Они отказали.
Кругом евреи с ужасом делились впечатлениями о событиях минувшей ночи и с тревогой говорили о предстоящей. Я с детьми решила уйти из местечка.
Вскоре сынок мой Цалик уже сопровождал нагруженную подводу с остатками нашего добра. Посадив детей на воз, мы тронулись по направлению к Овручу. Но на выезде из местечка мы встретили бегущих евреев, они кричали нам, что выехать не дают, местечко окружено со всех сторон и на всех дорогах заставы.
Мы повернули назад.
Воз опрокинулся, все рассыпалось.
Я взяла малых детей на руки и все оставила на дороге, захватила только ценности: серебряные ложки и вилки, бокалы: все это забросила в ближайший огород, и пошла, гонимая сзади бандой. Разыскала остальных детей. Заметив, что многие бегут в дом Аврума Вера, не зная куда деваться больше, поспешила с детьми туда же. Трудно мне передать пережитое в этом земном аду… Да, да… все комнаты битком набитые евреями. Старики, женщины, дети укрылись под столами, кроватями, кушетками. Когда раздался с улицы первый выстрел, все как по команде бросились на пол. Тут же раздался сильный стук в двери.
Двери сейчас же открылись. Вошли бандиты.
Мы умоляли их нас не трогать, предлагая деньги. Они взяли их, больше 40.000, а предводитель обратился к нам:
— Я вам дал сроку два дня убраться отсюда. Вы не ушли… теперь я с вами расправлюсь.
Приказал выходить из комнаты.
Первым вышел мой зять, за ним дочь Эстер, третья была я с ребенком на руках. При выходе были устроены кордоны. Они рубили, кололи, били шашками, штыками и прикладами. Мои дети, — Эстер и ее муж, — получили сильные раны, я отделалась ударом приклада в плечо. Передо мной — мои дети, полуживые, а позади — крики сотен оставшихся…
На площадь гнали десятками евреев.
На улицах уже всюду валялись трупы наших братьев и сестер. Я видела картину, приводившую меня в оцепенение… Никогда я не забуду: среди убитых лежала жена одного из соседей, а ее добивал ногою в голову крестьянин.
…О, Боже, неужели ты этого не видишь…
Всех нас собрали в кучу.
У мужчин были сняты сапоги.
Раздались крики:
— Русские на боку.[3]
Два бандита уже угрожали нам расправой.
Я начала умолять их не трогать нас, предлагала отдать им все наши драгоценности, заброшенные мною в огород. Те согласились, и мы пошли.
Я думала:
Что будет, если кто-нибудь забрал их.
Но все было в целости.
И я отдала им.
Один из них дает мне три ложки и говорит:
— На, получи, может, останешься в живых, и будет тебе, чем кушать.
Но другой выдернул их у меня.
— Ступай!
Счастливые освобождением, мы тронулись в путь, чтобы хоть как-нибудь уйти из этого проклятого места.
Моя дочь снимает свою блузку, всю в крови, набрасывает на меня.
Мама, на тебе крови не видать, — говорит она, прикройся, это может по дороге и спасет тебя.
Я не возражала, пошли дальше.
Мои раненые дети едва плелись.
Когда проходили мимо дома крестьянина Косынки, его мать водой омыла раны дочери и говорила:
— Скорей удирайте, а то совсем плохо будет.
На второй версте нас снова догнали те двое, что забрали драгоценности, вместе с крестьянским мальчиком 12-ти лет, вооруженным маленьким ружьем. Угрожая расстрелом, потребовали отдать все, что осталось. Они ушли. Опять мы были свободны. Падая от истощения, мы добрались до села Петруши.
Но крестьяне отказали нам в приюте.
Ни за что подводу не хотели дать, чтобы доехать до ближайшего села. Голодные, оборванные, измученные, как бы проклятые Богом, поплелись мы дальше. По пути встречные мужики кричали нам вслед:
— Коммунисты… большевики.
Крестьянский мальчик догнал нас и снял пиджак с моего зятя, говоря:
— Жаль пиджака-то, жиды… выпачкается кровью.
И, уходя, выкрикивал насмешки и издевательства. Насилу добрались до лачужки одного мужика, живущего в лесу на пятой версте от станции Петруши.
И нам показалось, что мы во сне. Было так необычно…
…Как чудо.
Мужик сказал нам:
— Зайдите в избу… не бойтесь, не бойтесь.
И стал хлопотать, накрывать на стол. Накормил нас супом.
Говорил ласковые слова.
Мы готовы были плакать и целовать его.
Мы благодарили его и хотели уйти дальше.
