Эта зима в Египте стала знаменитой и постоянно описывалась разными авторами. Можно сказать, что это был круговорот удовольствий, но можно сказать и так, что это была фантастическая пьеса, в которой Клеопатра была и автором, и продюсером, и исполнительницей главной роли. Настолько захватывающей была эта пьеса, что Марк Антоний (который, как мы уже упоминали, имел сильную склонность к актерству) инстинктивно принял предписываемую ему роль и стал ее исполнять. Временами наблюдателям она казалась комедией; в последующие века ее назвали романом; современные исследователи считают ее трагедией; но любая пьеса, в которой участвовал Антоний, имела тенденцию стать всем сразу.
У нее даже было название «Союз неподражаемых», которое выбрала Клеопатра; и неподражаемые жители были ее актерами. Участники касты неподражаемых увеселяли компанию по очереди неподражаемым способом — неподражаемость была единственным условием, ограничением и правилом, что нравилось Марку Антонию. Это представление не подходило глупому или жестокому человеку; Клеопатре не удалось бы очаровать, например, пропретора Верреса (который был в проскрипционных списках, как и Цицерон) или другого такого же римлянина; было что-то величественное в идее неподражаемости. Внутри самой идеи присутствовало разнообразие, ведь, когда они принялись исповедовать ее, они нашли так много занимательных способов быть неподражаемыми — от простой расточительности и далее.
Некоторые сведения мы узнаем из источников, которые можно назвать и истинность которых можно оценить. Плутарх передает истории, рассказанные врачом Филотом из Амфиссы, который был другом его деда. Филот, в то время изучавший медицину в Александрии, нередко обедал с Антиллом Антонием, сыном Фульвии, и однажды в дружеском споре за столом осадил не в меру разговорчивого собеседника. Антилл, довольный, «весело засмеялся и крикнул: «Все, что здесь есть, дарю тебе, Филот!» — и с этими словами указал на стол, тесно уставленный вместительными кубками. Филот горячо благодарил, но был далек от мысли, что такому юному мальчику дано право делать столь дорогие подарки. Однако спустя короткое время является один из рабов, приносит корзину с кубками и велит ему скрепить своею печатью расписку. Филот стал было отказываться и боялся оставить кубки у себя, но раб ему сказал: «Чего ты трусишь, дурак? Не знаешь разве, кто тебе это посылает? Сын Антония, а он может подарить и золотых кубков столько же! Но лучше послушайся меня и отдай нам это все обратно, а взамен возьми деньги, а то как бы отец не хватился какой-нибудь из вещей, ведь среди них есть старинные и очень тонкой работы». Эту историю, пишет Плутарх, говорил мне мой дед, Филот любил повторять при всяком удобном случае» (пер. С. П. Маркиша).
Это было одним из проявлений поведения неподражаемых.
«Тот же Филот познакомился с одним из поваров царицы, который уговорил его поглядеть, с какою роскошью готовится у них обед. Его привели на кухню, и среди прочего изобилия он увидел восемь кабанов, которых жарили разом, и удивился многолюдности предстоящего пира. Его знакомец рассмеялся и ответил: «Гостей будет немного, человек двенадцать, но каждое блюдо надо подавать в тот миг, когда оно вкуснее всего, а пропустить этот миг проще простого. Ведь Антоний может потребовать обед и сразу, а случается, и отложит ненадолго — прикажет принести сперва кубок или увлечется разговором и не захочет его прервать. Выходит, — закончил повар, — готовится не один, а много обедов, потому что время никак не угадаешь» (Плутарх, «Антоний», XXVIII. Пер. СП. Маркиша).
Римские и греческие представления о том, что же входит в понятие неподражаемой жизни, были довольно разными. Антоний и его друзья не дотягивали до греческих стандартов. Пьянство, охота, игра в кости, конные ристалища нравились им больше, чем просто пиры, богатые одежды и музыкальные услады; именно роскошь и расточительство, лежащее в основе всех удовольствий, привлекали их, стремление совершать такие поступки, несмотря на последствия, которые не удавались никому прежде. Клеопатра не возражала против легкомысленных развлечений римлян, которые, видимо, имели для нее очарование новизны. Она участвовала в охоте и играх; она переодевалась и сопровождала Антония в его «набегах» в грязные районы города, с присущими им доступными женщинами и дерущимися мужчинами, — обычное явление в свободных портовых городах. Она, возможно, была единственной правящей царицей и единственной из египетских правительниц, участвовавшей в подобных развлечениях, которые зачастую заканчивались тем, что Антония и его друзей выгоняли из питейных заведений и отвозили домой переодеться. Существует знаменитый рассказ о том, как закончился этот союз неподражаемых, когда царица завершила акт коронации, как никто иной ранее, бросив жемчужную серьгу в винный кубок, затем, проследив, как она растворилась, выпила содержимое кубка — самый дорогостоящий напиток, который когда-либо приходилось видеть Антонию. Так рассказывают. Но это могло быть и правдой! Через несколько лет Август, сохранив другую серьгу из этой пары, выставил ее в музее на Палатине.
