Корнилов не остался в долгу, заклеймив в своем воззвании все Временное правительство немецкими наемниками. Генерал Деникин считает это воззвание ошибкой, так как из всего состава Временного правительства один Чернов мог по справедливости считаться немецким наемником. Враждебно к Корнилову относились только Керенский, Чернов и Некрасов. Остальных Корнилову не следовало от себя отталкивать. В этом утверждении генерала Деникина нельзя не видеть чрезмерного его уважения к общественности.
Керенский приказал военачальникам не подчиняться мятежному Верховному, а войскам не повиноваться начальникам. Он амнистировал арестованных большевиков, призвав их к совместной защите завоеваний революции, и приказал раздать оружие революционному петроградскому пролетариату.
Пока Керенский организовывал и вооружал большевиков, Корнилов бездействовал в Ставке. Ему надо было стать во главе шедшего на Петроград III конного корпуса и лично возглавить спасительную контрреволюцию. Вместо этого он оставался в Могилеве, застигнутый провокацией врасплох. Его полувоенное-полукомиссарское окружение изменило ему и покинуло его.
Конница Крымова разбросалась от Пскова до Луги, дойдя передовыми своими частями до этого города. Два слова корниловцы идут! преобразили весь распущенный тыл Северного фронта. В частях, давно вышедших из повиновения, сама собой и мгновенно воцарилась аракчеевская дисциплина.
Однако генерал Крымов не сумел воспользоваться столь благоприятно складывавшейся обстановкой. Не получая из Ставки никаких указаний, никакой ориентировки, подобно Корнилову ошеломленный неожиданной провокацией правительства, он задержал 29 августа свои войска у Луги, а сам отправился для выяснения обстановки в Петроград. Там он был предательски убит. По одной версии Крымов был застрелен адъютантами Керенского, по другой — застрелился сам. Выяснено только, что он сразу не был убит и что Керенский запретил перевязку истекавшего кровью генерала. Заступивший его место князь Багратион-Мухранский по приказу Временного правительства отвел III конный корпус в район Псков — Великие Луки. Гидра контрреволюции была побеждена. Армия вновь погрузилась в анархию, чтобы больше из нее не выходить…
1 сентября Керенский торжественно провозгласил Россию демократической республикой, а себя самого Верховным главнокомандующим сухопутными и морскими силами этой демократической республики. Начальником штаба Верховного главнокомандующего был назначен небрезгливый генерал Алексеев, а военным министром — честолюбивый и беспринципный младотурок — полковник Верховский. Полу корниловцу Савинкову Керенский больше не доверял.
Первым и единственным мероприятием Керенского как Верховного главнокомандующего была расправа с крамольными генералами. Прибывший в Ставку генерал Алексеев именем Керенского арестовал генералов Корнилова и Лукомского. Одновременно были арестованы открыто солидаризировавшиеся с Корниловым главнокомандовавший Юго-Западным фронтом генерал Деникин, его начальник штаба генерал Марков и командовавший Особой армией генерал Эрдели. Арестованные военачальники были заключены в Быховскую тюрьму. Алексееву удалось настоять на охране заключенных преданными Корнилову текинцами. Корнилов и его сподвижники были спасены этим от самосуда озверелой черни.
Председательствование во Временном правительстве и выступления в новосозданной говорильне — так называемом предпарламенте отнимали все время Керенского и делали его главнокомандование сухопутным и морским бессилием российской демократической республики чисто номинальным. Сознавший всю неловкость своего положения генерал Алексеев оставался в Ставке всего несколько дней и ушел. Начальником штаба и фактическим Верховным главнокомандующим был назначен новый начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Духонин, а генерал-квартирмейстером генерал Дитерихс — оба доблестные боевые начальники и талантливые офицеры Генерального штаба. Однако проявить свои дарования на этом посту им уже не пришлось. Армия превратилась в толпу_
* * *
Выступление Корнилова было последней попыткой предотвратить крушение великой страны.
