Ярославский князь подчас думал, что он приехал к Ногаю напрасно. Хан просто не замечал князя Федора. По утрам Ногаю подводили коня, он садился в седло и до полудня уезжал в степь. И тогда князю чудилось, что он оказался в заложниках Ногайской Орды. Но Зейнаб успокаивала:
- Ты не знаешь моего отца, до его сердца достучится только терпеливый…
Близилась осень. По утрам холодало. В открытый полог шатра редко заглядывало солнце, но степь виделась далеко. В стороне, где было днепровское гирло, заросли камыша и плесы, начала сбиваться в стаи дикая птица, готовилась к перелету в дальние края. Со свистом взлетали дикие утки, клином тянулись гуси, журавлиный крик повис в небе.
Пробудился как-то князь, а на траве первая изморозь, белый мучной налет.
- Вот и зима, - сказал Федор, - видно, сидеть мне здесь до тепла.
Он подолгу смотрел в небо. Теперь оно чаще было затянуто тучами и брызгал дождь. Федору становилось грустно. Скоро снега завалят степь, и дорога на Русь до весны будет заказана. А дома бабы уже вовсю топят печи, в хоромах жарко, а здесь, в шатре, от жаровни какое тепло! Ко всему от конины и кумыса в животе урчит. Сейчас бы щей горячих с кислой капустой да квасу ядреного!
Но вот заглянул в шатер мурза:
- Э, конязь Федор, хан зовет!
Ногай восседал на высоких кожаных подушках в одиночестве, скрестив ноги калачиком, и свет жировой плошки освещал его широкоскулое лицо с приплюснутым носом. Он смотрел на князя сквозь щелочки глаз.
Ярославский князь поклонился.
- Садись, Федор.
И Ногай замолчал. Безмолвствовал и князь. Выждав время, Ногай заговорил:
- Ты приехал с Зейнаб?
- Она здесь, хан, в твоем кочевье.
- Кхе. Я знаю. Я хотел услышать об этом от тебя, конязь.
- Она ждет, когда ты позовешь ее.
- Разве ей мало внимания уделяют женщины Орды?
- Зейнаб довольна.
- Я слышал, конязь, ты рвешься в Урусию?
- Истинно, хан, я так давно покинул удел.
- Твой удел - лесной край. Почему урусы любят лес? Чем он лучше степи? Разве здесь мы не из одного казана едим и не из одной чаши кумыс пьем?
- Великий хан, степь всегда несла русским беды. Набеги и разруха - все со степи. Вам, кочевникам, степь - ваш дом.
- Кхе. Ты говоришь истину. Мы - дети степи. А скажи мне, Федор, отчего вы, урусские конязья, грызетесь между собой?
Федор хотел ответить, что и ханы друг другу враги. Вот и Ногай подослал убийц к хану Золотой Орды. Но промолчал, а Ногай, прищурившись, заметил:
- Ты приехал сказать мне, что вы, удельные конязья, не любите великого конязя Димитрия? Но я дал ему ярлык…
- Дмитрий коварен, он обманывает тебя.
- Кхе!
Ногай еще больше прищурился, и на его лице мелькнула коварная усмешка:
- Я верю тебе, Федор. Когда отвоют метели и в степи появится первая трава, наши кони отъедятся и мои воины затоскуют, я пошлю с тобой тумен.
Не успел ярославский князь ответить, что это будет нескоро, как Ногай снова сказал:
- Я позову тебя, Федор, когда мои воины поскачут на Русь.
* * *
Ногай мог подтвердить ярлык на великое княжение, но Ногай мог и отнять его. Тогда он пошлет против Дмитрия орду.
Позвал великий князь воеводу Ростислава и спросил:
- Как мыслишь, Ростислав, когда ожидать татарского набега? Ведь не в гости ярославский князь к Ногаю отправился!
- Да уж не на кумыс. Коли до осени не накинулись, то надобно ждать будущего лета, когда конь татарский откормится.
- Я с тобой согласен.
- Княже, почто бы Федору на тебя недовольство таить?
- Городецкого князя происки, я так думаю.
- Я-то мыслил, притих Андрей.
- Дай-то Бог!
Воевода потоптался, не решаясь сказать, но Дмитрий спросил:
- Что еще, Ростислав?
- Слышал, тверской князь Михаил женится на Ксении?
- Какой Ксении? Уж не Бориса ли Ростовского дочь?
- Она самая.
- Видел ее, будучи в Ростове. Она с сестрой Анастасией, когда та еще женой Андрея не была, обедню в храме стояли.
Воевода откашлялся в кулак.
- Еще чего, Ростислав?
- Мыслится мне, княже, не стало великой княгини Апраксин, а жизнь-то продолжается.
- Ты это к чему?
- Я вот сказываю: может, и тебе, княже, жену в хоромы ввести?
Дмитрий удивленно посмотрел на воеводу:
- Эко тебя, Ростислав, поперло. Да жена-то мне к чему? Не молод я годами, не жеребенок-стригунок, какой в табуне взбрыкивает. А на потеху люду стоять под венцом? Нет, Ростислав. Меня иные мысли гложут. Пора мне покоя в келье искать.
