В противоположность этому сами американцы уделяли большое внимание сохранению устойчивости своей системы и не жалели ни времени, ни типографской краски на описание угроз. Приведем только один пример. «…В Америке совершенно очевидно широкое социальное волнение, которое имеет далеко идущие конституционные и политические последствия… В Америке проявляется новый феномен, который, вероятно, будет господствовать в семидесятые годы: осознание того, что человек, одержавший верх над своим окружением, должен серьезно поразмыслить и дать ответ — прежде всего в социальной области — на коренные вопросы о целях социального существования. Это пронизывает все усиливающиеся национальные споры относительно характера общества и роли науки, споры, носящие как политический, так и философский характер.
Все эти тенденции враждебны стабильности, признанным ценностям и перспективам. Это уже способствовало распаду национальной целеустремленности, широкому распространению пессимизма среди американских интеллектуалов и неуверенности среди той части общества, из которой выходило руководство страной…
Что же случится, если волнение в США выйдет из рамок?.. Достаточно указать на то, что в этом волнении в потенции заложена возможность распространения социальной анархии, которая приобретет еще более ожесточенный характер в результате расового конфликта, включая постепенную ликвидацию действенной системы правления, особенно в том случае, если национальное руководство, как политическое, так и социальное, распадется и станет деморализованным» [2.89. Р. 114, 115, 117]. (Цит. по: [37. С. 316–317].)
А что же наши? До самого последнего они высмеивали своих оппонентов из числа «зарубежных радиоголосов»: «Осознавая, что им все труднее сотрудничать в оперативности, доходчивости, правдивости с советскими СМИ при освещении внутренней жизни в СССР, они стремятся комментировать нашу информацию в тенденциозном плане. Они пытаются доказать, например, что «социализм себя дискредитировал», что авторитет в народе КПСС «падает». Да, этим радиовралям не понять, что только в здоровой критике, откровенности, объективной оценке достигнутого, умении признавать ошибки и подойти к правильным выводам и заключается сила нашего строя, КПСС, всего советского народа. Нет, этого нашим идеологическим противникам, видимо, никогда не понять!» [2.90. С. 202]. До какой степени тупости довели нас идеологические жрецы, очень хорошо видно на этом примере: реальность хуже некуда, сами враги предупреждают, что вы-де на пути к краху, а они причитают, что нашим идеологическим противникам, видимо, никогда не понять! Идиотизм в квадрате!
Можно было бы понять, если бы действительно за всю историю социализма не случилось ни одного кризиса, но их было предостаточно: ГДР (1953 г.), Венгрия (1956 г.), Чехословакия (1968 г.). Следовало только все их изучить на предельно доступном уровне, детально проработать ученым, включая математиков-специалистов по теории игр, и таким образом получить полную картину того, как это делалось, получить надежный материал упреждающего характера, включая разного рода «домашние заготовки». Случись что-то чрезвычайное в авиации, до подробного разбора полетов и выводов комиссии самолеты этих марок не выпускают в полет, а мы летели и летели…
Только теперь, когда все случилось вопреки заклинаниям, можно постфактум узнать, что «профессиональный термин crisis management означает не «антикризисное управление», то есть управление, направленное на предотвращение кризисов или исправление их последствий, а нечто вполне противоположное — «управление кризисами», то есть использование кризисов как инструмента преобразования реальности. Строго говоря, crisis management является наукой о ведении конкурентной борьбы в любой форме — как между корпорациями, так и государствами» [2.91. С. 65]. Так и получилось, что недоразвитие (мягко говоря) общественных наук прямо вело к политической слепоте. По их мнению, впереди четкая цель: коммунизм. И получалось, что, что бы руководство ни вытворяло, все равно бы коммунизм был достигнут, а на самом-то деле уже давно произошло уклонение от азимута и советский народ завели в дебри, в которых и бросили…
Да, имелся некий люфт времени, когда еще можно было спасти страну и вернуть ее на успешный путь развития, но именно «в силу того, что отсутствовало и даже фактически было запрещено научное понимание общества, согласно которому складывающееся положение можно было бы оценить как предкризисное, приближение кризиса просто проглядели, не заметили и не захотели замечать» [6. С. 3].
Вспоминается У. Черчилль. Милорд как-то недовольно проворчал, когда в полученном донесении разведки говорилось о том, что дальнейшее русским удалось скрыть защитными мерами: «Soviet Union — a riddle wrapped in a mystery inside an enigma» («Советский Союз является загадкой, окруженной тайнами и окутанной секретами»).
