Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Повесть «Привычное дело» признали друзья Белова, что-то гомеровское увидел в ней Евгений Носов, а его редакторша была просто в восторге, плакала, прочитав эту повесть. Но в газетах и журналах пока помалкивали.

В характере Ивана Африкановича есть много хороших черт: мужество, доброта, великодушие, сердечность и др. Он принадлежит к числу тех русских людей, которые не бросаются в глаза своей талантливостью, неуёмностью, щедростью натуры. В этом смысле его шурин Митька гораздо интереснее. Митька давно бросил деревню, он только наезжает сюда проведать мать, сестру, родных. Вот и на этот раз он приехал гульнуть. Решительный, смелый, порывистый, привыкший к городским порядкам, он не может себе представить, как Иван Африканович и другие мужики могут жить в деревне.

Митька диву даётся, когда видит, как боится Иван Африканович уполномоченного, председателя, как неловко, стыдно тому перед своим сыном, не понимающим, почему нужно косить траву ночью, а рано утром, не отдохнув, уже снова бежать на колхозную работу. Митька решительно протестует против таких порядков. В городе всё по-другому. Он уговаривает Ивана Африкановича поехать на заработки. Здесь, в деревне, не вырваться ему из нужды. А уж Дрынов ли не работник! Ещё заря не занялась, а он на ногах. С детства он был раноставом, усвоил простую истину, внушённую ему дедом: встанешь раньше – шагнёшь дальше. Кропотлив и незаметен крестьянский труд. Каждая мелочь в доме требует мужских умелых рук. Затемно напилил дров, а когда обозначилась заря, взял топор, сумку рыбную и пошёл к озеру.

Повесть строится так, что каждый из её героев на какое-то время оказывается на переднем плане, словно под увеличительным стеклом, благодаря которому художник глубже проникает в душу своего героя и видит там тончайшие переживания, затаённые мысли и чувства.

Тщательно, со многими подробностями и деталями выписывает В. Белов утро Ивана Африкановича, его полнейшую слитность с природой, со всем его окружающим миром. Героя радует этот мир, вселяет уверенность, твёрдость. Всем любуется Иван Африканович. И тетеревами, несмело готовящимися к своей гульбе, и восходом солнца, и спасённым им от мороза воробьём, и невдалеке мышковавшей лисицей, и бескрайним небом, и неподвижным леском, просвеченным солнцем. Всюду и везде, куда ни глянешь, такая родная и понятная земля:

«Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись. Жёнки вон печи затопили, подолами трясут у шестков – жись. И всё добро, всё ладно. Ладно, что родился, ладно, что детей народил. Жись она и есть жись». В вершах не было рыбы, но это нисколько не опечалило рыбака: «Небушко-то, небушко-то! Как провеянное, чистое, нет на нём ничего лишнего, один голубой сквозной простор». «Иван Африканович долго ходил по студёным от наста родимым полям. Ноги сами несли его, и он перестал ощущать себя, слился со снегом и солнцем, с голубым, безнадёжно далёким небом, со всеми запахами и звуками предвечной весны. Всё было студёно, солнечно, широко. Деревни вдали тихо дымились трубами, пели петухи, урчали тетерева, мерцали белые, скованные морозцем снега. Иван Африканович шёл и шёл по певучему насту, и время остановилось для него. Он ничего не думал, точь-в-точь как тот, кто лежал в люльке и улыбался, для которого ещё не существовало разницы между сном и не сном.

И для обоих сейчас не было ни конца, ни начала». Всё здесь: и ребячья непосредственность, и любование природой, как чем-то живым, близким, дорогим, и умение увидеть в природе только красивое, благородное, и детская наивность, с которой он весь отдаётся нахлынувшим чувствам, и цельность его натуры – все эти черты составляют характер Ивана Африкановича.