Но все это преследовало единственную цель — привязать к себе и удержать Марка Антония. С наступлением весны она поняла, что больше не может держать его около себя, не стоило даже и стараться. Тогда она стала подстрекать его к отъезду. У него оставалась память, которую ничто не могло затмить. Он никогда не смог бы забыть дни, проведенные с ней вместе. Она всегда будет напоминать ему об этих днях. И здесь она была права. Она решила уехать. Неподражаемая жизнь подходила к своему завершению, сменившись простыми радостями отдыха и рыбалки в Ниле. Плутарх рассказывает: «Как-то раз он удил рыбу, клев был плохой, и Антоний огорчался, оттого что Клеопатра сидела рядом и была свидетельницей его неудачи. Тогда он велел рыбакам незаметно подплывать под водою и насаживать добычу ему на крючок и так вытащил две или три рыбы. Египтянка разгадала его хитрость, но прикинулась изумленной, рассказывала об этом замечательном лове друзьям и приглашала их поглядеть, что будет на другой день. Назавтра лодки были полны народу, Антоний закинул лесу, и тут Клеопатра велела одному из своих людей нырнуть и, упредивши рыбаков Антония, потихоньку насадить на крючок понтийскую вяленую рыбу. В уверенности, что снасть не пуста, Антоний вытянул лесу и под общий хохот, которым, как и следовало ожидать, встретили «добычу» все присутствующие, Клеопатра промолвила: «Удочки, император, оставь нам, государям фаросским и канопским. Твой улов — города, цари и материки» (XXIX, пер. С. П. Маркиша).
Итак, неподражаемая жизнь подошла к концу. Это была незабываемая зима!
Ошибка Клеопатры. Антоний и Октавиан. Фульвия ревнует. Порочный круг
Марк Антоний был не против исполнять роль и получать удовольствие. Он не был глуп, как впоследствии думали многие. Он конечно же тратил время, однако он и не торопился. В его намерения не входило возвращение в Италию, во всяком случае до тех пор, пока Октавиан окончательно не увязнет в тамошних делах. Мальчику однажды повезло с помощью Гирция и Пансы, повезло и во второй раз с помощью Антония. Вряд ли ему повезет в третий раз, во всяком случае, Антоний не собирался теперь ему помогать. В Египте было много времени и денег, так что Антонию не приходилось об этом беспокоиться. Плохо другое, он стал рассеянным. Он должен был интересоваться всем, что происходило той осенью и зимой, а он забыл обо всем. То же затмение, что прежде нашло на Юлия и заставило его на полгода забыть обо всем на свете, теперь нашло на Антония. Ему нужно было выработать план парфянской войны и добыть на оснащение армии средства у Клеопатры. Она не стала бы возражать. Она всячески потакала каждому его настроению, играя ими, предсказывая их, постоянно услаждая его всяческими способами; единственной ее целью было привязать его к себе, а не следовать его политике или его планам. Ее успех был столь полон, она столь сильно его околдовала и завоевала, что у нее не возникало никаких подозрений в правильности своей политики. И она действительно не ошиблась, если бы Марк Антоний, подобно Юлию Цезарю, был единственным человеком такого рода в мире. В этом случае все было бы так, как задумала Клеопатра. Разрушительным фактором, уничтожившим ее расчеты и замыслы, было существование Октавиана, о котором она едва ли много слышала, а также брата и жены Антония в далекой Италии. Пока она очаровывала Антония, ситуация катастрофически изменилась, но они об этом не догадывались.
Марк Антоний ошибся насчет Октавиана, так же как и Помпей Великий ошибся насчет Юлия, — он недооценил противника. Если бы он догадался об истинном характере этого человека, то ускорил бы подготовку к войне с парфянами. Если в Египте были средства на то, чтобы их транжирить, их, без сомнения, можно было использовать и для ведения войны Марком Антонием, каким он был сразу после победы у Филипп, — достаточно сильным и жестким, чтобы выиграть еще одну военную кампанию и в ореоле славы предстать перед Октавианом. В таком случае история могла пойти по-иному. Но он никогда не был предусмотрительным, и Клеопатра вряд ли могла ему дать совет. Она была очаровательной и умной женщиной, но не солдатом и не римским политиком. Она понятия не имела о подоплеке событий, происходящих в Риме.