Режим секретности был довлеющим, всепроникающим и вездесущим. К концу существования СССР в стране насчитывалось более 12 миллионов(!) секретоносителей, которые по принятым правилам о своей работе могли либо ничего не говорить, либо обманывать слушателя. Но вряд ли кто из граждан всерьез интересовался, чем именно занимался его сосед на своем рабочем месте. Гораздо интереснее было то, что происходило вокруг. И тут что-либо узнать было весьма проблематично: «В какой-то период и в нашей истории восторжествовал принцип: чем меньше знает народ, тем проще манипулировать общественным сознанием. (…) Правда утаивалась или искажалась, информация искусно дозировалась. Правилом была секретность, дух ее проник во все поры государственного организма, она окружала всю жизнь номенклатурной элиты. А отсюда — многие беды» [2.92. С. 10].
Нас, разумеется, интересует не весь этот вопрос. Нам важно понять, что негатив этого явления там, и только там, где информационные потоки были слишком передавлены. Это приводило к вреду: «Проблемы информационной безопасности в нашей стране не только не выдвигались, но и фактически игнорировались. При этом считалось, что путем тотальной секретности и различными ограничениями можно обеспечить информационную безопасность» [2.93. С. 11–12]. «В стране насаждался культ секретности, ущерб от которого составлял 30–40 млрд руб. в год в ценах 1990 г. Надо сказать, что нынешний Закон о государственной тайне, над которым в свое время наш институт (Институт проблем безопасности КГБ СССР. Начальник — полковник П. И. Гроза. — А.Ш.) начинал работать и который в конечном счете был принят Верховным Советом, был компромиссным. Приведу только один пример. Вместо пяти-шести министерств, которые наделялись правом первоначального засекречивания, сейчас если не ошибаюсь, их порядка тридцати и более. Это значит, что тотальное засекречивание может возродиться в любой момент» [2.94. С. 18–19]. Автор цитаты — полковник КГБ, замначальника института «Прогноз» КГБ. С прогнозированием в СССР, как известно, не заладилось: сколько можно, как попугай, бесконечно повторять о неизбежности наступления коммунизма? Вот институт и перепроектировали под нужды секретности.
Оперативно-разыскная деятельность
Широкому читателю больше известен синоним «сыскное искусство». Как наука, так и практика тоже претерпели в переломное время много неприятного. Об этом вспоминает генерал и доктор наук А. И. Гуров на страницах книги «Красная мафия» [4. С. 3–9; 19–27; 121–122; 143–146; 182–185; 211–218; 222]. Когда в МВД тем же Федорчуком проводилась атака на НИИ и школы, там даже родился термин: выколачивание мозгов [4. С. 143]. Очень, по-моему, подходяще ко всей нашей главе!
Особо досталось родоначальнику науки об организованной преступности А. И. Гурову. Прежде всего потому, что-де социалистическому обществу по самой его природе не положено иметь такой «пережиток прошлого», как всякая, а тем более организованная преступность. В СССР было запрещено многое, в том числе: «Коррупция, подобно инфляции, самоубийствам, военным расходам и т. п., принадлежит к числу тех явлений, теоретическое исследование которых находится под запретом в официальной советской литературе, если они касаются СССР. Соответственно в СССР нет никаких предварительных обобщений явления коррупции, основанных на исследовании реальности» [11. Кн. 3. С. 112]. Таковы общие черты.
Детали в этой весьма специфической области были неизвестны «широким народным массам». Это теперь на это жалуются открыто: «Система оперативного учета, несмотря на определенное качественное и количественное совершенствование, так и не претерпела серьезных изменений. (…) В нормотворчестве имел место субъективизм, приспособление к историческому моменту» [2.95. С. 50].
Продовольственная безопасность
Тема эта неизведанна, а по масштабности заслуживает своей отдельной книги. Через много лет после страшно разрушительной войны, какой была Великая Отечественная, вдруг в стране возникает дефицит продуктов и промышленных товаров, естественно. Это непонятно, если принимать во внимание победные рапорты по осени с полей. Во время войны была мобилизация интеллектуальных ресурсов и на этом направлении… На рубеже 1960–1970-х годов в Академии народного хозяйства имени Г. В. Плеханова вводился даже предмет «потребностеведение», но дело далеко не пошло, кое-кто постарался с маху дискредитировать саму постановку проблемы как якобы предпосылки к введению карточной системы, и этому сразу поверили и откликнулись соответственно [13. С. 94, 651].
