Ясно было, что Великий Новгород не в силах оградить своей свободы сам собой. Еще великий князь московский молчал, но молча укреплялся и готовился задушить ее в удобное время. Надобно было что-нибудь избрать: или пожертвовать старыми предубеждениями, —- неловкостью быть под верховной властью католического короля, заглушить недоверие и боязнь за неприкосновенность греческой веры и. зато, сохранить древнюю свободу: или же, ради необщения с католиками, потерять свободу и свое народное существование. Та же партия, которая в XIV-m веке призывала литовских князей, партия, чуявшая для Новгорода опасность на востоке и искавшая против нее опоры и союза на западе, существовала постоянно, с разными видоизменениями, действуя то слабее, то сильнее. Теперь было отчего ей поднять голову.
На челе партии, ненавидевшей московское самовластие, явилась женщина — Марфа Борепкая, вдова бывшего некогда посадника. Исаака Борецкого, мать двух взрослых сыновей, Димитрия и Федора. Достойно замечания, что в последние годы новгородской независимости выступила не одна Марфа; были еще кроме нес- женщины, не чуждые политических дел; так, в числе лиц. преследуемых московским самовластием, является Настасья Григоровичева, как должно думать, — жена Степана Григоровича, одного из послов к Казимиру. Скудость известий о подробностях тогдашнего состояния общества не дает нам средств разъяснить участие женского пола в политической сфере. Личность самой Марфы остается бледной, по недостатку сведений. Несомненно только, что эта женщина была душой свободной партии, собиравшей последние силы Великого Новгорода, чтоб охранить его от покушения Москвы. Велеречивый московский повествователь о последних днях независимости Новгорода, расточая Марфе всевозможнейшие бранные эпитеты, указывает на нее, как на главнейшую руководительницу литовской партии и признает ее личное влияние на весь Великий Новгород. Чтобы больше очернить ее, он внушает ей намерение выйти замуж за князя Михаила Олельковича и властвовать с ним в Новгороде, под верховным покровительством короля Казимира. Это, вероятно, басня, потому что Марфа была уже не в таких летах, когда можно было думать о замужестве. Ничто из тогдашних событий, ни отношения ее к упомянутому князю, не указывают на подобное; да сверх того, полемический тон сказания лишает его доверия в этом случае.
Семья Борецких была богата и влиятельна: она не принадлежала к кругу аристократов, стоявших в оппозиции с черным пародом. Напротив. Марфа, умевшая соединить около себя несколько знатных и богатых фамилий, умела расположить к своей стороне и черный народ. Это доказывается тем. что в последние дни предсмертных для Великого Новгорода смут и усобиц многие бояре стали на стороне великого князя, а с Борецкими оставался черный народ. На Софийской стороне между Розважей и Борковой улицами на Побережье, в Нерев-ском конце, был у Марфы красивый и богатый двор, названный летописцем "чудным". Там у нее собирались люди, готовые стоять за свободу и независимость отечества. Из главных лиц этой патриотической партии были: сын Марфы. Димитрий, фамилия Селезневых, фамилии Арбуэеевых, Афанасьевых, Григоровичевых. Немир и другие. Владыка Иона готовился умирать. Приятелем Марфина общества был ключник его Пимен; его готовили в преемники Ионе, и он заранее изъявлял намерение принять посвящение от литовского митрополита. Это было дело самое важное: необходимо было осуществить давнее стремление новгородской Церкви — отрешиться от власти митрополита, очевидно покровительствовавшего своим первосвятительским достоинством самовластным московским намерениям.
Пока народ приучался к мысли о союзе с Казимиром, пока старались расшевелить в нем заветные чувства независимости и народной самобытности, ненависть к московскому владычеству начала проявляться рядом поступков, оскорбительных для великого князя. Новгородское вече не только продолжало управляться самобытно: оно объявило, что великий князь не имеет никакой собственности, ни в земле, ни в воде; не хотело платить никакой дани, и привело весь Новгород к крестному целованию на имя св. Софии и Господина Великого Новгорода, без великого князя. На Городище жили по-пре?кнему наместники и дворяне великого князя. Начались споры с москвичами; большое вече жаловалось на оскорбления новгородцам от великокняжеских дворян и отправило к наместникам требовать виновных. Наместники отказали. Тогда новгородцы с веча отправились вооруженной силой на Городище; несколько людей в драке было убито. Новгородцы захватили двух каких-то князей и еще несколько великокняжеских дворян, притащили их на вече и наказывали. Великий князь, услышав об этом, следовал своему хитрому нраву, и послал в Новгород послов не с угрозами, а с миролюбивыми представлениями. Исправьтесь, люди новгородские, — говорили послы, — помните, что Новгород отчина великаго князя; не творите никакого лиха, живите по старине. Государь ждет от вас чистаго исправления и праваго челобитья". 1акой кроткий тон, можно подумать, нарочно избран для того, чтоб новгородцы возгордилисьл еще более, — подумали, что можно теперь противиться, и стали бы отважнее. Нов-городиы обругали великокняжеских послов; вече решительно в глаза им твердило, что Новгород не отчина великаго князя, а сам себе господин, и должен управляться независимо сам собою". Это повторялось несколько раз; а после таких резких ответов, в 1470 г., литовская партия отправила к Казимиру звать на кормление князя Михаила Олельковнча, брата киевского князя Симеона, ревнителя православия, восстановителя Печерской обители. Благочестивая репутация князей Олелько-вичей должна была успокаивать тех, которые облазнялись при мысли, что Новгород получит себе князя от руки государя латинской веры.
