто у приказа?
- Нет, - удивленно ответил Федор. - А што?
- Иди! - подтолкнул его псарь. - Живей!
Они проскочили в ворота за последним возом.
- Запри! - приказал псарь челядинцу в тулупе. - Где боярин?
- В хоромах.
Псарь провел Федора в избу для челяди, где в этот час никого уже не было, притворил дверь и, садясь на лавку, расстегнул ворот кафтана.
- Ну, мужик, счастлив твой бог! - сказал псарь. - Я и сам-то не отдышусь.
- Пошто? - непонимающе, но уже тревожно улыбнулся Федор. - Чего ты зазвал-то меня?.. Иль не принял князь челобитья?
Псарь оглянулся на дверь, понизив голос, ответил:
- Горе лыковое! Куда совался-то? Знаешь, как дело повернулось?.. Землю вашу монастырю отписали, а тебя схватить велено!
- Господи! - опустился на лавку Федор. - Неужто правда? - В мыслях вдруг мелькнуло: "А купец?" Вспомнил его странный взгляд, то, как отстранился он и замешался в толпу. Уже знал!
- Мне врать незачем, - ответил псарь. - А дело плохо, мужик. Молись богу за боярина нашего, это он велел сыскать тебя и упредить. Не встреться ты мне - сидел бы в пытошной.
- Да за што?! За што?! - взмолился Федор. - Нету вины на мне!
Псарь поднялся, громыхнув лавкой.
- Я-то верю. Там не поверили бы!.. Ну, сиди. Велел боярин оповестить, как ты сыщешься. Да не говори ни с кем, кто войдет. Пришел, мол, к дружку, к Васильке. Так меня зовут. И все.
Василька вышел из избы. Федор неподвижно сидел на лавке, сжав руки коленями. Такого он не ждал. Думал, сегодня радость понесет своим. Ан вона как вышло! Мысли Федора путались.
"Да что ж это? - сумбурно думал он. - Меня же и казнить?.. Никого не убивал. Земля-то наша! Ну, дрались, так не мы первые. Да наших же убили, а меня казнить... Господи!.. Как же теперь?.. Кому сказать?.. Ославят татем... Анисья и Ванятка-то ждут - приду. А как приду?.. Может, псарь-то напутал? Может, не так все?"
Но сердце сжимало тоскливое предчувствие: "Так! Так!" Федор потер лоб.
"Где ж правда? - подумал он. - Где?!"
Василька открыл дверь:
- Иди-ка к боярину.
На боярском дворе шла разгрузка обоза. Мужики и челядь перетаскивали в клети и кладовые привезенные снедь, шкуры, меха.
Боярский волостель взвешивал и считал добро, пробуя капусту, нюхая мясо, запуская грязный палец в кадки с маслом.
Гусятина показалась ему тощей. Взяв гуся за облезлую шею, волостель тыкал им в нос виновато переминавшегося мужичка.
- Это гусь?! - орал волостель. - Гусь?! Мощи это, а не гусь! Плуты, бестии! Своему боярину дохлятину везете, а сами, поди, шкварки жрете! Мяса нагуливаете! А вот на конюшне увижу, много ль нагулял!
Мужик был худ, бледен. Какие там шкварки! Хоть бы затирку не через день есть! Но он не возражал волостелю, а кланялся и бормотал:
- Помилуй, Семенко... Не доглядели... Помилуй!.. А тебе маслица, маслица привезли.
- Маслица! - пробурчал Семенко. - Не ори, дурак... Ишь, удивил! А гуся куда дену?.. Ну-ко, покажь других. Тоже тощи. Да. Вот эти лучше. Вот таких и вози, лапоть! Есть же хорошие-то! Вишь, какой разъелся. Что твой боров! Ладно, тащи всех... Эй, армяк, покажь, покажь барана-то!
Обойдя воз, Василька привел Федора к хоромам. Высокие, двухъярусные, обшитые тесом, с резными перильцами крылец и гульбищ, с цветными наличниками окон, с затейливыми петухами на коньках теремов, хоромы выглядели богато.
