Травля Лабзина набирала силу. Его главный ненавистник Фотий публично называл его не иначе как «идол-человек» и «пророк сатанин». От Лабзина отвернулись многие прежние знакомые.
Александр Федорович тяжело переживал все эти события. Его не обрадовало даже «утешительное» назначение на должность вице-президента Академии художеств. Главное дело его жизни — издательство книг ему продолжать не давали. За четыре года, прошедшие с момента закрытия «Сионского вестника» до своей отставки, он издал всего лишь одну книгу. Лабзин заболел «падучей» (эпилепсией), изнуряющие припадки отравляли ему жизнь и лишали главного наслаждения — работать за письменным столом. Характер Лабзина, и прежде нелегкий, испортился еще более. Порой он не мог себя контролировать и говорил такие вещи, в которых потом раскаивался. Одна из таких неосторожных фраз стала роковой.
13 сентября 1822 года на заседании руководства Академией слушался вопрос об избрании в почетные члены Академии графа Гурьева и графа Кочубея. Лабзин резко возражал на том основании, что эти господа ничего для искусства не сделали. Услышав, что зато они близки к государю, Лабзин сардонически расхохотался и заявил, что в таком случае он предлагает избрать почетным академиком царского кучера Илью Байкова, который к государю ближе всех, ибо его спину (Лабзин выразился по народному) государь созерцает каждый день.
Инцидент казался исчерпанным, но не тут-то было. Кто то из профессоров рассказал о лабзинской шутке студентам, те разнесли хлесткую фразу по кофейням и пивным, там ее услышали полицейские информаторы — и дело дошло до высокого начальства. 10 октября столичный генерал-губернатор граф Милорадович запросил официальных объяснений у Президента Академии А.Н. Оленина. Оленин, человек благородный, хотел замять это дело, но вынужден был отправить свой отчет, где писал, что все происшествие кажется ему пустячным. В ответ он получил от Милорадовича очень строгое письмо, где ему указывалось на исключительную важность этого дела. Милорадович послал доклад Оленина со своими комментариями Александру в Верону. Уже 20 октября последовал указ Сената, в котором предписывалось: Оленину — немедленно отправить Лабзина в отставку, Голицыну — объявить Оленину строгий выговор за недонесение о «государственном деле», Милорадовичу — выслать Лабзина из столицы с запрещением въезда туда без особого разрешения. Местом ссылки по указанию министра внутренних дел Кочубея избирается городок Сенгелей Симбирской губернии.
13 ноября больной Лабзин с пожилой женой и приемной дочерью отправился в путь. Несмотря на запрет, многие студенты и преподаватели Академии вышли попрощаться с ним. Все братья из его ложи стояли тут же и хором пели масонский гимн: «Да нашу цепь скрепит вовеки! / Пусть мир падет, иссякнут реки, / Но цепь священна в небесах, / В духовном мире будет зрима, / Крепка, светла, неколебима…»
Лабзин плакал и сквозь слезы увещевал братьев пребывать в твердости. По дороге их перехватил министерский курьер и вручил пакет от князя Голицына. В пакете были 2000 рублей и записка. Князь не мог прийти лично попрощаться с опальным старым другом — государева служба, сами понимаете… Около Москвы коляска с изгнанниками опрокинулась, все седоки упали в грязь. У Лабзина начался припадок, который чуть не свел его в могилу. Жена не могла ему помочь, потому что повредила ногу и не могла ходить. Измученный Лабзин спрашивал у жены: «Снесем ли крест наш, Аннушка?» «Полно, Александр, — отвечала она ему, — Господь креста не по силам не дает». Так добрались они до Москвы, где остановились у старого друга семьи известного доктора и видного масона Матвея Яковлевича Мудрова. На следующий же день в дом явился пристав с повелением немедленно ехать дальше. Дело-то государственное…
В начале декабря Лабзины приехали в Симбирск, где местные масоны встретили их с почетом и наперебой предлагали дорогому гостю свою помощь. Немедля явился полицейский чин с предписанием отправляться в Сенгелей без промедления. Глухой зимой доехали они до места и поселились в простой крестьянской избе. Эта зима была самой тяжелой в жизни Лабзина. «Бысть некая зима, всех зим иных лютейша паче». Александр Федорович думал, что не переживет ее, но Господь не без милости, и вот — уже весна. Братья-масоны неустанно хлопотали об облегчении его участи, и в мае 1823 г. ему разрешено было переселиться в Симбирск. Голицын добился назначения ему пенсии в 2000 рублей ежегодно.
