Проследив, как Децкий вошел в проходную, Сенькевич поехал в магазин хозяйственных товаров. И директор, и заведующий секцией были на работе. Сенькевича удивило, что отглаженный аккуратненький Виктор Петрович имел совершенно непристойный свежий синяк вокруг правого глаза. Солнцезащитные очки лишь подчеркивали внушительные размеры этого телесного повреждения. Сенькевич уже в разговоре не удержался спросить:
- Хулиганы?
- Развелось сволочи, - зло пробурчал завсекцией. - Никто не сажает!
- Надо в милицию заявить, - посоветовал Сенькевич.
Завсекцией почему-то посмотрел на директора и сказал, тоскливо вздыхая:
- Знаем мы эти заявления.
Крепко ему врезали, видел Сенькевич, и наверняка было больно, и одним только глазом смотрел на свет, но предпочитал человек молчать, решил стерпеть, закрыться очками и пережить. Почему? Не верил, что найдут и накажут? Или самолюбие не пускало сказать: "Меня побили". Но это было его дело, Сенькевич переубеждать не стал. Рассматривал обоих, слушал.
Оба отвечали обстоятельно, но ничего нового не сказали: ехали врозь, встретились в Игнатово, ночевали на даче. Говорили правдиво, но что-то недоговаривали; Сенькевич чувствовал в собеседниках какую-то напряженность; она возросла, когда спросил о Павле; упала, когда поинтересовался их знакомством с коллекционером; опять возросла, когда спросил директора о бывшей завсекцией Екатерине Мелешко. Вслух звучала правда, сообщались положительные элементы, и эта правда представлялась Сенькевичу неполновесной, канцелярской, имевшей основу в бумажках личного дела приказах, служебных характеристиках, трудовой книжке. И директор и его подчиненный отвечали быстро, но с каким-то мгновенным, едва приметным запаздыванием, словно ответы проходили в уме цензуру, и что-то выбрасывалось, и пропуски тут же заполнялись каким-то неважным наполнителем. И у обоих Сенькевич чувствовал сгустки страха, у директора он был меньше, у завсекцией больше, и эти сгусточки пульсировали в такт ответам. Но чего им было бояться? Что настораживало этих людей? Наобум Сенькевич спросил, есть ли у них машины. Оба односложно подтвердили, что есть. Тогда он спросил, есть ли у них дачи. Оказались и дачи. Но эти вопросы и ответы на них, видел Сенькевич, доставили обоим сотрудникам сильное переживание, словно он коснулся предмета неприятного или интимного. Все это было странно, имело не понятную Сенькевичу причину. Он решил увидеть их в домашнем быту, раздельно друг от друга, в привычной обстановке. "Мой дом - моя крепость". Как они будут держаться в своей крепости? Как эти крепости выглядят?
Окончив встречу, Сенькевич вышел в торговый зал. Личный интерес повлек его в секцию электротоваров, захотелось, благо был удобный случай, посмотреть настольные лампы. Проходя мимо секции номер два - "хозяйственные товары", которой заведовал Виктор Петрович, Сенькевич обратил внимание на яркую картонную коробку с довольно смешной надписью - "Замок повышенной секретности". Секретность эта, как он сразу убедился, крылась в двойном наборе бороздок. Он поинтересовался, кто же рекламирует так безобидное свое изделие - и застыл: хитрые эти замочки выпускал инструментальный завод, тот самый завод, где работали Децкий, и покойный Пташук, и завскладом Смирнов. В первую секунду его и удивило именно это: что тут, в секции, которой заведует человек, подозреваемый Децким, продается товар, который производится заводом, и более того, участком ширпотреба, подчиненном Децкому. Но вслед первому удивлению пришло другое, выстроились не понятная еще, но твердая цепь: завсекцией - директор - Смирнов - Пташук - Децкий - и соединилась с другой связкой людей: Децкий - Мелешко - коллекционер.
Приметив краем глаза входящего в зал Виктора Петровича, Сенькевич тотчас ушел в секцию электротоваров. Постояв здесь несколько минут у ряда торшеров, поглядев на них невидящими глазами, он покинул магазин и сел в машину.
- Поехали, Валера, - сказал он.
- Куда?
- Покатаемся, - ответил Сенькевич. - На кольцо.