1470-й год склонялся к концу. Послав звать киевского князя. Великий Новгород отправил в Москву посадника Василия Ананьина для объяснения с великим князем. В чем состояло это объяснение — летописцы не говорят, ограничиваясь общим выражением: о делах своих земских новгородских '. Эта неясность и короткость известия не дозволяет нам судить о том, в какие отношения Великий Новгород хотел себя поставить в то время к великому князю; но, конечно, объяснения, с которыми приехал в Москву новгородский посол, не были приятны московскому правительству. Боярам великого князя поручено было переговорить с ним. "Как же это, — сказали бояре, — ты приехал от Великаго Новгорода посольство править великому князю о своих земских новгородских делах, а о грубости и неисправленьи новгородском ни одного слова покорнаго не правишь!" Василий отвечал: "Великий Новгород не мне это приказывал; мне то не наказано". Бояре заметили ему, что государю станет вельми грубно; однако, когда передали государю эти речи, Иоанн приказал, спокойно и кротко, дать через посла Великому Новгороду такой ответ: "Моя отчина, Великий Новгород, люди новгородские! Исправьтесь и сознайтесь; не вступайте в земли и воды мои, великаго князя; держите имя мое, великаго князя, честно и грозно, по старине; ко мне, великому князю, посылайте бить челом по докончаныо; а я буду жаловать свою отчину и держать по старине." Не было в словах великого князя никакой угрозы.
Иоанн не был человек горячего характера, — приходить в исступление и досаду было не в его натуре; он все сносил спокойно, не гневался; он делал свое дело хлздпокровно и шел верно к своей цели. Когда ему указывали на унижение великокняжеского достоинства, он спокойно отвечал: Часто полны бьют о камни, но в пену разсыпаются, и ничего не сделают, а как будто в посмеяние исчезают; так будет и с людьми этими — новгородцами; I осподь смирит их .
Ананьин повез ответ от московского государя, самый кроткий, только мимоходом заметили ему в Москве бояре, что государю стало невтерпеж (не в истерп), и он не хочет больше сносить такой досады и непокорства. Не показывая новгородцам вида, что хочет усмирять их оружием, Иоанн, однако, послал к псковичам приготовлять их к вооружению на Новгород в крайнем случае, если б Новгород принудил его взяться за оружие. Тогда Псков находился в несогласии с Великим Новгородом уже много лет. Главная причина несогласия, кроме других, было желание Пскова учредить у себя особую епархию и отделиться от неприятного для них начальства новгородского владыки. Тогда новгородского владыку Иону столько же во Пскове не любили и укоряли в корыстолюбии, сколько в Новгороде уважали за благочестие и святую жизнь. Назад тому шесть лет новгородцы так озлобились на псковичей, что просили великого князя послать своего воеводу для усмирения псковичей, не хотевших признавать прав новгородского владыки. В тот самый (1470) год, когда неудовольствие Новгорода с великим князем обещало кровавую развязку, в Новгороде задержали псковских гостей, ограбили их имущество и самих засадили в поруб в оковах. Псков хлопотал о возвращении им свободы через посредство великого князя: задержанных псковичей выпустили, а имущества их еще не возвратили. Так, накопившееся прежде нерасположение к Новгороду у псковичей было поддерживаемо свежими причинами к распрям. И тут, кстати, в половине ноября 1470 года явился посол от великого князя — боярин Селивап, уже по прежним сношениям знакомый псковичам. Пришедши на вече, он стал поднимать Псков на Великий Новгород и говорил: "Великий князь велел вам сказать: если Великий Новгород не добьет мне челом о моих старинах, тогда пусть отчина моя — Псков послужит мне, великому князю, на Великий Новгород за мои старины". Вече выслушало его объяснения и, после прений, рассудило так, что Псков должен стать посредником между Новгородом и великим князем; псковичи признавали, по доказательствам, представленным послом, что Новгород действительно погрешает против старины, и решились отправить послов в Новгород, с тем, чтоб эти послы, вместе с новгородскими, отправились к великому князю бить челом и просить прощения. Выбраны были два человека: одни Никита Насонов, другой сотский Димитрий Патрикеевич. Эти послы на новгородском вече говорили так:
