Между тем именно в это время отдельные отряды татарских людоловов из-за своей жадности и ненасытности и оказывались в смертельной опасности, превращаясь из хищников в добычу. В сходной ситуации за шестьсот лет до этих событий неизвестный византийский военачальник в трактате «О боевом сопровождении» советовал имперским стратигам, охраняющим границы империи от набегов мусульман, атаковать врага не тогда, когда он вступает на ее территорию, а тогда, «когда они (мусульмане. — П.В.) возвращаются к себе домой из наших владений». Почему? Ведь, казалось бы, лучше было бы разбить неприятеля прежде, чем он успеет разорить твои земли. На этот вопрос стратиг отвечал, что «вследствие долговременного пребывания в ромейских областях они будут сильно угнетены и ослаблены. Возможно, они будут обременены большим количеством добычи, пленных и скота, и поскольку и сами они, и их лошади будут измучены, они будут искать возможности уклониться от сражения, стараясь и желая как можно скорее достичь собственной земли. Кроме того, в течение этих дней успеют собраться и войска ромеев… Они будут собраны в достаточном количестве, снаряжены и хорошо подготовлены к сражению. В этом случае, как мы сказали, и днем, и ночью сражение с врагами, несомненно, будет оканчиваться победой»{207}.
Вряд ли, конечно, московские воеводы изучали этот трактат, но вот в том, что они, сами не зная того, в точности следовали рекомендациям опытного византийского военачальника, сомнений нет. Известие о приходе татар под Мценск подняло на ноги всех и вся. От Ивана на берег, в Серпухов, где стоял большой полк, прискакал царский гонец князь Д.И. Хворостинин с приказом немедленно «всесть в седло» и идти на Мценск, оставив часть сил на берегу на всякий случай. Во главе выступившей рати стал 1-й воевода большого полка князь М.И. Воротынский. Одновременно к Мценску начали стягиваться полки из украинных городов. Собравшись вместе, воеводы порешили идти в погоню за ханом и, по словам летописца, «ходили за ним до Коломака и до Мерчика (в пределах нынешней Харьковской области. — П.В.); и не сошли воеводы царя крымского, потому что пошол от украйны спешно». Под раздачу попали отделившиеся от главных сил татарского войска отряды Дивей-мурзы и присоединившихся к нему других мурз и «князей». Карачевский воевода В.А. Бутурлин «з болховичи и карачевцы, болховских мест воевати им (татарам. — П.В.) не дали, но и во многих местех в загонех крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили». Интересно, что 15 сентября того же года Иван положил опалу на братьев князей М. и А. Воротынских, активных участников этого похода, «за их изменные дела»{208}. Возникает вполне закономерный вопрос — а не связан ли гнев царя с не слишком удачными действиями князя Михаила, не проявившего необходимой быстроты и решительности и не сумевшего в итоге перехватить Девлет-Гирея и, отобрав у него взятый полон, потрепать и без того не слишком многочисленное татарское войско?{209}
Так или иначе, но Девлет-Гирей сделал хороший ход. Он показал Сигизмунду, что намерен и далее придерживаться достигнутых ранее договоренностей о совместных действиях против «московского» (правда, при условии внесения предоплаты — не случайно русский летописец, рассказывая о набеге 1562 г., подчеркнул, что «царя крымского поднял на царевы и великого князя украйны Жигимондь-Августа король Полский, и казну великую для того король ко царю прислал»){210}. Заодно хан продемонстрировал Ивану, что у него есть еще порох в пороховницах и что он может, улучив момент, больно ухватить московского медведя за гачи. Теперь слово было за Иваном, и он не замедлил его произнести.
В ноябре 1562 г. из Москвы в Ярославль был отправлен дьяк Б. Щекин с наказом подготовить к отъезду в Крым ханского гонца Джан-Мухаммеда «с товарыщи семи человек», причем летописец особо отмечал, что «были они задержаны с крымским послом с Ян-Болдуем в Ярославле лет до семи и до осми для царевы Девлет-Киреевы неправды». 26 ноября татарин и его товарищи были доставлены в Москву и предстали перед Иваном, который передал Джан-Мухаммеду грамоты Девлет-Гирею и «князю» Сулешу. Обращаясь к «царю», русский государь, по сообщению летописца, писал: «Похочет царь со царем и великим князем дружбы и братства, как де царя и великого князя князь великий Иван Васильевич все Русии был з дедом его с Минли-Гиреем царем в дружбе и в братстве, и царь бы прислал к послу своему Ян-Болдую (который сидел с 1558 г. в Ярославле, задержанный по приказу Ивана. — П.В.) свой полной наказ, или бы прислал своих иных послов, как ему на том дружба утвердити». Выразив сожалению о сохраняющейся «недружбе» и о набеге татар на Мценск, Иван тем не менее предложил крымскому хану разменяться послами, что должно было послужить началом переговоров о заключении мира между двумя государствами. 3 декабря татарин покинул Москву и отправился в Крым{211}.