Но надвинулась ночь.
Он оставил нас ночевать.
А утром запряг лошадей и отвез поглубже в лес, где находилось уже много евреев. Мы попросили у евреев одолжить нам несколько рублей, чтобы вознаградить мужика.
Но он наотрез отказался.
— Нет, нет, что вы…
И, ласково простившись, уехал.
Я живу на самом краю Словечно, и домик мой старый, кривой, полуразвалившийся. Мы с женой люди бедные и очень старые. Первые дни погрома к нам никто не заходил, и мы уже думали, что на нашу хижину никто не обратит внимания.
Но утром зашел сосед и ограбил нас.
Угрожая револьвером, заставил покинуть дом.
Мы пошли в местечко.
На улицах валялись трупы, повсюду протекала человеческая кровь. Шло сильное зловонье от трупов и крови. Все дома были разбиты, окна, двери поломаны, в домах побитая посуда, мебель, разорвано и побито все. В одном доме особенно было много трупов. Трупы лежали один на другом… Трупы женщин и детишек. В одном доме я видел туловище без головы, голова лежала возле. Даже печи разрушены в домах.
Шли как безумные, не зная куда, зачем.
Увидели бегущую толпу евреев.
Присоединились к ней и побежали.
Направились все вон из местечка, но по какому направлению ни пытались бежать, везде стояли люди и стреляли в нас. Всех нас бегущих согнали в один дом. Собралось там много евреев мужчин, женщин и детей. Вошли бандиты, двери заперли и потребовали денег. Получив их, дали залп в окно помещения.
Пуля ранила в голову мою старуху.
Опять вошли, стали рубить всех шашками и дрючками, — меня ранили в руку. Я притворился мертвым, чтобы спастись. Один из бандитов крикнул:
— Эй, кто из вас жив, вставайте.
Все лежали.
Они ушли.
Я поднялся, нашел жену среди трупов женщин и детей, и мы вышли из помещения. По улицам везли убитых на телегах. Жена моя едва могла двигаться без посторонней помощи. Мы направились в свою избушку. По дороге нам кричали, чтобы мы уходили из местечка, чтобы ни одного из жидов тут не осталось.
На вопрос, куда же нам идти, повсюду в нас стреляют?
Отвечали:
— В могилу.
В доме мы застали разрушение.
Моя жена впадала в обморочное состояние, никаких средств остановить кровь не было. Тряпками мы кое-как завязали наши раны. Моя жена подошла к луже во дворе и в этой луже приводила себя в чувство. Мы решили отправить дочь нашу из местечка, она молодая, ей еще нужно жить.
Но она отказалась оставить нас.
Тогда мы все втроем поплелись в Овруч…
Незадолго до погромов в Словечно явился ко мне на дом заведующий районом лесного дела Савчинский и сказал, что крестьяне на своем тайном сходе решили покончить с «жидами-коммунистами». Он счел своим долгом порядочного человека предупредить нас. С товарищем по службе мы тотчас отправились к местному уважаемому деятелю Ратнеру, где застали еще несколько человек. Нас выслушали, но опасения наши стали разбивать, ссылаясь на искони установившиеся хорошие отношения между евреями и крестьянами. Мы вышли немного успокоенные. Однако ночью же разразился погром. Мы услыхали дикие крики:
— Начинай!
Бросились прятаться на «вышках».
Ночью грабили обезлюдившие квартиры, разбивали все, уничтожали.
Утром по местечку распространился слух, что крестьяне решительно высказались по еврейскому вопросу:
— Какая нам польза, что вырезали пару десятков евреев. Ведь будет же восстановлена какая-нибудь власть, тогда оставшиеся евреи будут указывать на участников крестьян, и будут взыскивать с них награбленное. А потому следует вырезать всех от мала до велика, чтобы некому было жаловаться и взыскивать
Евреи собрались в синагоге, обсудили вопрос и решили: они всем обществом дадут крестьянам расписку, что ни при какой власти не предъявят никаких исков, но с условием, что местным исполкомом будут приняты самые энергичные меры для прекращения грабежа и насилия.
Отправили депутацию в исполком.
Председателю и секретарю изложили нашу просьбу, и просили дать ответ немедленно, я со своей стороны убеждал их в необходимости мира:
— Ведь еврейского населения насчитывается в местечке до 2000 человек и, если крестьяне начнут поголовно резать, все-таки, на худой конец сотни две спасутся бегством, — и они поднимут шум на всю страну, — им ведь нечего будет терять, — и тогда виновные будут наказаны и всем несдобровать.
