И с горьким упреком Распутин описывает, как Илья и Михаил пьют водку в предбаннике, не закусывая, и говорят о необходимости и потребности выпить, особенно Михаил: «…Теперь так думаю: хорошее это дело или плохое, а мне от него всё равно некуда деться… Мы ведь её пьем, пока не напьёмся, будто это вода… Жизнь теперь совсем другая, всё, посчитай, переменилось, а они, эти изменения, у человека добавки потребовали. Мы сильно устаём от работы, как чёрт знает от чего. Я вот неделю прожил и уж кое-как ноги таскаю, мне тяжело. А выпил – будто в бане помылся, сто пудов с себя сбросил. Знаю, что виноват кругом на сто двадцать рядов: дома с бабой поругался, последние деньги спустил, на работе прогулов наделал, по деревне ходил – попрошайничал – стыдно, глаз не поднять… Ничего впереди нету, сплошь одно и то же… А выпил – как на волю попал, освобожденье наступило… Я говорю, что дружно жили, все вместе переносили – и плохое, и хорошее. Правда что колхоз. А теперь каждый по себе. Что ты хочешь: свои уехали, чужие понаехали. Я теперь в родной деревне многих не знаю, кто они такие есть. Вроде и сам чужой стал, в незнакомую местность переселился…» Так деревенский человек, оторвавшись от родовых корней, от народной нравственности, старается оправдать то, чем он регулярно занимается. Сам себя разоблачает, но и хорошо понимает всю трагедию пьющего человека, который оказался чужим в своей родной деревне, а отсюда и разоблачения самого себя и всех пьющих.
Вскоре дети поняли, что они рано приехали её хоронить, мать ещё жива, они попрощались и уехали. «Они нехорошие», – подвела итог их пребыванию Нинка, дочь Михаила. Остался лишь Михаил, который продолжал себя казнить и называть себя дураком:
«Лежи, мать, лежи и ни о чём не думай. Не сердись на меня сильно. Дурак я».
Старуха слушала и не отвечала и уже не знала, могла она ответить или нет. Ей хотелось спать. Глаза у неё смыкались. До вечера, до темноты, она их несколько раз ещё открывала, но ненадолго, только чтобы вспомнить, где она была.
Ночью старуха умерла» (Там же. С. 288).
Повесть «Живи и помни», опубликованная в журнале «Наш современник» (1974. № 10, 11), сразу поразила своих читателей и критиков тем, что в центре повествования дезертир Андрей Гуськов и его жена Настёна, их удивительные отношения и их трагическая судьба. Противоречивые отзывы появились и в читательской среде, и среди критиков. В беседе с В. Распутиным Евгений Осетров так истолковал эту повесть: «Я считаю, что в повести удалось показать, как, нарушив долг, человек тем самым ставит себя, пытаясь спасти жизнь, вне жизни. Он предаёт товарищей по оружию, предаёт, таким образом, всё, что его окружает. Даже самые близкие люди, его жена, отличающаяся редкой человечностью, не может спасти его, ибо он обречён своим предательством. Он обрекает её на страшные душевные муки, на гибель». Валентин Распутин ответил: «Я согласен с таким толкованием «Живи и помни», хотя и не старался навязать читателю авторскую точку зрения. Пусть читатель сам по себе проделает мыслительную работу и придёт к выводу, к которому его подталкивает логика событий и характеров» (Вопросы литературы. 1976. № 9). Корреспонденту «Недели» Валентин Распутин ответил: «Любовь и ненависть, жизнь и смерть, добро и зло… Категории те же, что и раньше были в литературе и жизни, но время уже другое, и перед художником неминуемо возникает проблема: как писать на эти темы, как показывать людей? Для меня важно суметь сделать особый поворот в сюжете. Писатель должен искать какие-то неожиданности в поведении своих героев. Плохо, когда читатель представляет, как поступит герой в следующую минуту. И порой приходится идти на обман читателя. Вместо очевидного – повернуть в другую сторону, пустить его в обход, а потом доказать, что это было необходимо, естественно. В «Живи и помни» как воевал у меня Гуськов? Если одним словом, то хорошо. Но он становится предателем, пусть и невольно. Однако человек, хотя бы раз ступивший на дорожку предательства, проходит по ней до конца. Теперь о Настёне. Читатель был готов к ситуации, когда она или сама выдаст мужа, или заставит его пойти с повинной. Но Настёна не делает ни того ни другого. И я должен был это доказать – и доказать так, чтобы у читателя было полное основание поверить в необходимость и правомерность её поступков. Если бы она поступила по-иному, это была бы другая повесть, которую должен был бы написать другой автор. А мне кажется, что я сумел доказать естественность поступков Настёны. Если бы Гуськов сам пошёл и признался в содеянном, была бы одна расплата, а то, что губит ближних своих, – расплата другая, и, на мой взгляд, гораздо более суровая» (Неделя. 1977. Осень). Откликнулся на повесть «Живи и помни» и Виктор Астафьев: «Ведь возьмись наш брат, бывший фронтовик, – писать о человеке, который до того устал на войне и от войны, что однажды забыл обо всём и обо всех на свете и задал тягу домой, к жене и родным, так вот непременно в нас явилось бы чувство активного протеста, если не ослепляющей злости: «Ты, гад, устал, а мы, значит, нет!» И начали бы этого самого Гуськова крушить и ляпать чёрной краской… Печальная и яростная повесть, несколько «вкрадчивая» тихой своей тональностью, как, впрочем, и все другие повести Распутина, и оттого ещё более потрясающая глубокой трагичностью, – живи и помни, человек: в беде, в кручине, в самые тяжкие дни и испытания место твоё вместе с твоим народом, всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумением ли, оборачивается ещё большим горем для твоей Родины и народа, а стало быть, и для тебя. Так от изображения, от размышлений о людях маленьких и самых что ни есть простых автор незаметно, но настойчиво ведёт за собой читателя к многомерному, масштабному осмыслению не только прошедшей войны, но и современной действительности, ибо человеческое бытие вечно и, стало быть, вечно движение жизни. А она задаёт загадки, пробует на прочность не одних только деревенских парней Гуськовых, она в любой миг любого человека может испытать «на излом» (Астафьев В. Посох памяти. М., 1980).
