В сентябре 1725 года для переговоров с австрийцами был послан русский дипломат Людвиг Ланчинский, а 17 апреля 1726 года Австрия, делая широкий жест дружбы, присоединилась к полумертвому антидатскому русско-шведскому союзу.
Наконец, 6 августа 1726 года Ланчинский — с российской стороны — и принц Евгений Савойский — с австрийской — подписали договор о присоединении России к Венскому союзу. Выбор России благодаря усилиям Остермана был сделан.
Эта дата стала важнейшей в истории русской дипломатии XVIII века. Ею была отмечена переориентация имперской политики России с балтийского на польское и черноморское направления экспансии. Русско-австрийский союз сразу же стал работающим — через некоторое время Россия и Австрия стали совместно выступать и за столом переговоров, и на поле боя. Общность интересов, объединявших обе империи при разделе Речи Посполитой и в борьбе за Причерноморье и Балканы с Османской империей, оказалась весьма долговечной. Возможно, «конструктор» союза Остерман и не понимал всех последствий решения примкнуть к Венскому союзу. Конкретные обстоятельства его заключения довольно скоро изменились: уже в ноябре 1729 года Англия и Испания заключили Севильский договор и Венский союз распался. В 1731 году он вновь возродился с участием Англии, Голландии и двух старых членов — России и Австрии. И в дальнейшем комбинации стран — участниц союза менялись, но ось «Вена — Петербург» сохранялась незыблемой.
Имеет смысл очень кратко перечислить этапы общего пути империй-союзников. Уже в 1732 году Россия, Австрия и Пруссия подписали в Берлине договор о союзе, более известный как зловещий «союз трех черных орлов». Он был подлинно историческим соглашением, решившим судьбу польского народа и его государственности. На деле же союзники вскоре проверили себя в войне «за польское наследство» (1733–1734 гг.), действуя согласованно и целенаправленно. Почти сразу же союз России и Австрии сработал и на втором генеральном направлении — южном. В 1735 году Россия напала на владения Османской империи, и вслед за ней туда вторглась и австрийская армия.
Австрия и Россия выступали вместе и в Семилетней войне 1756–1763 годов, причем русские и австрийские солдаты рядом стояли насмерть под Кунерсдорфом в 1759 году, вместе вступали в 1760 году в Берлин. Особенно тесным стало русско-австрийское сотрудничество во второй половине XVIII века. Три Петербургские конвенции — 1772-го, 1793-го и 1795 годов о разделе Речи Посполитой решили судьбу Польши. Дипломатическая близость Екатерины II и Иосифа II, совершивших знаменитую поездку 1780 года в Новороссию, завершилась новым соглашением 1781 года и участием союзников в войне против Турции в 1787–1791 годах.
А дальше была совместная борьба против республиканской Франции и Наполеона. Белые мундиры австрийцев, так же как зеленые русских, окрашивались кровью в итальянских и швейцарском походах Суворова, в сражениях при Треббии и Нови в 1799 году, на печальном поле Аустерлица 1805 года, в «битве народов» под Лейпцигом 1813 года и во многих других сражениях. Был и Венский конгресс 1815 года с его «Священным союзом», был и 1849 год, когда Николай I послал армию Паскевича залить кровью венгров их революцию.
Конечно, русско-австрийская имперская дружба, скрепленная пролитой кровью, никогда не была сердечной и бескорыстной. Не раз и не два за долгие годы союзничества партнеры обманывали друг друга, стремились избежать обременительных для них взаимных обязательств, вели за спиной союзника тайные переговоры и заключали сепаратные договоры. И тем не менее союз ради высоких имперских целей полтора столетия выдерживал испытание жизнью…
Но, возвращаясь к 1726 году, отметим принципиальное значение русско-австрийского союза для становления России как великой европейской державы. Союз с Австрией был тем последним шагом, который позволил России, окончательно войти в вестфальскую систему международных отношений. Уже летом 1728 года делегация России заняла место на своем первом общеевропейском конгрессе в Камбрэ, куда дипломаты переехали из Суассона. С этого момента Россия стала непременным членом мирового сообщества, вошла в избранный круг великих держав. Конечно, все это было подготовлено успехами России времен Петра, который сделал главное — столкнул некогда могущественную Швецию с кресла великой державы за столом переговоров и борьбы за раздел мира. Но и тот поворот российского корабля, который осуществил Остерман, имел огромные политические последствия для России и Европы…
Май 1727 года — январь 1730 года
Крушение российского Голиафа
НОВЫЙ, 1727 год Петербург встречал как обычно — торжественно и пышно: парады, литургии, фейерверки, музыка, «богато убранные столы с закусками», приемы и награды. Императрица Екатерина появилась на публике 6 января, в день Водосвятия — грандиозного праздника освящения духовенством воды в огромной проруби. В Москве он проводился под стенами Кремля, на льду Москвы-реки, в Петербурге — перед Зимним домом, на ровном ледяном поле, которое образовывала замерзшая Нева между Адмиралтейством, Стрелкой Васильевского острова и Петропавловской крепостью. 30-тысячная армия была выстроена внушительным каре, посредине которого и проходил праздник. Императрица, как всегда, была великолепна: «…в амазонке из серебряной ткани, а юбка ее обшита была золотым испанским кружевом, на шляпе ее развевалось белое перо, а в руках она держала жезл».
