Надо отдать должное американцу Бенжамину Ворфу, который в начале 40-х годов предпринял последнюю попытку научной дешифровки, – но он, к сожалению, был сурово осужден всемогущим главой Эриком Томпсоном (а также, естественно, следовавшей за ним школой) и потому, видимо, не рискнул продолжить свои исследования, несмотря на весьма обнадеживавшие результаты. Проигнорировав принятую в профессиональной лингвистике точность определений, Эрик Томпсон начал употреблять термин «дешифровка» лишь в смысле произвольного истолкования отдельно взятых знаков. Тем самым он лишил талантливых представителей своей школы возможности научного исследования письма майя как системы, великодушно предоставив шанс добиться успеха исследователям из других стран.
В послевоенные годы начинается новый и последний этап дешифровки письма майя. Этот полный загадок и драматизма этап связан с человеком, уже хорошо знакомым читателю, Юрием Валентиновичем Кнорозовым.
И с этого момента история дешифровки древних систем письма стала вписываться между двумя именами: Шампольон и Кнорозов.
«Судьба, завидуй!» Парадоксы Кнорозова
Пора, наконец, рассказать читателю о человеке, образ которого сопровождает его с первых страниц этой книги. Гении вне сопоставлений и конкуренции современников. Но биография Кнорозова, полная тяжелых испытаний, совпадений, парадоксов и даже мистификаций, полностью соответствует легенде о гениальной личности.
Его официальным – по паспорту – днем рождения считалось 19 ноября 1922 года. Однако сам он утверждал, что в действительности родился 31 августа. Причем к обеим датам относился одинаково серьезно – так что приходилось поздравлять его два раза в год. Правда, ему и в голову не приходило отмечать хотя бы один из этих дней.
Бабушкой по отцу Кнорозова была первая народная артистка Армении, выступавшая под артистическим псевдонимом Мари Забель. Согласно семейной легенде, Мария Давыдовна была сиротой-турчанкой, удочеренной в детстве семьей армянского купца. Девочка тогда танцевала и пела чуть ли не на улице, зарабатывая себе на хлеб. Каким бы ни было происхождение бабушки, внешне Кнорозов иногда очень напоминал Азнавура – и потому армянская версия его происхождения казалась куда более вероятной.
Родился Юрий Валентинович под Харьковом в семье русских интеллигентов, что подчеркивал особо, всегда считая себя русским. Дом, где он появился на свет, сохранился до сих пор – в нем и сейчас живут родственники великого ученого. Одним из тяжелых воспоминаний детства оставался голод 30-х годов на Украине, пережить который позволяли только огороды – они разводились даже горожанами в самых неожиданных местах. Здесь, на Украине, в 1941 году оказалась в оккупации его мать, что после войны надолго закрыло для него сначала двери аспирантуры, а затем возможность выезда за рубеж. Не случайно Кнорозов со свойственной ему иронией любил говорить, что он «типичное дитя сталинского времени».
Вспоминая о своих школьных годах, Кнорозов не без удовольствия рассказывал о том, как его пытались исключить из школы за «плохое поведение», неуспевание по некоторым предметам и, главное, за своевольный нрав. Судя по всему, неординарность этой яркой личности раздражала многих уже тогда. Трудно предположить, что Юра был обычным двоечником-хулиганом, когда он великолепно играл на скрипке (видимо, сказывались гены бабушки), прекрасно рисовал и писал романтические стихи.
Наш жребий – жить! Судьба, завидуй!
Опять нам бедствия готовь.
Венком для нас обоих свиты
Свобода, радость и любовь…
Однако в 1940 году он уезжает с Украины и поступает на исторический факультет МГУ, чтобы специализироваться на кафедре этнографии, питая особый интерес к шаманским практикам.
Война черным цензорским карандашом прошлась по планам молодого Кнорозова, приукрасив его биографию нелепыми и в последующем создавшими ему немало мучительных психологических проблем легендами, которые он, в силу неизвестных нам обстоятельств, вынужден был поддерживать. Согласно записи в военном билете, Кнорозов встретил победу под Москвой телефонистом 158 артиллерийского полка резерва ставки главнокомандующего. Известно, что он не участвовал во взятии Берлина, но, тем не менее, согласно возникшей позже официальной версии, именно из Берлина в качестве военного трофея он принес две исключительно важные для всякого исследователя майя книги, якобы спасенные из пламени горящей библиотеки. В последние годы, когда советская идеологическая машина была разрушена, Юрий Валентинович пытался избавиться от «дурацкой и нелепой», как он сам говорил, легенды и по-новому представить те далекие события: книги лежали в ящиках подготовленной для эвакуации немецкой библиотеки в Берлине и оттуда были взяты советскими офицерами. Однако многое продолжает оставаться неясным: во-первых, как, в конце концов, эти книги попали к Кнорозову? А во-вторых, зачем некоему офицеру понадобились такие издания, как «Сообщение о делах в Юкатане» Диего де Ланды в публикации Брассера де Бурбура и «Кодексы майя» в гватемальской публикации братьев Вильякорта? Великий ученый умер, так и не поделившись до конца этой постылой для него тайной. На карточке, комментировавшей происхождение одной из книг, приписка: «Этот листок прошу немедленно уничтожить». Кому и почему он обещал молчать? Теперь об этом можно только гадать. А ведь только благодаря этим двум книгам и была осуществлена дешифровка иероглифического письма майя.