«Сам Иван Африканович, сам иной раз как дитя малое, чего говорит» – так думает о своём муже Катерина. Даже вернувшись с фронта, Иван Африканович не огрубел. Когда тёща попросила его отрубить петуху голову, он «заоглядывался, растерялся». Ему ничего не оставалось делать, как взять топор и пойти на поветь. Внешне он бодрился, нельзя уронить себя в глазах тёщи, а внутренне весь исходит жалостью к этому шустрому петуху, растерянно смотрит то на петуха, то на топор с еловой чуркой. Всю войну прошёл, штурмовал Берлин, на каком фронте только не был, ордена и медали украшают его грудь, а рубануть петуха побоялся. Пришлось дрожащие руки Ивана Африкановича измазать мёртвой петушиной кровью, которого «ловко нарушила» сама Катерина, чтобы в глазах тёщи зять остался достойным уважения. Вот так и во всём остаётся Иван Африканович словно сотканным из разных лоскутков – то он может разогнать с колом всю деревню, то насмерть испугаться какого-то районного уполномоченного, то признаётся в горячей, безумной любви Катерине, то окажется в загородке у бойкой бабёнки Дашки-путанки, то блеснёт умом, сноровкой, смёткой, деловитостью, то представится примитивным, туповатым, неспособным к самозащите… Одно дело, когда он на своей земле, тут он деловит, работает на совесть, за всё плохо сработанное у него болит душа. И то, что пахать выехали поздно, и то, что раскиданный бабами навоз весь пересох, и то, что вспаханные места ненамного отличались от невспаханных, и то, что Мишка равнодушен ко всему этому и плохо обрабатывает землю, да ещё и рожу шутовскую корчит, когда Иван Африканович велит ему остановиться и не делать «огрехов», – все это приводит в неистовство Ивана Африкановича, и он «вне себя», «в горячке» чуть было не отлупил Мишку.

А стоит ему оказаться за пределами родной деревни, в районной милиции, куда он привёз передачу Митьке, на станции, в поезде, как он сразу теряется, становится беспомощным, робким. В нём жива извечная деревенская стеснительность.

В образе Ивана Африкановича отображён милый, чуть-чуть наивный, может, чуть-чуть смешной, но такой обаятельный в своей простоте и безыскусственности человеческий характер. Он весь отдан людям, природе, жизни. Он знает свои слабости, знает, что ему нельзя пить, это к добру обычно не приводит. Много ведь раз бывало, когда, перепив, он причинял и себе и окружающим боль, слёзы, страдания. И не может удержаться, порой напивается. Натура у него широкая, добрая, безотказная.

В Иване Африкановиче много мягкости, неповторимой душевной доброты, сердечности, которой так славен русский народ. Вспомним хотя бы, с какой теплотой прощался Иван Африканович с соседями, с друзьями-односельчанами, когда он надумал всё-таки уехать из деревни на заработки. Все его любят. В их словах нет придуманности, фальши, неестественности. Никто его не уговаривает, не даёт лишних советов. Скупо, просто, но сколько неподдельного чувства! Он относится к тем людям, о которых Сократ сказал, что им легче перенести обиду, чем нанести её. О таких обычно говорят, что они и мухи не обидят. В нём много кротости, всепрощения, может быть, даже непротивления злу насилием. Но это не философия, не отношение к жизни, а такой уж у него характер. В нём есть созерцательность, пассивность. Он бывает твёрдым, решительным, обозлённым, он может даже замахнуться на Катерину, когда она ему перечит, но это состояние, а не характер. А по характеру он уступчив, мягок, щедр на добрые дела. Твёрдость прежде всего нужно проявлять при сопротивлении, когда нужно что-то ломать. Тут он чаще пасует, пасует перед обстоятельствами, перед людьми. В его характере много нежности. И только порой в нём обнаруживаются такие черты, о которых невозможно было подозревать при внешнем знакомстве. Вместе с мягкостью в нём уживаются твёрдость, смелость, решительность.

«Отчаянная решимость преобразила Ивана Африкановича». И эта отчаянная решимость в нём просыпается каждый раз, когда наступает крайнее положение. В таком состоянии он способен «так страшно, так небывало» взглянуть, что даже бесшабашный Митька беспрекословно ему повинуется. Когда председатель готов отказать ему в разрешении на выезд, Ивана Африкановича не узнать. От робости, покорности судьбе, безропотности ничего не осталось: «У него вдруг застыли, онемели глаза, и какая-то радостная удаль сковала готовые к безумной работе мускулы. Враз исчез и страх и все мысли исчезли, кроме одной: «Вот сейчас, сейчас!» Что это такое «сейчас», он не знал, но появилось ощущение спокойного весёлого безрассудства, и он, дивясь самому себе, ступил на середину конторы и закричал: «Справку давай!» Ему не продажное нужно, а своё, кровное, завоёванное, непокупное. Справки добился, а радости избавления от тягот деревенской жизни у него нет: всё здесь дорого, привычно, прекрасно. Ему очень не хочется уезжать, он тоскует, мучается, покидая своих детей, свою Катерину. В нём жива острая способность сопереживания чужого горя, чужих слёз, страданий. При виде Катерины, похудевшей, изменившейся, «вдруг весь сжался от боли, жалости и любви к ней». И, прощаясь, он всё ещё колеблется: может, лучше остаться, может, никуда не ехать, пойти обратно и жить, как раньше жили. И всё-таки снова решился, поехал. Права оказалась старая Евстолья: быстро наездился Иван Африканович. Не для него оказались городские порядки. Но в дом его вошла беда, непереносимое горе – Катерина умерла.