А повесть начинается с пропажи топора, потом краюхи хлеба, только он мог знать, куда обычно кладут топор, и Настёна догадывается, что, скорее всего, тайно вернулся её муж Андрей. В бане они встретились и после долгой разлуки соединились. Андрей Гуськов воевал три года, несколько раз был ранен, в 45-м его ещё раз тяжело ранили, он был уверен, что отвоевался, вернётся в свой родной дом, а после заключения врачей его вновь послали на фронт. Он совершенно был уверен, что отвоевался, Настёне запретил приезжать в госпиталь в Новосибирске, сам приедет. И вдруг – такая неожиданность. Не отдавая себе отчёта, стихийно, он направился на восток, а не на запад, как было велено в инструкции, он почти месяц жил с немой, но ласковой женщиной и всё-таки решил поехать в родную деревню. Он дезертир, нет ему прощения. Настёна встретила его с любовью, до войны три года они были женаты, но детей не было, а тут она забеременела. Так долго они ждали ребенка. И тут возник вопрос – что делать? Она звала его показаться властям, она разделит с ним тяжкую участь, а он говорит ей – роди, вот твоя главная цель. Андрей Гуськов – человек хороший, работал и воевал, потянуло к семье, к Настёне, она на голову выше его по нравственному духу, и он это отчётливо видит, «Эх, Настёна, Настена!», но не может перешагнуть страх перед ответственностью за содеянное. И ей самой пришлось принимать решение. Как только свекровь увидела, что она ждёт ребенка, как только в деревне пошла молва о том, кто же отец ребенка, она оказалась одна, как в пустыне, в одиночестве, она должна была врать, ей стыдно изворачиваться, а Иннокентий Иванович, самый богатый и самый вредный в деревне, начал поиски отца ребенка, начал следить, тут Настёна и решилась покончить с собой и с неродившимся ребёнком. Она выше Андрея по духу, она решилась, а он нет. Это трагедия из-за случайной ошибки Андрея, из-за страха перед смертью, не выдержал, струсил, и вот цена за трусость. Один из критиков назвал В. Распутина «поэтом жестоких человеческих ситуаций».
Следующая повесть «Прощание с Матёрой», опубликованная в журнале «Наш современник» (1976. № 10, 11), вновь привлекла острое внимание читателей и критики. Здесь тоже яркие характеры, здесь тоже сталкиваются разные мнения, с которыми то соглашаешься, то протестуешь. В журнале «Вопросы литературы» (1977. № 2) состоялось обсуждение повести, высказаны разные мнения, но все сошлись в одном – Дарья много испытала за свою жизнь, старший и младший сыновья погибли на войне, она без отдыха работала в колхозе, почти ничего не получая за работу. А тут на все уговоры твердит одно и то же: «Не об чем, люди говорят, твоему сердцу болеть. Только пошто оно так болит? Хорошо, ежели об чем об одном болит – поправить можно, а ежели не об чём, обо всём вместе? Как на огне оно, христовенькое, горит и горит, ноет и ноет». Нужно затопить Матёру, так требует прогресс, а она в ответ, что здесь, в этой старой избе жили прадед, дед, здесь каждую былинку своими руками ставили, здесь всё родное – и ломать? Пять лет уламывали старую Дарью, здесь нет ничего патриархального. И об этом глубоко высказался Владимир Васильев: «Париархальностью здесь ничего не объяснишь, а если быть строго последовательным и точным в формулировках, то художественный мир В. Распутина скорее матриархален: женщина-мать играет в произведениях писателя основную роль в образном жизнестроении, и именно с ней и отношением к ней связывает автор свои представления о гуманистическом содержании современности» (Васильев В. Сопричастность жизни. М., 1977. С. 214).