Итак, в 1946 году он вернулся в МГУ, чтобы продолжить учебу. Однако занимался он вовсе не индейцами майя, а египетским письмом и китайской иероглификой. Но больше всего его в то время интересовали шаманские практики, чему и была посвящена его дипломная работа под названием «Мазар Шамун Наби. Среднеазиатская версия легенды о Самсоне». Для сбора материала он отправился в Казахстан. Здесь во время полевых исследований он в качестве наблюдателя принимал участие в суфийском зикре в подземелье Малумхансулу, во время которого порхан (шаман), войдя в экстатическое состояние путем специальных движений и выдохов, осуществлял прорицания. Порхан не оставил без внимания и Кнорозова. Однако его ясновидение оказалось не совсем точным, что явно разочаровало придирчивого студента. Тем не менее, записи полевых исследований стали первой публикацией молодого ученого, вышедшей в 1949 году. Самое удивительное, что этот текст читается не как научная работа, а как поразительное по точности детальное изложение видеоряда, по которому хоть сейчас можно снимать фильм.
И в это время на глаза Кнорозову попадается опубликованная в 1945 году статья немецкого исследователя Пауля Шелльхаса под названием «Дешифровка письма майя – неразрешимая проблема». И эта публикация резко изменила его научные планы. Он оставляет шаманские практики, чтобы ответить на вызов Шелльхаса: «Как это неразрешимая проблема? То, что создано одним человеческим умом, не может не быть разгадано другим. С этой точки зрения, неразрешимых проблем не существует и не может существовать ни в одной из областей науки!» Этой позиции он неизменно придерживался всю свою жизнь.
Собственно решение дешифровать письмо майя, по словам самого Кнорозова, было принято почти как вызов или пари.
Кафедрой этнографии на истфаке заведовал в конце 40-х годов профессор Сергей Павлович Толстов, бывший, по определению Кнорозова, «свирепым донским казаком». Занимаясь древним Хорезмом, он полагал, что талантливый студент станет его учеником. Однако будущий дешифровщик, человек весьма самолюбивый и независимый по натуре, отказался от лестного предложения, что вызвало вполне предсказуемую негативную реакцию: Толстов, по словам Кнорозова, «взбесился». Отношения с первым научным руководителем были безоговорочно испорчены – настолько, что при защите диплома Толстов отказался дать Кнорозову формальную рекомендацию в аспирантуру. К счастью, здесь же, на кафедре этнографии, работал профессор Сергей Александрович Токарев, очень не любивший Толстова и потому с удовольствием поддержавший Кнорозова, который прекрасно понимал, что новый руководитель «абсолютно не верил в успех дешифровки письма майя, поскольку, следуя американцам, считал, что это письмо не является фонетическим». Однако официально заявленная Токаревым позиция звучала так: «Молодость – это время бросать вызов».
Поддержка Токарева оказалась неоценимой не только с научной точки зрения. Еще в МГУ, после неудачной попытки поступления в аспирантуру на истфаке, Кнорозову сообщили, что аспирантура для него закрыта в любом учреждении из-за того, что его родные оказались на оккупированной врагом территории. Тогда профессор Токарев, пользуясь своим влиянием и связями в научном мире, устроил своего ученика работать младшим научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР, что рядом с Русским музеем. Так начался ленинградский – основной – период жизни Кнорозова. В Ленинграде, на Фонтанке, жила сестра его бабушки по матери, старая петербуржка. Однако поселился Кнорозов в самом Музее. Это был личный музей императора Александра III, и в здании было предусмотрено все, вплоть до жилья для всего персонала – «от директора до последнего дворника». Тут, в длинной, как пенал, комнате, и поселился младший научный сотрудник без научной степени. От пола до потолка комната была забита книгами, по стенам он развесил прорисовки иероглифов майя. Из мебели были только письменный стол и солдатская койка. Рассказывают, что уже тогда под столом у него стояла целая батарея бутылок – эта беда преследовала его всю жизнь.
