Организованные группы троцкистов (официально они называли себя "большевики-ленинцы" в противоположность "большевикам-сталинцам") существовали почти во всех исследовательских учреждениях Коммунистической академии.
XIII. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОМИССАРЫ НАД ПРАВЫМИ
После осуждения платформы "правой оппозиции" в Политбюро Сталин сделал и соответствующие организационные выводы: взял всех трех лидеров под строгий контроль своих "политкомиссаров", которые должны были обеспечить проведение "генеральной линии" в Совнаркоме СССР (председатель Рыков), в ВЦСПС (председатель Томский), в газете "Правда" (главный редактор Бухарин) и в Коминтерне (секретарь Политсекретариата Бухарин — должность председателя исполкома была ликвидирована после снятия Зиновьева). "Политкомиссарами" были назначены близкие к Сталину люди, которым были обеспечены места будущих членов Политбюро в зависимости от того, насколько они сумеют оправдать свое назначение — не только контролировать правых, но и компрометировать их как руководителей. В качестве таких политических комиссаров были прикомандированы: к Рыкову — Серго Орджоникидзе, к Бухарину — Савельев (позднее Мехлис), к Томскому — Л. Каганович (как член президиума ВЦСПС, бывший одновременно третьим секретарем ЦК ВКП/б/). По линии Коминтерна к Бухарину был назначен Мануильский, но уже при более строгом контроле всей делегации ВКП(б) в Коминтерне во главе с Молотовым (Сталин, Мануильский, Молотов, Каганович, Пятницкий, Куусинен, Скрыпник, Шацкин, Ломинадзе). Бухарин формально не был выведен из состава делегации, но ему было запрещено непосредственно сноситься с другими делегациями и секциями Коминтерна.
Эти политические комиссары (они официально назывались представителями ЦК) фактически руководили ведомствами правых лидеров. Так, например, ни одно распоряжение председателя правительства Рыкова не имело юридической силы, если оно не было подписано одновременно и Орджоникидзе. Заверстанная и подписанная главным редактором Бухариным "Правда" не могла быть отдана в печать, если Савельев ее не визировал. Ни одно постановление президиума ВЦСПС, принятое большинством голосов его членов, не могло быть направлено по профсоюзам, если на него накладывал свое вето Каганович. Молотов, как второй секретарь ЦК, должен был разработать систему контроля партийного аппарата над советским аппаратом, в котором работали лица, имевшие когда-либо то или иное отношение к правым. Последние были поставлены в такие условия, при которых не было никакой возможности вести плодотворную работу. Будучи членами Политбюро и руководителями ведомств, они вынуждены были обращаться к своим "заместителям", не членам Политбюро, и согласовывать с ними каждый шаг и каждое действие — от устных распоряжений по наркоматам до очередной передовой в "Правде".
Эти "заместители" постоянно пользовались своим правом "вето", что парализовало всякую правительственную, профсоюзную или редакционную работу. По всем этим вопросам потом приходилось обращаться в Политбюро, как к арбитру, но арбитр, как правило, решал всегда в пользу "заместителей". Такая практика, конечно, не могла долго продолжаться. Сперва правые решились на негласное самоустранение. Они санкционировали только те распоряжения, которые давались их "заместителями" или принимали на заседаниях только те решения, по которым те вносили предложения. Но тогда сами "заместители" начали жаловаться в Политбюро на своих шефов, устраивавших "итальянскую забастовку". На работу являются, но не работают. Политбюро начало угрожать более серьезными организационными мерами воздействия.