Ее сопровождал герцог Ижорский, фельдмаршал А. Д. Меншиков. На нем был «кафтан парчовый, серебряной на собольем меху и обшлаги собольи». Он командовал войсками и всей церемонией1.
Все было как обычно, но я бы обратил внимание на традиционные новогодние награды. 1 января орден Святого Андрея был возложен на вице-канцлера А. И. Остермана и на князя Д. М. Голицына. Это было символично: Меншиков, прочно державший в руках власть, награждал тех, на кого опирался или рассчитывал опереться в будущем. С Остерманом уже давно все было ясно — он всегда служил более сильному и за это получал награду. А вот князь Голицын удостоился высшего ордена авансом — он был потенциальным союзником. Меншиков уже давно «ласкал» родовитую знать, но окончательно он «сменил вехи» в конце 1726-го — начале 1727 года. Вообще время царствования Екатерины, и особенно первая половина 1727 года, поистине было «звездным часом» светлейшего. Энергии и настойчивости, проявленным им в то время, можно только поражаться. Интриги, запугивания, уговоры — весь богатейший арсенал закулисной борьбы за власть был использован для достижения того, что ему, 53-летнему государственному деятелю, представлялось вершиной счастья и благополучия — стать генералиссимусом, получить новые награды, поместья, тысячи крестьян.
Но ирония судьбы состояла в том, что, ступив на вершину власти, он не удержался там и низринулся в пропасть, в то «ничтожество», в ту самую грязь, из которой он вышел некогда в светлейшие князья.
В начале 1727 года он, конечно, не знал, что ожидает его через девять месяцев, и выпрашивал у Екатерины «перемены рангом», то есть присвоения чина генералиссимуса. В этот раз императрица просьбу его не удовлетворила — «Данилычу» пришлось ограничиться лишь несколькими крупными поместьями на Украине и в Ингерманландии, да сын его, Александр Александрович, за совершенно не известные истории заслуги получил орден Святой Екатерины, которым поначалу награждали не только женщин.
Но аппетит светлейшего не знал меры: по Петербургу поползли слухи о намерении Меншикова выдать одну из своих дочерей замуж за великого князя Петра Алексеевича.
Было несколько причин, побудивших Александра Даниловича замыслить этот брак. В конце 1726-го — начале 1727 года стало известно об ухудшении здоровья императрицы, которая между тем не обращала на это внимания. Как писал в конце 1726 года французский дипломат Маньян, несмотря на болезнь, царица дает бал за балом, пребывает в «отличном настроении, ест и пьет как всегда и, по обыкновению, ложится спать не ранее 4–5 часов утра». Чуть раньше он сообщал, что «вот уже месяц, как бо́льшая часть времени здесь проходит в празднествах»2. Такое прожигание жизни длиться долго не могло, и Меншиков это чувствовал.
С другой стороны, светлейший, как и другие, понимал, что отстранить великого князя Петра от наследования престола, как в 1725 году, вряд ли удастся — достойного соперника ему не было, к тому же Петру явно симпатизировали многие из подданных Екатерины. В сентябре 1725 года Кампредон писал в Париж, что императрица веселится, «а между тем за кулисами множество людей тайно вздыхают и жадно ждут минуты, когда можно будет обнаружить свое недовольство и непобедимое расположение свое к великому князю. Происходят небольшие тайные сборища, где пьют за здоровье царевича»3.