Самое худшее осталось позади, постепенно Лабзин смирился со своим положением и даже завел новых друзей, которые казались ему не хуже прежних. Он был абсолютным авторитетом для местных масонов, но не принимал на себя никаких должностей. О переводах и изданиях не приходилось теперь и мечтать. Единственным занятием, скрашивавшим его ссылку, было изучение высшей математики, которому он отдавался со всей страстью своего неукротимого характера.
26 января 1825 года Лабзин скончался на руках у супруги. Чиновник высокого ранга, блестящий переводчик, популярный автор и успешный издатель, Лабзин не нажил «палат каменных» и до самой отставки жил в казенной квартире при Академии. Вдове и приемным дочерям некуда было возвращаться. Их приютил доктор Мудров, в доме которого Анна Евдокимовна жила до своей смерти в 1828 году. Архив мужа, к которому она относилась как к святыне, она привела в порядок и передала Мудрову. Казалось, о Лабзине забыли. Но, как любил он повторять, Господь судил иначе.
Мы возвращаемся к началу нашего рассказа. Когда в 1832 году египетские сфинксы прибыли в Петербург, братья — вольные каменщики приложили все усилия, чтобы их установили именно возле Академии художеств. Лучшего памятника Александру Федоровичу Лабзину нельзя было и придумать.
Глава 8. Масонская символика
Разнообразная масонская символика на фасадах зданий и храмов, в интерьерах дворцов и усадеб, принадлежавшим масонам, на картинах и посуде. Все эти масонские знаки — не просто изображения отвлеченных предметов, они несут в себе особый метафизический смысл, своеобразные послания посвященным. Давайте ознакомимся с основными из них.
Молот и резец
Это орудия труда реальных каменщиков, каменотесов, строителей. Но масоны наделяют эти инструменты особым смыслом. Резец и молот становятся орудиями самосовершенствования. Метафизический смысл понятия «работы над диким камнем» сводится к стремлению из дикого камня человеческих страстей, импульсов, животных вожделений, сделать обработанный камень человека изысканного, возвышенного, тонкого, устремляющегося к высшим ценностям. Как этого добиться? С помощью резца и молотка. Резец — это слово учителя, а молот — повеление мастера или старших в ложе. Благодаря назиданию, благодаря учению и благодаря дисциплине откалывается все лишнее и камень становится отшлифованным и гладким.
Кстати о молоте. Есть свидетельства того, что масоном был Вячеслав Михайлович Скрябин, известный как Молотов. Так вот есть убедительные источники, которые свидетельствуют о том, что это было его масонское звание. Микоян, Петровский тоже были связаны с масонством. Но Скрябин занимал наиболее выдающийся пост. И фамилия его Молотов непростая. И якобы презрительная кличка, уничижительная, которую он носил — «чугунная задница», — это вовсе не прозвище, а некий масонский титул — железное седалище. То есть некий титул, который присваивали в масонской иерархии.
Мастерок
Разве можно построить храм без мастерка? Мастерок необходим для работы с цементом, соединяющим, связывающим камни в единое целое. Но храм, который сооружают масоны, — это храм в душе каждого брата. И все они вместе, выражаясь масонским языком, способствуют созиданию Храма Истины.
Циркуль, угольник и буква G
Буква «G» латинская — Got — это Бог, творец Вселенной или еще говорят «великий Геометр». Угольник, расположенный снизу, означает человеческую мудрость, человеческий разум, который вмещает в себе всю ту сумму информации, которую он способен вместить. Но угольник не может быть раздвинут, он поломается. Другое дело циркуль. Он очерчивает круг, но может очертить и прямую противоположность круга. Таким образом, циркуль — это символ божественной премудрости. Сочетание угольника и циркуля — это человеческий ум и божественная премудрость. Ум человеческий понимает, божественный разум объемлет.
Две колонны
Две колонны в масонской символике означают не что иное, как два столпа Соломонова храма в Иерусалиме — Яхин и Боаз. Процесс сооружения Иерусалимского храма описан в Книге Царств. И этот знак очень значимый в масонской символике. Вы найдете его на всех масонских коврах, святынях: эти два столба непременно изображаются либо в лепном варианте, если это здание, либо в живописном. На колоннах обычно написаны латинские буквы, означающие Яхин и Боаз: «Здесь сила моя да воздвигнется!» — так говорит Бог царю Соломону, строителю Храма. Поскольку масоны возводят свою генеалогию от Соломона и строителя его храма Хирама, то для них установление этих двух колонн — это утверждение Истины.
