Глава третья ГИДРА КОМИНТЕРНА И ЛОНДОНСКИЕ ЛАВОЧНИКИ
Имперский министр иностранных дел заметил, что Антикоминтерновский пакт был в общем-то направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он знал, и мог догадаться по тону русской прессы, что Советское Правительство осознает это полностью. Господин Сталин вставил,что Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев.
Из записи беседы Риббентропа со Сталиным и Молотовым в ночь с 23 на 24 августа 1939 г.
Война против интересов Англии, Франции, США? Пустяки! «Мы» ведем войну против Коминтерна, а не против этих государств. Если не верите, читайте «антикоминтерновский пакт», заключенный между Италией, Германией и Японией… Смешно искать «очаги» Коминтерна в пустынях Монголии, в горах Абиссинии, в дебрях Испанского Марокко.
Из доклада И.В. Сталина на XVIII съезде ВКП (б), 10 марта 1939 г.
Превратности судьбы евразийца
Среди видных деятелей Третьего рейха (алкоголиком Леем и погромщиком Штрейхером можно пренебречь) рейхсминистру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу в памяти потомков не повезло, пожалуй, больше всех. Демонический, а точнее, сильно демонизированный, облик Гитлера до сих пор будоражит воображение, вызывая к жизни самые экзотические теории и делая фюрера предметом маргинального, но живучего культа «эзотерического гитлеризма». Импозантный и светский рейхсмаршал Геринг, боевой летчик, трогательно преданный памяти покойной жены Карин и к тому же известный англофильскими симпатиями, – или умело симулировавший их? – мог казаться «человеческим лицом» нацизма и даже весьма привлекательной альтернативой «бесноватому фюреру». Скромный и бесцветный трудяга Гесс прославился на весь мир донкихотским «прыжком» в Англию в разгар войны и вызывал сочувствие безнадежным, более чем полувековым сидением в Шпандау, тем более что никаких леденящих душу преступлений за ним не числилось. О Розенберге всерьез пишут как о философе, хотя Шпенглера из него явно не получается. Даже Геббельс и Гиммлер продолжают завораживать умы как злодеи мирового масштаба – «злые», но все же «гении» пиара и репрессий. О них выходят книги, написанные историками и журналистами, разоблачителями и неонацистами. Они появляются в фильмах, документальных и художественных, серьезных и не очень. В общих чертах их жизнь известна широкому читателю (даже на уровне «глянцевых» журналов), хотя нередко в искаженном виде.
Риббентропу ничего этого не досталось. Бывшие подчиненные, начиная со статс-секретаря, т.е. заместителя министра, Рихарда фон Вайцзеккера, начали ставить бывшему шефу каждое лыко в строку уже во время Нюрнбергского процесса, на что он горько жаловался в своих тюремных записях. «Если сегодня эти господа подвизаются в качестве «свидетелей» против меня, то с человеческой точки зрения это печально. Годами сотрудничая со мной, они показывали совершенно иное лицо. Но в обстановке сегодняшнего психоза возможна ведь любая смена взглядов, и при бесхарактерности многих, слишком многих людей меня это уже не удивляет. Уверен, что Обвинение при некотором нажиме сможет получить почти от каждого сотрудника министерства иностранных дел любые показания против меня, какие только оно захочет. Констатация печальная, но верная».[152]
«Многие, слишком многие» не любили рейхсминистра и тогда, когда он был в зените своей карьеры. В министерстве, которое и при нацистах во многом сохраняло чопорно-аристократический характер, его считали плебеем и выскочкой, не забывая о том, что он был «торговцем шампанским» и имел не слишком много прав на аристократическую приставку «фон» (в 33 года усыновлен бездетной теткой). Деятельность «бюро Риббентропа», о котором речь пойдет далее, вызывала постоянное раздражение кадровых дипломатов, не понимавших, зачем надо дублировать их работу, и недовольных тем влиянием, которые имели на фюрера «конкуренты», к тому же не очень-то считавшиеся с традиционными правилами дипломатии. С другой стороны, «партийные товарищи», ветераны кулачных боев с коммунистами в двадцатые годы, видели в Риббентропе, во-первых, «буржуя», во-вторых, «примазавшегося» (он вступил в партию только после первой личной встречи с Гитлером в августе 1932 г.). К тому же «специалистов» по внешней политике среди нацистских бонз хватало и без него: на особую роль в германской дипломатии претендовали «светский лев» Геринг, «пиарщик» Геббельс, глава внешнеполитического отдела НСДАП «философ» Розенберг, шеф всех зарубежных организаций партии гауляйтер Боле и даже глава Трудового фронта («упорядоченных» профсоюзов Рейха) Лей.
