державный вождь, для блага народа своего «действовать помимо Государственной Думы и даже отменить Манифест 17 октября. Пусть никто не пытается превращать этот Манифест в обязательство, извне наложенное на царя, и придавать ему форму какого-либо договора или одностороннего акта»
26. Дальнейший ход событий разворачивался почти по этой рекомендации.
Важно рассмотреть ситуацию, возникшую в стране после Октябрьского манифеста, потому что в этих условиях, в этой атмосфере граф Витте создавал в «развитие» и конкретизацию принципов Октябрьского манифеста Основные законы, Учреждения Государственной Думы и Государственного Совета. Органы народного представительства возникали не в ходе органического естественно — исторического развития страны, а являлись плодом политических импровизаций нескольких лиц во главе с первым конституционным председателем Совета министров С. Ю. Витте. Может быть, в этом ключ к пониманию всей истории десятилетнего опыта Государственной Думы, в общем не весьма успешного. В салонах столицы острословы упражнялись на тему: как скоро сочиняют конституцию мудрецы, занятые ее составлением в антрактах между очередным светским раутом и театральной премьерой. Светские вертопрахи, щелкоперы знали, что вышучивать.
Осенью 1905 г. Витте привлек к подготовке новых законоположений, предусмотренных Октябрьским манифестом, государственного секретаря С. Е. Крыжановского. Последний в своих воспоминаниях, изданных в 1938 г. в Берлине, дает следующую характеристику Витте-законотворцу: «В его голове был хаос, множество порывов, желание всем угодить и никакого определенного плана действий. Вообще вся его личность производила впечатление, не вязавшееся с его репутацией. Может быть, в финансовой сфере, где он чувствовал почву под ногами, он и был на высоте, но в делах политики и управления производил скорее впечатление авантюриста, чем государственного деятеля».
* * *
Вопрос об отношении к Манифесту 17 октября различных сословий-классов, социальных и политических групп народов империи до сих пор не исследован, вернее, он рассматривался в историографии проблемы односторонне, в духе резолюций оппозиционных и радикальных партий, а позиции кадетов и большевиков в этом главном пункте совпадали; народ обманут, правительству никакого доверия, долой царских министров, и самого императора — тоже долой. Восприятие политических изменений в народной среде до сих пор изучено мало. Оппозиционная печать признавала наличие в деревне устойчивых монархических традиций. В каждой крестьянской семье в красном углу под образами висели портреты членов императорской семьи и обязательно портрет наследника. Но крестьян в расчет брали скорее в отрицательном плане, ибо для либералов это «темные силы», которые движут самодержавием по влечениям исторического сентиментализма27.
Многочисленные резолюции, приведенные выше, выражением всенародной воли не назовешь, скорее это отголосок настроений элиты, всякого рода «инициативных групп», объявивших себя руководством партий (часто еще неоформленных) и на этой основе зачисливших себя в выразителей народной воли, защитников народа. Но так ли было? Вспоминается в связи с этим горькое замечание генерала М. В. Алексеева после встречи группы прибывших в штаб Добровольческой армии самых видных кадетских лидеров: «Это хорошие люди. Но за ними ведь никого нет». А много ли было за ними в 1905 г.? Во всяком случае, позиция кадетов, их однодумцев-союзников не была безраздельно господствующей. Были иные голоса.
«Право» публикует «Акты 17 октября», то есть Манифест, доклад Витте в приложении к первому номеру (сдан в набор 3 декабря, вышел с запозданием из-за забастовки 15 декабря). И одновременно дает информацию о «внешней истории Манифеста», выделяя следующие моменты, знаменитую речь Витте 4 октября, облетевшую все газеты, поставившую, обрисовавшую «реальные формы конституции», его переговоры и его споры в субботу 15 октября при обсуждении программы реформ, причем спор был по вопросу о Государственном Совете. Витте якобы высказался за его полное упразднение и, встретив возражение, отказался принимать участие и уехал из Петергофа в Петербург. Но в ночь на понедельник после длительной беседы с Фредериксом и Мосоловым пошел на компромисс и согласился на частичную реформу Госсовета. Программа же И. Л. Горемыкина не рассматривалась. О ней «впопыхах забыли». Информация эта говорит об осведомленности редакции журнала. Специальный раздел озаглавлен «После манифеста». Он открывается постановлением съезда кадетской партии, принятым 18 октября. В нем говорилось, что в Манифесте основные принципы политической свободы, равенства получили «далеко не полное признание». Это или простой перечень основных прав, притом не полный, или неясные, глухие, иносказательные выражения, при отсутствии гарантий их практической реализации, осуществление обещанных свобод осталось в руках лиц, прошлое которых не внушает доверия.
Расширение законодательных прав Думы допускает их ограничение Госсоветом, и реформа последнего не может сделать это учреждение достойным разделять законодательную власть с народными представителями. Ответственность правительства ограничена правом критики «закономерности» и целесообразности действий министров. Амнистии нет, чрезвычайные меры остались, избирательные права по-прежнему ограничены. В заключении резолюции съезда кадеты провозгласили, что их партия «представляет из себя фактическое осуществление обещанных манифестом, но не закрепленных точными определениями закона, условий политической свободы». Нужно сказать, что вся последующая деятельность кадетов в Думе и вне ее сводилась к реализации именно этих требований.
Далее в приложении шли резолюции целого ряда общественных организаций, выдержанных в конституционном духе. Так, забастовочный комитет железнодорожников определяет Манифест как попытку обмана народа, петербургское бюро Союзов совместно с центральным бюро Союза (председатель П. Н. Милюков) заявляет, что обещанные права остаются нереализованными, в столице полиция и войска стреляют в народ и требуют созыва Учредительного собрания.
Резолюция Академического союза заявляет, что необходимо решительное и быстрое осуществление провозглашенных свобод, немедленная отмена «всех исключительных законов военного положения об усиленной охране и немедленного возобновления занятий в учебных заведениях, соблюдения университетской автономии».
Московская городская дума в новом акте видит проявление высокой государственной мудрости, направляемой к решительному разрыву с тяжким историческим прошлым и к коренному преобразованию русской государственности на началах, способных открыть гению русского народа возможность во всей своей мощи проявить себя на арене всемирной истории. Питая веру, что правительство найдет в себе достаточно сил пойти отныне по избранному пути, Дума почтила вставанием память всех, кто положил жизнь на дело русского освобождения, высказалась за полную амнистию и отмену исключительного положения, за выделение особых сумм на помощь семьям участников всеобщей забастовки и послала правительственную телеграмму государю императору «от имени свободного отныне населения» Первопрестольной столицы.
Аналогичные телеграммы были посланы обоими столичными университетами, Обществом русских врачей имени Пирогова, рядом губернских земских управ. Словом, первые отклики на Манифест показали достаточно широкий разброс политических оценок.
Но похоже, «Право» особо желало подчеркнуть негативную сторону оценок. Специальная подборка называлась «Амнистия» — это информация с мест, со всех концов государства Российского с требованиями