Джан-Мухаммед, добираясь в Москву и отъезжая из нее, без сомнения, мог наблюдать за тем, как по дорогам к Москве и на запад от нее шли отряды воинских людей, тянулись обозы с провиантом, фуражом и всяким военным снаряжением. Скрыть военные приготовления Ивана было трудно, да и вряд ли царь стремился к этому — нужно было поразить «крымского» их размахом, создать у него впечатление колоссальной военной мощи Русского государства и безнадежности борьбы с ним. Эти масштабные военные приготовления были частью плана русского царя по овладению Полоцком — важным в политическом, экономическом и стратегическом отношениях городом Великого княжества Литовского. История о «Взятьи Полоцком Литовской земли» заслуживает отдельного и большого рассказа, а пока отметим лишь, что, если не считать похода на Казань в 1552 г., это было самое масштабное военное предприятие Ивана Грозного, настоящий «крестовый поход». Застигнутый врасплох, Сигизмунд II не сумел оказать полочанам никакой поддержки, и 18 февраля 1563 г. Иван вступил в город, одержав блестящую победу.
После возвращения в Москву из победоносного похода 29 апреля русский царь отправил в Крым «Офонасия Федоровича Нагово с сеунчом полотцским, а послал ко царю и х колге Магмет-Кирею с Офонасием полотцские поминки, жеребцы литовские в седлех литовских, и ошенки и узды, у всего наряд серебреной; да полотцково же полону послал королевских дворян ляхов Савастиана да Якуба». Цель этой посылки была абсолютно прозрачна. Хан должен был убедиться, что у Ивана слова не расходятся с делом, и то, что рассказывал Джан-Мухаммед — чистая правда, полоцкие же «поминки» — яркое тому свидетельство. Конечно, плохо, что долгое время русский и крымский цари враждовали и «ссылок» меж двумя государями не было, но если «Девлет-Кирей царь похочет с царем и великим князем в братстве и в любви быти и учнет Офонасею о том говорити, чтобы ему в братстве и в любви быти по тому, как с Саиб-Киреем царем, и поминки к нему посылати, каковы посыланы к Саиб-Кирею царю», то Афанасий Нагой должен был немедленно списаться с Иваном и приступить к переговорам «посолским обычаем»{212}. Внушительная демонстрация военной силы Русского государства должна была только подкрепить слова московского посланника.
Отметим, что, помимо кнута, Иван показал хану и пряник. По его приказу в 1562 г. был срыт Псельский город, чрезвычайно сильно беспокоивший крымцев, не без оснований проводивших аналогии между возведением этой крепости и строительством крепости на р. Свияга на ближайших подступах к Казани накануне ее падения. В.П. Загоровский расценивал этот шаг как серьезнейшую ошибку Ивана, показавшую «…политическую недальновидность и дипломатическую слабость Ивана Грозного, вставшего после разрыва с “Избранной Радой” на путь террора и удовлетворения собственных, зачастую нелепых прихотей…». Такая чрезвычайно негативная оценка нового политического курса Ивана IV представляется нам ошибочной — выше мы уже неоднократно подчеркивали всю сложность войны с Крымом и ее бесперспективность на то время не только в военном, но в экономическом и социально-политическом отношении. Представляется, что историк в этом случае стал жертвой негативного стереотипа об Иване Грозном, созданного врагом первого русского царя князем A.M. Курбским. Как писал другой отечественный историк, А.И. Филюшкин, «Курбский отомстил своему врагу, Ивану Грозному, прежде всего тем, что сумел навязать читателям свой взгляд на русскую историю XVI в… Вот уже несколько столетий мы смотрим на русский XVI в. через очки, надетые Андреем Курбским на историков…»{213}.
Чтобы не возвращаться к этому вопросу еще раз, отметим, что, разрушив Псельский город, Иван взамен приказал продолжить укреплять южную границу, перекрывая доступ татарам к сердцу Русского государства. Так, в 1563 г. был отстроен Новосиль, в 1566 г. были возведены Орел и Епифань, за ними последовал в 1568 г. Данков{214}. Построенные и восстановленные в 1550-х — 60-х гг. города-крепости в Поле образовали практически непрерывную линию укреплений, протянувшуюся от верховьев Оки на западе до Цны на востоке, перекрыв важнейшие пути вторжения татар в Русскую землю.