Со страниц послевоенных мемуаров германских, да и большинства иностранных дипломатов Риббентроп предстает человеком неумным, малообразованным, самодовольным, напыщенным, порой грубым и совсем уж не разбирающимся в мировой политике. На него возлагается вся ответственность за подчинение германской дипломатической службы нацистскому диктату и, разумеется, за все ошибки дипломатии Рейха.
Совсем как в мемуарах большинства германских генералов: все победы благодаря нашим талантам, все ошибки из-за «идиота Гитлера».
Трудно не верить трогательному единодушию осведомленных мемуаристов. Кому как не им знать правду?! Однако чем больше читаешь их мемуары, тем больше вопросов остается: а где же вы сами, господа хорошие, были? Почему не возражали? Почему не пытались переубедить шефа (который, заметим, вообще имел склонность поддаваться чужому влиянию)? Почему продолжали служить и не только не отказывались от карьеры и причитающихся благ, но еще и интриговали ради новых постов и наград? Понятно, что вопросы эти по большей части сугубо риторические. Дипломаты предпочитали тихо брюзжать в своих имениях и аристократических клубах, плести заговоры вместе с недовольными из армейских кругов, а иные и вовсе вступали в тайные контакты с иностранными разведками, что, заметим, является государственной изменой. В одном можно безусловно согласиться и с Риббентропом, и с его обличителями – подбирать себе надежных сотрудников рейхсминистр, за единичными исключениями, не умел и так и не научился.
Похоже, в общении Риббентроп был действительно не слишком приятным человеком, любившим театральные эффекты, почет и лесть. Но нас интересует совсем другое – его внешнеполитические концепции и действия, о которых у потомков тоже сложилось весьма превратное представление. Дипломатические историки советской эпохи, как и большинство их зарубежных коллег, категорически отрицали наличие у него сколько-нибудь самостоятельных идей и утверждали, что он был всего лишь «подголоском» фюрера, ссылаясь при этом на его официальные выступления. Ну а что еще можно ожидать от высокопоставленного государственного чиновника в условиях тоталитарного режима?! То же самое говорили за границей и о Молотове, иронически называя его «his master's voice», «голос его хозяина», как в слогане граммофонной компании «Victor». Антони Идена так никто не называет, хотя степень его преданности Черчиллю может вызвать в памяти эмблему той же компании – собачку, заглядывающую в трубу граммофона.
До сих пор нет ни одного исследования «дипломатии Молотова» – более того, даже сама эта проблема всерьез не ставилась. Конечно, в разговорах с иностранными дипломатами Молотов всегда ссылался на правительство, Верховный совет, политбюро как на высшую инстанцию, с которой он обязан согласовывать все свои действия [Относительно самостоятельности действий Молотова в качестве наркома иностранных дел существуют прямо противоположные точки зрения. Если Н.С. Хрущев, при всей сложности их личных отношений, считал Молотова «независимым, самостоятельно рассуждающим» и утверждал, что тот рисковал спорить со Сталиным, то иностранные дипломаты видели в наркоме только исполнителя указаний Сталина, который «не претендовал ни на что другое, кроме как быть послушным инструментом в его руках» (слова советника германского посольства Г. Хильгера, часто общавшегося с Молотовым).]. Однако его помощник В.М. Бережков вспоминал: «Мне приходилось не раз наблюдать, как Молотов нервничал, если какое-то его предложение не встречало одобрения Сталина… Распространенное на Западе мнение о том, будто Молотов не проявлял никакой инициативы и действовал исключительно по подсказке Сталина, представляется неправомерным, так же как и версия о том, что Литвинов вел свою «самостоятельную» политику, которая исчезла после его отстранения… Литвинов по самому малейшему поводу обращался за санкцией в ЦК ВКП(б), то есть фактически к Молотову, курировавшему внешнюю политику. Как нарком иностранных дел Молотов пользовался большей самостоятельностью, быть может, и потому, что постоянно общался со Сталиным, имея, таким образом, возможность как бы между делом согласовать с ним тот или иной вопрос… По моим наблюдениям, Молотов во многих случаях брал на себя ответственность».[153]