Тогда бухаринцы сами сделали отсюда организационные выводы: они подали заявление об отставке со всех руководящих постов: Рыков — с поста председателя Совнаркома СССР; Томский — с поста председателя ВЦСПС; Бухарин — с поста главного редактора газеты "Правда". Теперь казалось, что Сталин добился своего — добровольного ухода со сцены лидеров "правой оппозиции". Однако Политбюро по предложению того же Сталина отклонило отставку, предложило им продолжать свою работу, но записало им новую "статью обвинения". Она гласила: "капитулянты". Правые хотят "капитулировать" перед классовым врагом, правые испугались "наших трудностей роста", правые "дезертируют с фронта социалистического строительства", правые "штрейкбрехеры социализма". В целях этого нового обвинения, казалось, была спровоцирована и сама отставка правых. В этом смысле она действительно достигла цели в кругах партийного актива, сочувствовавшего правым. Как бухаринцы, так и сочувствующие "правой оппозиции" ожидали, что правые лидеры, готовясь к очередному съезду партии, будут держаться на своих, по существу решающих в государстве постах, пока не будет дан генеральный бой на самом съезде. "Бухарин, Рыков, Томский готовят бомбу против заговорщицкой группы Сталина на XVI партсъезде"- таково было весьма распространенное мнение в антисталинском активе партии. Вместо этого произошла беспринципная игра в парламентаризм — "отставка". Правые непоправимо уронили этим опрометчивым шагом свой моральный престиж. На этот раз положение спас Сталин, отклонив эту отставку. Еще не поздно сделать соответствующие политические выводы. Надо любой ценой ускорить созыв съезда. Да и мотивировка отставки правых должна была заставить ЦК запросить решение съезда по спорным вопросам. Правые подавали в отставку, но "капитуляции" тут, собственно, никакой не было. Правые заявляли, что поскольку аппарат ЦК узурпировал у них власть и сознательно создал невозможные условия работы, они вынуждены оставить свои посты, но что они по-прежнему убеждены в гибельности политики большинства ЦК, которая расходится со всеми директивами партийных, в частности XIV и XV, съездов. Правые оставили за собою право доложить очередному съезду свои взгляды и защищать их на этом съезде. "Нынешняя линия большинства ЦК приведет объективно к установлению диктатуры партийной олигархии для государственно-крепостнической эксплуатации рабочих и военно-феодальных грабежей крестьянства. Мы предупреждали ЦК и хотим предупредить партию от этого гибельного для партии и советского государства пути. Разговоры о "правой оппозиции" служат дымовой завесой для усыпления бдительности партии перед этой величайшей опасностью… Какой выход? Выход только один: назад к Ленину, чтобы идти вперед по Ленину! Другого выхода нет. Мы в состоянии убедить партию в этом. Поэтому мы требуем немедленного созыва очередного съезда партии". Таков был, приблизительно, смысл длинного заявления "трех" об их отставке. Заявление это тогда не было оглашено (впервые оно было оглашено на апрельском пленуме ЦК 1929 года уже как обвинительный документ против правых), но оно стало известным в партии. Оно в значительной мере способствовало и сближению троцкистов с бухаринцами. Троцкисты считали, что если Бухарин и не "капитулировал" перед Сталиным, то он, несомненно, капитулировал перед Троцким, который уже в "Новом курсе" предвидел основные контуры нынешней политики ЦК. Бухарин, с запозданием более чем на четыре года, пришел со своей группой к тем же выводам. Отсюда и произошло сближение между троцкистами, возглавляемыми известным советским философом Н. Каревым, и Стэном, лидером группы правых в нашем Институте. На теоретическом фронте СССР оба они были звездами первой величины. Так как троцкисты не могли открыто выступить, то Кареву пришлось "капитулировать" перед Стэном. Он предложил своей группе прекратить борьбу против правых, а всякие свои теоретические выступления против сталинизма строить в духе концепции бухаринской школы. То же самое сделали троцкистские группы и в других учебных и научно-исследовательских учреждениях (Мадьяр — в Коммунистической академии, Миф — в ассоциации по изучению национальных и колониальных проблем при КУТВ им. Сталина, Плотников — в РАНИИОН и т. д.).
Таким образом, то, что не удалось Бухарину сверху, в беседе с Каменевым, легко удалось лидерам местных групп снизу. Тот же контакт был установлен и с бывшими зиновьевцами в Ленинграде, где была раньше основная база Зиновьева (О. Тарханов, Г. Сафаров, Ральцевич и др.), и с национал-коммунистами Скрыпника в Харькове. В других национальных республиках у правых были свои группы в Средней Азии (секретарь ЦК Узбекистана Икрамов, председатель Совнаркома Файзулла Ходжаев, председатель Совнаркома Туркменистана — Курбанов), в Азербайджане (Ахундов, Мусабеков, Бунаит-Заде), в Грузии (Буду Мдивани — троцкист, Орахелашвили — бухаринец). В московских "землячествах" из националов в оппозиции к Сталину находились Рыскулов (зам. председателя Совнаркома РСФСР), Коркмасов (зам. председателя Комитета нового алфавита), Нурмаков (зам. секретаря ЦИК СССР) и др.