Удайся оно, Россию, конечно, ожидали бы еще потрясения. Прежде всего немцы попытались бы утвердить своего Ленина штыками, и нашим неокрепшим еще армиям пришлось бы в сентябре — октябре выдержать жестокий натиск и отступить в глубь страны. Затем надо было считаться с тем, что за шесть месяцев керенщины анархия успела беспрепятственно пустить глубокие корни в народную толщу. При всех своих достоинствах героя Корнилов не был государственным человеком и правителем. Его убогое окружение было только немногим выше Временного правительства. Выздоровление России было бы долгим и тяжелым. Но она осталась бы Россией…
Оставшись в Могилеве и не возглавив лично шедшие на Петроград войска, Корнилов совершил роковую ошибку. Некоторым оправданием для него была полная неожиданность провокации. Пассивность Верховного предрешила неудачу спасительной контрреволюции.
Провокаторская работа Вл. Львова очевидна. Как низко ни расценивать его умственные способности, нельзя предположить, что он только напутал, передав Керенскому прямо противоположное тому, что говорил ему Корнилов. Львов, сразу после октябрьского переворота примкнувший к большевикам, был, по-видимому, уже в августе их сотрудником.
Во всяком случае, Керенский поверил Львову, потому что хотел ему поверить. Разговор Керенского по прямому проводу с Корниловым выдает его с головой. Его вопрос, правда ли то, что сказал Львов, без пояснения, что же именно сказал Львов, можно считать непревзойденным образцом провокаторского мастерства.
Трагически сложившаяся обстановка потребовала от главы Временного правительства выбора между Корниловым и Лениным. И Керенский выбрал Ленина. Выбор этот был для Керенского естественным. Воспитанный на культе революции и преклонения перед светлыми личностями, Керенский был человек своей среды упадочников.
Корнилов звал спасти Россию. Ленин призывал углубить завоевания революции. Россия была для Керенского отвлеченным, ничего не говорившим понятием географической картой на стене III класса гимназии. Революция зато была чем-то близким и родным — прекрасной дамой. Россия обретала для Керенского смысл лишь с обязательным прибавлением прилагательного. Царская Россия была страной кнута и произвола, неприятельской державой, Карфагеном, который необходимо было разрушить. Революционную Россию, наоборот, можно и должно было считать своей страной при обязательном условии запереть в тюрьму всех инакомыслящих реакционеров (это называлось свободой).
Государство, государственность, государственные интересы были терминами чужими и враждебными. За ними чудился ненавистный жандарм и одиозный земский начальник. Могли существовать лишь общественность, лишь общественные интересы. Если государство мешало общественности — следовало упразднить государство. Если государственные интересы мешали тому, чтобы Ленин мог говорить в России столь же свободно, как в Швейцарии, то надлежало отмести государственные интересы.
Корнилов говорил на непонятном Керенскому языке. Казак по происхождению, военный по призванию, государственник по воззрению, он был ему трижды непонятен, трижды неприятен, трижды чужд, тогда как Ленин был своим. Конечно, Керенский не одобрял Ленина, возмущался его аморальностью, негодовал на братоубийственную проповедь марксистского изувера. Но это были только частности. И тот, и другой поклонялись революции. Один воскуривал ей фимиам, другой приносил ей кровавые жертвы. И Ленин, и Керенский говорили на одном и том же языке. Разница была лишь в акценте.
Керенский предпочел своего Ленина чужому Корнилову. И отдал Ленину Россию на растерзание. В выборе между Россией и революцией он не колебался, ставя выше революции только себя самого.
Корнилов отдал жизнь за Родину. Керенский отдал Родину за жизнь. История их рассудила.
Разбор кампании
Русская армия воевала восемь месяцев в таких условиях, при которых германская армия год спустя смогла воевать только три дня, став на четвертый день на колени перед Фошем.
Кампания 1917 года — последняя нашей старой армии — привела к потере Лифляндил, Галиции и Буковины. Мы потеряли за июнь — сентябрь 200 000 убитыми и ранеными, 80 000 пленными и 732 орудия. В то же время наша смертельно больная армия вырвала из строя неприятеля 140000 убитыми и ранеными, 46000 пленных, 155 орудий, 120 минометов и 600 пулеметов. 26 октября — в день захвата власти большевиками в Петербурге — в 10-й армии на Березине полковник Щепетильников с 681-м пехотным Алтайским полком атаковал немецкие позиции, где взял 200 пленных и отбил у неприятеля 2 новогеоргиевские поршневые пушки. Это было последним делом русской армии в Мировую войну.