Они мчались по кольцевой дороге, то примыкавшей к новостройкам, то разрезавшей лес, то возносившейся на дамбе над заливными лугами. В открытые окна бил насквозь ветер. В лад скорости неслись и мысли Сенькевича, задерживаясь, как и машина, перед знаком "Stop" и обгоняя одна другую, когда Валера стремился почувствовать предел мотора. Люди, о которых думалось сейчас Сенькевичу, подобно этой, обнявшей город, дороге, замыкались в кольцо, только коллекционер стоял одиночно, соединенный с прочими через Мелешко, через женщину - не через дело. Екатерина Трофимовна тоже не имела постоянных связей: когда появлялась она, отходил в сторону Виктор Петрович, приходил он - отодвигалась она. Сенькевич гадал, с кем лучше ее соединить: с директором или Децким? Все остальные стояли в этом кольце прочно. Потом Сенькевич исключил Пташука, и образовалась брешь: Децкого и завскладом разделило пустотой. Вообще, Децкий обособился; это соответствовало реальности - он вел следствие против знакомых, он им не верил или не доверял, кого-то из них он считал способным на воровство. Все эти люди были повязаны и экономическими отношениями: производство - сбыт, и здесь, конечно, могла иметь место повышенная секретность: левые замочки средство приработка. Если так, то дело выезжало на широкую колею; Сенькевичу почуялся запах особо крупного хищения. Но если хищение, если производитель - цех Децкого, думал Сенькевич, то почему он пришел в органы? Зачем было воровство? Зачем частное следствие? Пташук погиб, почему ж этих, магазинных, пугает его имя?
Толковые объяснения не возникали; требовались знания, а знал он мало, почти ничего, самые верхи, то, что собеседники допустили выставить или не могли скрыть. Наяву были дачи, машины, гаражи, дорогостоящая обстановка, сказания о давних приятельских связях, совместные пиры, благообразные маски, скоординированные ответы, была, наконец, кража двенадцати тысяч и облигаций у Децкого, кража изощренная, четкая, продуманная, без следов и улик. Об остальном - о действительных отношениях, о действительных денежных состояниях, об источниках дохода, о воле, натуре, желаниях каждого оставалось гадать.
Вернувшись в отдел, Сенькевич тут же пошел консультироваться к начальнику ОБХСС. Два человека слушали его подробный рассказ, и слушали с возрастающим любопытством, помечая что-то на календарях. Но высказались они осторожно: версия его, Сенькевича, очень правдоподобная, такое дело могло иметь место в натуре, и, конечно, было бы интересно присмотреться и к заводу, и к магазину, однако тут есть несколько каверз. Поскольку возможным участникам преступной группы известно, что ведется следствие по хищению и они являются подозреваемыми, то, безусловно, все, что могло бы стать поличным, уже исчезло; расследование придется вести документально: посмотреть номенклатуру заводской продукции и номенклатуру товаров, поступавших в магазин, по каждому артикулу поднять документы, а их может и не быть; если магазин имеет лоточную торговлю с выручкой, не фиксируемой кассовыми аппаратами, картина вообще будет искажена и приведена в соответствие с банковской документацией. Неточное оформление документов можно трактовать как злоумышление, но кто поручится, что это не халатность. Словом, возникают сотни сложнейших вопросов, нужна тщательная ревизия и экспертиза... В ОБХСС, сказали Сенькевичу шутливо, работа сложная, это у вас просто: отпечатки пальцев, кровь на полу, свидетели, а у нас ничего бумажки, тысячи накладных - разбирайся, в какой из них ложь. Но спасибо за сигнал, примем к сведению и займемся. Что же касается механики дела, то она, в принципе, элементарна: если в заводской бухгалтерии зафиксированы крупные недостачи или крупные списания, то, скорее всего, имели место хищения продукции с последующим ее сбытом через торговую сеть; если списаний нет, а номенклатура сходится, то допустимо думать, что существует побочное, отлаженное производство, замаскированное сложной технологией. Как? что? где? сколько? - на это даст ответ только конкретное расследование. Вот, к примеру, два года назад отдел раскрыл аналогичное хищение на механическом заводе. Но там было без затей, попросту нагло крали, используя слабый учет, поверхностный контроль; четверо человек вынесли болтов и гвоздей на тридцать тысяч, реализация - через базарный хозкиоск. Но там были улики, было взятие с поличным, признание. А тут если что и налажено, так уже с левым товаром не попадутся; уже изъяли и вывезли на свалку или в болотце какое-нибудь, через двадцать лет найдется, - им-то что, не жалко, не свое - народное. И человек некстати погиб, мастер с ширпотреба. Ширпотреб - место располагающее, а тайный канал утечки замаскирован, например, общими показателями. Но это так, схемка, десятое приближение, а как есть на самом деле, в кабинете не догадаешься, надо собственными глазами посмотреть, руками потрогать... Ведь вот какой-нибудь гвоздик, пять штук его - копейку стоит, мелочь, кажется, не стоит хлопот, а гвоздиков этих расходятся миллионы, каждая семья покупает - то надо прибить, там вколотить... Кто-то сжульничал, списал сто килограммов металла на брак, другой недопроверил, а металл в виде гвоздиков незаконно ушел в лавочку и продан. Доход без оприходования. Яснее ясного, а доказать такое хищение, если за руку не схватил, дьявольски трудно...