Как я уже указывал, многие из секретарей обкомов сначала открыто поддерживали группу Бухарина, но после центрального совещания при ЦК они замолчали, хотя не было известно, как они, да и другие, поведут себя на съезде партии. Только немедленным партийным съездом должно было предупредить их окончательное поглощение аппаратом ЦК. Уже начавшаяся смена секретарей в Москве и в других районах страны была грозным предупреждением. Надо было спешить. Но чем настойчивее правые требовали созыва съезда, тем подозрительнее Сталин к этому требованию относился. Время работало на него. Но тогда оставался выход, предусмотренный уставом партии: по требованию нескольких партийных организаций правые имели право создать организационный комитет по созыву экстренного съезда, если ЦК отказывался его созывать. Нашли бы правые голоса для этой цели в нескольких областных организациях? Я смею утверждать, особенно в свете последующих событий, что нашли бы. Но Бухарин, Рыков и Томский решительно отказывались встать на этот путь, чтобы не быть обвиненными в фракционности в случае своего поражения. Они хотели действовать в рамках "законности" и хоронить Сталина с его же "законного" согласия. Они плохо знали Сталина, но Сталин их знал отлично. Пугая их жупелом фракционности и авторитетом партийной законности, Сталин действовал вполне "законно": нещадно чистил руками Молотова партийный и советский аппарат от явных и потенциальных бухаринцев. В этих условиях был созван в декабре 1928 года XIII съезд ВЦСПС, на котором произошла первая открытая проба сил правых и сталинцев в профсоюзном движении. Для страны, для рабочего класса это был обычный очередной съезд профессиональных союзов. Для ЦК, для сталинского большинства и бухаринского меньшинства съезд был важнейшей проверкой сил. Ведь надо иметь в виду, что ЦК большевиков управлял страной как-никак "для пролетариата, через пролетариат и во имя пролетариата". Само государство называлось "рабочим государством", а его социальную сущность нарекли грозным именем: "диктатура пролетариата". Не диктатура большевистской партии, а именно диктатура пролетариата. Когда-то Зиновьев написал, что у нас, в конечном счете, диктатура партии, так как партия находится у вла сти (Зиновьев не был тогда в опале), Сталин во время "новой оппозиции" придрался и к этому: "Как это так, диктатура партии? Нет, у нас не диктатура партии, а диктатура пролетариата". Этот самый пролетариат в лице своих избранных делегатов на местных съездах собирался теперь в Москве говорить о своих нуждах и пожеланиях. Понятно, какое это имело для Сталина значение в свете происходивших в Политбюро разногласий. В Центральном совете профсоюзов и в его президиуме Сталин имел очень незначительное влияние — только одна маленькая группка в лице Шверника, Андреева, Лозовского, Лепсе и недавно назначенного сюда Л. Кагановича. Все другие члены Совета, его президиума и руководства отраслевых Центральных комитетов профессиональных союзов были сторонниками Томского. Таково было положение и на местах. Выборы на VIII съезд также дали чисто "правое" большинство. Дело объяснялось, видимо, тем, что Политбюро все еще скрывало от рабочих, что их "лидер" Томский является "правым оппортунистом" и "тред-юнионистом". Это обстоятельство создавало парадоксальное положение. Надо было получить от пролетариата осуждение "правого уклониста" Томского и его друзей по группе Рыкова, Бухарина, Угланова, но требовать этого открыто, да еще от такого явно право-оппортунистического съезда было невозможно. Изобретательные мастера сталинской школы и здесь нашли выход: под видом "критики и самокритики" сталинцы один за другим выходили на трибуну с "разоблачениями" "обюрократившегося аппарата" ВЦСПС, с заявлениями о забвении руководителями ВЦСПС "интересов и нужд" рабочих, о проникновении в ряды советских профсоюзов чуждой буржуазной идеологии, об опасности тред-юнионистского перерождения руководителей, о правой опасности в профсоюзной практике. Все это было направлено в первую очередь против Томского и его коллег в ВЦСПС — Догадова, Мельничанского, Артюхиной, Полонского, Шмидта и др. Еще смелее и откровеннее была критика на заседаниях фракции ВКП (б) съезда. Здесь Каганович прямо потребовал признать работу президиума ВЦСПС неудовлетворительной, что было равносильно провалу кандидатуры Томского на пост председателя Центрального совета профессиональных союзов. Первое же голосование показало, что фракция ВКП (б) не разделяет оценки секретаря ЦК партии Кагановича о работе Томского. Из почти трехсот партийных делегатов за предложение Кагановича (ЦК) голосовал едва один десяток. Получился открытый бунт "пролетариата" против "своей" диктатуры. Каганович, который предназначался на пост председателя ВЦСПС вместо Томского, впервые за всю свою службу Сталину не справился с порученной задачей. Посланный ему на помощь второй секретарь ЦК Молотов дезавуировал Кагановича. Молотов заявил, что Томский является членом Политбюро и работает по поручению партии. Хотя у него есть ошибки, как они могут быть у каждого, но предложение оценить работу Президиума ВЦСПС как неудовлетворительную является со стороны Кагановича неправильным, что доказывает, что и Каганович может ошибаться. Каганович получил публичную пощечину, но престиж ЦК был спасен. Коммунисты умеют жертвовать собой в интересах партии! Но инцидент с резолюцией Кагановича и вынужденное отступление ЦК показали, что не один Томский "правый", а весь "пролетариат", даже в лице его коммунистического авангарда съезда, "обуржуазился". Он не хочет своего счастья. Его надо принудить к этому счастью. Сталин отныне понял, что "парламентское" решение спорных вопросов или парламентское устранение неугодных соперников — дело действительно "буржуазное". Довольный тем, что вовремя сумел исправить свою оплошность и таким образом избежать "гражданской войны" против "пролетариата", ЦК поспешил закрыть съезд. На следующем, IX, съезде из делегатов VIII съезда присутствовал только тот один десяток, который голосовал за Кагановича. Но Каганович лидером профессиональных союзов не стал. Эту роль ЦК передал Швернику, единственным положительным качеством которого было и осталось умение молчать, когда дело обстоит слишком плохо.