Воевода отшатнулся:
- Пустая речь твоя, княже. Начал за здравие, а кончил за упокой. Вон о кознях Федора Ярославского заговорил, так и думай, как бы козней его поберечься…
Усмехнулся Дмитрий:
- Твоя правда, нам княжьи распри покоя не дают. Как-то во сне явился ко мне отец, Александр Ярославич, и спросил: «К чему ты, сыне, за великий стол держишься?» Вот я, воевода, и думаю: к чему? Княжить бы мне ноне в Переяславле-Залесском, заводить сети в Плещеевом озере. Поди, помнишь, Ростислав, какая там рыба ловится?
Воевода рассмеялся:
- Наша переяславльская сельдь всем сельдям рыба. Особенно соленая. А свежая - в пироге подовом.
- Вот видишь, а ты спрашиваешь, отчего на покой! Разговор изменился:
- Не Зейнаб ли потянула Федора к Ногаю? Не взыграла ли в ней кровь татарская?
- Погодим, княже, чем все обернется…
Ушел Ростислав, а князь Дмитрий вспомнил сказанное им о женитьбе. Как можно без любви жениться? Древние мудрецы утверждали, что влечение мужчины к женщине - это поиск двух частей единого, и коли такое сыскивается, то это и есть настоящая любовь.
Вздохнул, промолвил:
- Апраксин, Апраксин, может, ты и была второй половиной?
* * *
Зима ворвалась в степь холодными дождями, редкими согревами на скудном солнце, и снова непогода, наползали тучи, и следовали унылые дни.
Волновались на ветру седые ковыли, переливались неспокойным морем.
Дожди сменились заморозками, особенно в ночи, срывался снег. А вскоре он укрыл степь белым покровом.
Вышел князь Федор из своего шатра, долго смотрел, как ложились снежинки на землю, на редкие кустарники. Запахнув подбитое мехом корзно, поежился, подумал: сидеть ему в Ногайской Орде до тепла. И вспомнились леса ярославские, Волга, посад, спускающийся к самой воде. Терема боярские и хоромы, стены городские и башни…
За войлочным шатром погода бесновалась, выла волчьей стаей, сыпала колючей порошей. Присядет ярославский князь к жаровне, погреет руки, а тело коченеет. Князю бы в хоромы да к печи, где щедро горят березовые дрова и дух плывет по всем палатам, а поленья потрескивают.
Он представлял, как стряпуха достает из большой печи, с жара, пирог с белугой. И тесто напиталось жиром…
Когда начались морозы, Ногай перенес свой шатер в урочище, где меньше гуляет ветер. Хан знает всю свою орду, всех старшин, темников и тысячников. По первому зову Ногая они явятся, и у каждого воина будет сабля, лук, колчан со стрелами, а у некоторых копья с крючьями, какими татарин вырывает противника из седла.
Воины имеют при себе боевые топорики и пропитанные нефтью стрелы. Зажигательные стрелы они пускают на осажденный город.
Передовой отряд орды защищен кожаными панцирями, а лошади - войлочными попонами.
Ногай верит в непобедимость своих воинов, потому как водил тумены в поход. Они пошли за ним, когда он провозгласил себя ханом Ногайской Орды.
Зимой орда отдыхает от набегов. Кони, сбившись в табуны, бродят по степи, выбивая копытами из-под снега скудный корм. А воины живут воспоминаниями о прошлых набегах…
На самом краю урочища шатер князя Федора и просторная юрта его гридней. В мороз и вьюгу волки подходят к их жилью, не опасаются, усаживаются в кружок и, задрав морды, заунывно воют.
Их отгоняют криками и ударами в бубны, но вскоре они возвращаются и продолжают выть. Волки опасны для табунов. Они наводят страх на лошадей, и когда табун срывается и уходит от этого воя, волки преследуют его, пока не отобьют самую заморенную или больную лошадь.
У ярославского князя в шатре караульный гридин, факелами он заставляет волчью стаю отойти…
На рассвете старый татарин приносит вареную конину и бурдюк с кумысом. Зейнаб довольна: это ее пища с детских лет. Просыпаясь на кошме, она съедает кусок конины, пьет кумыс и удивляется, отчего князь Федор морщится.
После еды Зейнаб, свернув ноги калачиком, греется у жаровни с углями, и ей видится кочевая кибитка, в какой прошло ее детство, и скачущие воины. Они свирепо гикают и визжат. Десятки тысяч покорителей вселенной, воинов ее отца…
Все это было до той поры, когда ее привезли в жены ярославскому князю Федору. В том лесном краю Зейнаб страдала по степи, по кибитке и долго привыкала к жизни в палатах. Князь приучил ее ходить в деревянную церковь, отбивать поклоны, ее крестили в православную веру, но она так и не привыкла к новому имени, оставаясь той же Зейнаб.
