подробностей можно допустить и устный источник — рассказы самого Вышаты или его сына Яна, друга летописца, но в то же время повествованию о героизме новгородского воеводы в 1043 г. должно было найтись то или иное место и в летописи, воспевшей героизм его деда и законченной лет десять спустя после возвращения Вышаты Остромирича на Русь, когда летописец мог воспользоваться его рассказом.
Последние записи «Остромировой летописи» дают хронику новгородской жизни времени княжения в Новгороде Владимира Ярославича, с которым, по-видимому (может быть, из-за его молодости), местное боярство ладило [121].
Летопись завершалась, судя по всем данным, двумя поставленными рядом записями об Остромире: в 1054 г., после смерти Ярослава, он стал посадником, а несколько лет спустя погиб на войне с чудью.
«Остромирово Евангелие 1056–1057 гг.» помогло, во-первых, распутать летописную запись, а во-вторых, показало, что политическая программа посадника Остромира в 1057 г. была необычайно близка к политической программе летописца. И там, и здесь мы постоянно видим стремление обязательно упомянуть северную, новгородскую, половину русских земель наряду с южной, киевской. В летописи всегда действующими силами являются словене и русь (в смысле киевлян).
«Русская Правда» знает тоже только словенина и русина. Других областных названий в общерусских вопросах летопись не употребляет.
«Остромирово евангелие» точно так же говорит только о двух волостях — о Киеве и Новгороде. В Киеве Изяслав наследовал владения князя Ярослава; в Новгороде Остромир получил в наследство владения князя Владимира. Этой горделивой формулой, уравнивающей новгородских посадников с киевскими князьями, Остромир посмертно унижал Ярослава, как бы лишая его титула «самовластна во всей Русской земле».
Открытая неприязнь «Остромировой летописи» к князю Ярославу (которого очень трудно назвать «Мудрым» на основании данных этой летописи) легко объясняется поступками самого князя. Автократические стремления киевского князя приводили неизбежно к конфликтам с новгородским боярством; убийство посадника Константина Добрынина, которое могло быть произведено по политическим мотивам, объясняет нам многое: если летопись велась при дворе его сына (или очень близкого родственника) Остромира, то налицо сочетание как политической, так и личной окраски летописи. Сын мстил Ярославу за смерть отца и старался очернить князя перед потомством.
«Остромировой летописи» нельзя отказать в литературных достоинствах: автор использовал ряд новгородских и киевских источников, дополнил их легендами и семейными преданиями и создал довольно стройный исторический труд.
Первой главой этого труда был рассказ о борьбе новгородцев с варягами и о поисках князя, который «ходил бы по всей воле» новгородской.
Второй главой явился рассказ о таком именно князе, найденном новгородцами среди сыновей Святослава. Это в то же время рассказ о могущественном предке новгородских посадников — былинном герое Добрыне.
Третья глава описывает время посадника Константина, сына Добрыни, и длительное правление в Новгороде его убийцы — князя Ярослава Владимировича. Эта глава — политический памфлет на Ярослава. Его неумелости, жадности, трусости противопоставляются великодушие, смелость и удачливость новгородцев.
Ненависть вызывают варяги-наемники, служившие главной опорой княжеской власти Ярослава. Не довольствуясь мрачной характеристикой Ярослава как правителя и полководца, летописец хочет унизить его и как человека: он упоминает о публичном изнасиловании его матери и о том, что его сестра из-за его оплошности становится наложницей врага. Возможно, что повествование о новгородском княжении Ярослава первоначально писалось еще при дворе посадника Константина, жизнь которого оборвалась или около 1019 или после 1036 г. [122]
Четвертой и последней главой этого исторического труда было описание княжения Владимира Ярославича, дошедшее до нас в редакторской обработке ученика епископа Ефрема. Он много добавил славословий князю Ярославу, пытаясь нейтрализовать горечь от предшествующего раздела. Он добавлял киевские известия о строительстве, писал, что при Ярославе «нача вера христианская простиратися…»; что «Ярослав был хотя и хромоног, но умен и храбр в бою и начитан».
Окончательная компоновка летописи, вероятно, производилась в 1054–1060 гг., и изложение ее было доведено до смерти Ярослава.
Участие Остромира или дьякона Григория, писавшего для него в 1050-е годы Евангелие, или кого-либо из ближайшего окружения Остромира и его сына Вышаты в создании этой летописи очень вероятно.
Смелый памфлет, направленный против самого великого князя киевского, ясное и последовательное проведение мысли о свободолюбии Новгорода свидетельствуют о зрелости новгородской общественной мысли. Новгородское боярство почти за столетие до восстания 1136 г. уже выступило с изложением как своего взгляда на исторические события, так и своей политической программы, сводившейся к добровольному приглашению или «выкармливанию» бесправных князей, ограниченных «грамотами» и обязанных не столько управлять, сколько оборонять Новгород.
Новгородское посадничье летописание с его антикняжескими и антиваряжскими настроениями влилось потом при помощи свода 1093–1095 гг. в общерусское летописание. Отсюда, из этой летописи посадников новгородских, легенда о призвании князей-варягов попала в русскую историю и получила уже в XII в. совершенно иное толкование, прямо противоположное замыслу «Остромировой летописи», на всем своем протяжении не устававшей упрекать варягов за свойственные наемникам, по мнению летописца, буйство, жадность и трусость.
* * *
Опубликовано: Вопросы истории, 1956, № 10
Архитектурная математика древнерусских зодчих
Постройки древнерусских зодчих до сих пор восхищают продуманной соразмерностью, удивительной гармонией своих частей, строгой логикой архитектурного замысла.
Методы архитектурных расчетов XI–XII вв. нам почти неизвестны. Подходя к их раскрытию с нашей современной меркой, рассматривая древнюю архитектуру с точки зрения эвклидовой геометрии, мы можем открыть и математически обосновать заключенные в ней пропорциональные соотношения. Интересная и ценная работа в этом направлении проделана К.Н. Афанасьевым [123].
Однако у нас нет никакой уверенности в том, что и древнерусские зодчие шли в своих расчетах тем же путем, отправляясь от теоретически безукоризненных положений великого греческого геометра. Наоборот, свидетельства средневековых математиков говорят о применении их современниками приближенных, практически удобных, но теоретически не обоснованных расчетов.
Так, например, знаменитый персидский математик Абуль-Вафа, современник древнейших русских церковных построек, переводчик Эвклида и Диофанта, писал в предисловии к сборнику составленных им геометрических задач: «В настоящей книге мы займемся разложением фигур. Вопрос этот необходим многим практикам и составляет предмет особенных их разысканий… Ввиду этого мы дадим основные (теоретические) начала, которые относятся к данным вопросам, так как все методы, применяемые рабочими, не основанные на каких-либо началах, не заслуживают доверия и весьма ошибочны; между тем на основании таких методов они производят различные действия» [124].
К сожалению, эти «методы, применяемые рабочими» (в архитектуре и ремесле), остались нам неизвестны.
Тайна расчетов и рецептов была характерна для всех средневековых мастеров; даже передавая наследие учителей и свой опыт ученикам, они старались зашифровать свои советы, скрывая, например, под именем «желтой ящерицы» золото. Вероятно, и математические расчеты, осужденные Абуль-Вафой, также составляли секрет зодчих.
В русской средневековой
